Александр
Долин. Сутра гор и вод. Избранные стихотворения. — СПб.:
Гиперион, 2014.
Я
думаю, что Александр Долин — первый, не хронологически, но качественно первый,
поэт «русской Японии». В сегодняшней Японии русских поэтов можно пересчитать по
пальцам (возможно, хватит одной руки), но Долин не потеряется и на общем фоне
современной русской поэзии. Разве что в «пучине стиховной» Интернета, которая —
в силу количественных, а не качественных характеристик — может поглотить любые
«Илиады» и «Одиссеи».
У Долина давно сформировался свой
читательский круг, точнее, несколько не совпадающих, хотя и пересекающихся
кругов, поэтому внушительный по нашим временам для поэтической книги тираж в
две тысячи экземпляров не кажется избыточным. Одни — японофилы — знают
профессора Долина как крупнейшего современного исследователя и переводчика
японской поэзии — от классической до ультрамодерновой — на русский язык.
Полагаю, именно они в первую очередь будут читать его оригинальные русские
стихи, открывая в них для себя новые и новые глубины. Для других Долин-сэнсэй —
легендарная личность как один из отцов-основателей русских «будо» — восточных
боевых искусств на нашей почве, историк, теоретик, а в былые времена и практик.
Существует расхожее мнение, что «спортсмены книг не читают», но «будо» — не
спорт в привычном понимании, а прежде всего духовная практика. Те, кто видит в
боевых искусствах нечто большее, чем способ крушить кирпичи и черепа
противников, не пройдут мимо книги с манящим названием «Сутра гор и вод».
Наконец, потянется к ней рука и у обычного любителя поэзии, знающего автора по
предыдущему сборнику «Одинокий всплеск» (2010) и публикациям в Интернете.
Пишущий эти строки принадлежит к третьей категории.
Центральные — и, выскажу сразу свое
мнение, лучшие — разделы книги «Сад камней» и «Бонсэки», стихотворения в прозе
и — внимание — «авторские хайку в обратном переводе на русский с японского
оригинала» (!) под заглавием «Под тюльпановым деревом» связаны с Японией,
изучением которой автор занимается почти полвека и в которой живет и работает
более двадцати лет. Страна Корня Солнца не принадлежит к числу особенно любимых
русскими поэтами (об одной Венеции, наверное, написано больше, не говоря обо
всей Италии), но в русской поэзии почти сто лет назад сложилась традиция ее
описания, по-своему определенная Бальмонтом и Бурлюком, Моравской и Масаиновым
— кому что ближе. Однако абсолютное большинство написанного о Японии русскими
стихами — туристические впечатления от экзотического мира, порой яркие, почти
всегда поверхностные и часто не имеющие ничего общего с реальностью. Долин в
Японии живет постоянно, Японию знает и любит. Любит лично — искренне, страстно
и мучительно, как будто не всегда разделенной любовью. Назвать его «японофилом»
недостаточно, ибо Японию он не только знает, но и видит насквозь, не через
«розовые очки» наивного японофильства. Он вжился в этот мир, но не растворился
в нем, оставшись русским поэтом. А что до оригинальных японских хайку с
автопереводом, то это все же не более чем изящная литературная игра.
Тема Японии в поэзии Долина связана
с темами одиночества и созерцания: они в ней главные, но не единственные. За
будничностью повседневных впечатлений — не-обычный мир, который откроется
только тому, кто захочет увидеть, услышать и понять.
Я живу в японском захолустье,
Посреди заброшенного парка,
У Реки Камелий, ближе к устью,
В доме, где ни холодно, ни жарко...
Или:
В храме Каммандзи звонкая тишина.
Воздух пронизан каденциями цикад.
Ворот колодца, глиняная стена —
Все здесь, как было много веков назад.
В храме Каммандзи резьба на своде ворот —
Морды драконов задумчивы и грустны.
Четырехсотый? Да нет, восьмисотый год
Здесь созерцают они приход весны...
Сердце какого японофила не забьется
учащенно над этими строками?! Но умудренный автор знает, что «и это пройдет»,
поэтому столь часты — и, добавлю, столь уместны — в его стихах иронические
нотки, без которых многие из них могли бы показаться излишне пафосными:
На краю ойкумены, в затерянном
странном мирке
Я живу много лет, от суетных дел вдалеке,
Созерцая луну, подстригая азалии куст,
Наполняя сосуд, когда он окажется пуст...
Привечаю стрекоз, принимаю приветствия птиц,
Удивляюсь порой вестям из далеких столиц
И не вижу годами стареющих старых друзей,
Свой скелет завещав по знакомству в районный музей.
К японской теме примыкает — но не
ограничивается ею — цикл «Будни кота Марселя». Это не литературный герой, а
вполне реальное лицо — рыжий с белым мейн-кун, запечатленный вместе с хозяином
на фотографии на задней крышке переплета. Долин не эксплуатирует популярную
тему «котиков», а если и эксплуатирует, то совсем немного. Судя по стихам,
именно с «респектабельным котом» Марселем он делит «жизнь анахорета в дальней
горной префектуре», в «комфортабельном скиту», в миру — Международный
университет Акита, где автор состоит профессором японской литературы и
сравнительной культурологии. Думаю, Марселю суждена долгая творческая жизнь —
может, как герою или даже соавтору отдельной книги:
Но ему и без книг очевидна тщета
бытия.
Кот ее созерцает, печали своей не тая,
Задушевные песни Хозяину тихо поет
И о сути вещей размышляет всю ночь напролет.
Неяпонские разделы понравились мне
намного меньше. «Есть города» — набор тех самых туристических впечатлений,
случайных и неглубоких, каких много в стихах о Японии у других авторов.
Поэтически не слишком удачным кажется и «Личный кабинет», но судить об этих
стихах не берусь именно в силу их личного характера (они посвящены семье и
друзьям автора). «Сны о России» (японофилы оценят название!) распадаются на
«гражданские» и «иронические» (определения мои, не авторские). «Гражданские»
придутся по вкусу слушателям «Эха Москвы» больше, чем любителям поэзии: ни
«Конца прекрасной эпохи», ни «Пятой годовщины» у автора не получилось.
«Иронические» бывают «злые» и «милые». Самые незлые получились самыми милыми:
Нынче мода на
хайку, на японские хайку —
Удивительно тонко, свежо и остро.
Хочешь хайку про зайку? Хочешь хайку про чайку?
Закрываю компьютер и берусь за перо...
Закрываю «Сутру гор и вод». Смотрю
на фотографию Александра Долина и Марселя, глядящих читателю в глаза: первый —
с лукавинкой, второй — с растерянностью перед огромным миром. И перечитываю
стихи под этим двойным портретом:
Чем скитаться в
сети, лучше уж размышлять в скиту.
Так считает Хозяин, и с ним солидарен кот.
В социальных и прочих сетях не место коту —
Он живет на свободе, провожая за годом год.
И Хозяин кота живет от зимы к зиме,
Постигая ритм изначальных пяти стихий.
Кот не знает, что у Хозяина на уме,
Но кому-то, видно, нужны о коте стихи.
Думаю, Хозяин, хоть и пишет себя с
большой буквы, недооценивает Кота.
