А.Д. Семкин. Чехов. Зощенко.
Довлатов. В поисках героя. — СПб.: Островитянин, 2014.
Книга
Алексея Семкина — образец филологии учительной,
проповеднической, мировоззренческой. Автор любит своих героев, которые ищут
героя. Такого, который дал бы читателю положительно прекрасный образец. Повел
бы к идеалу. Научил жертвенному служению. Ответил на вековечные вопросы: «в чем
смысл жизни?», «во имя чего все это?».
Героев, ищущих героя, в книге не
три, а четыре. Хотя четвертое имя — Александр Мелихов — не вынесено в заглавие,
но автор идейно опирается на концепцию «грезы» (= идеала = химеры = фантома =
сказки), которую Мелихов разрабатывает вот уже лет пятнадцать. Суть концепции в
том, что единственно ценное в человеке и обществе — это идеал, способность
«опьяняться грезами», служить им и жертвовать. А все это совершается во
имя «химер», то есть «алмазов бессмертия».
«Человек — ничтожество, плесень,
когда действует сам, — провозглашает автопсихологический
повествователь Мелихова в романе “Интернационал дураков”.
— Он бывает прекрасен только тогда, когда сквозь него
говорит — им говорит! — что-то бессмерт-ное, понимаете?»
Алексей Семкин
горячо принял учение о «грезе», не остановившись даже перед крайними выводами,
к которым оно ведет. И в которые Мелихова неизбежно (но не часто) «заносит». Например, в романе «И нет им воздаяния»: даже, мол, «идиотская
коммунистическая партия» или сталинизм — это все-таки греза, химера, а значит,
«алмаз бессмертия». Либерализм же и права человека — «кисляйство». А поскольку единственно ценное в человеке —
химера и героическое служение химере, то самим человеком можно и пожертвовать.
Плесень же. Ничтожество. «Кто из нас, по совести, не жалок и не достоин
презрения в качестве физического лица, физического тела!» Зато покуситься на
химеру — самое страшное преступление: «не просто жестокость — святотатство».
На последней странице книги Алексей
Семкин делает очень странное — на первый взгляд —
заявление: концепция химер «объединяет предшествующие модели Чехова, Зощенко,
Довлатова». Приглядевшись и обдумав, поймем. Семкин
попал в драматическое положение. Его подстерегла морально-гносеологическая
дилемма. Он любит Чехова, Зощенко, Довлатова. И отказаться от этой любви не
может. Но он принял учение Мелихова. Потому, видите ли, что только оно дает ХХI веку «положительную программу» и «послед-нюю надежду». А
творчество Ч-З-Д очень уж мелиховской программе не
соответствует.
Книга для того и написана, чтобы
найти у любимых писателей любимую программу: страстный призыв к бескорыстному,
героическому, жертвенному служению химерам.
Кто ищет, как мы знаем из
пионерского детства, тот всегда найдет. Поэтому книга отчетливо двойственна. Семкин-филолог исследует творчество любимых писателей в
сопоставлении, мастерски анализируя многочисленные, несомненные, интересные
переклички, связанные прежде всего с образом
интеллигента, комплексом интеллигентности, счастья и страдания, любви и стыда.
Как приверженец теории химер, Семкин у всех троих
обнаруживает и «химерическую» программу. На мой взгляд, неубедительно.
Но это уже другой вопрос. Какое
искусство соответствует идеям Мелихова? Вовсе не его собственное, растущее на
перекрестке жесткого натурализма и умеренного постмодернизма. И тем более не
искусство Ч-З-Д.
Этим идеям соответствует
соцреализм. Тут оба, и Мелихов-учитель, и Семкин-ученик,
попадают в драматическое положение. Они же умные люди, рационально и критично
мыслящие. (Хотя в учении Мелихова «рациональность — это
духовный СПИД», а «воодушевляющее вранье» — это, напротив, величайшая ценность:
«наша иммунная система», «экзистенциальная защита».)
Теория велит им любить «Весну на
Заречной улице». Разумеется, они это понимают. Но, увы,
любить соцреалистическое «вранье» не в силах. Хотя «Заречная улица» — именно
то, что надо: «красивый образ происходящего». А значит, священная химера. И
«покушаться» на нее — преступление. Оба страдальчески обсуждают этот заурядный
масскульт-продукт, произнося такие слова, как «лживый и гениальный»,
«убедительно для миллионов», «прикосновение к бессмертному».
У Мелихова и Семкина
классический конфликт чувства и долга. В соцреализме есть все, что важно и
нужно для теории грез: вранье, культ героизма и
самопожертвования, призыв к служению химере. Но соцреализм пророкам теории не
нравится. Им нравится Зощенко. Такая беда.
Теория Мелихова превозносит
аристократию (духа). Аристократы героически, жерт-венно и бескорыстно служат
химерам. Они свободны от низких забот. Аристократия — тончайшая, но единственно
ценная прослойка общества. Все же остальные — см. выше: плесень. И должны
служить аристократии! Семкин с этим полностью согласен: «Всегда и всюду общество было и будет разделено на
элиту… и плебс» — и ссылается на разные авторитеты — от Лебона
до Евреинова.
А потом пылко объясняет, что
Мелихов (аристократ) готов дать людям самое важное на свете. Не «привольную
жизнь», которую некрасовская нянька желала Еремушке,
а химеру, которая «напрочь отрицает человека с его
маленьким счастьем» (с. 372). Это и есть высшая любовь к человеку: «Вопрос в
том, что в человеке спасать: тело его, то есть возможность уютного
существования, или дух, то есть высокий смысл этого существования?».
Что ж, логика очень знакомая.
Инквизиторская и соцреалистическая. Только в соцреализме такую «аристократию»
называли массовой, а тонкой прослойкой считали «плесень», которая химерам
жертвовать не хочет, а хочет своими делами заниматься.
Был такой масскульт-продукт — роман
Всеволода Кочетова «Журбины». Там
старый «аристократ» говорит молодому: «Земной шар — весь в цепях, а
рабочий по этим цепям бьет с маху кувалдой. Затем и живем, за то и бьемся:
сорвать эту оплетку с земного шара. А квартирки, патефончики,
портретики… Вот наш портрет: с кувалдой в руках — да
по цепям, по цепям!».
Та же самая беда: долг перед
теорией велит любить Кочетова, а чувство не
принимает. Чувству подайте Довлатова.
Дорогие коллеги, Алексей Данилович
и Александр Мотелевич, почему и зачем вы любите
«Компромиссы», когда вот же они, бескомпромиссные «Журбины»? Там и химеры, и
культ героизма, и аристократия, и вранье — такие
красивые картинки происходящего, как в книге о вкусной и здоровой пище. А
Довлатов… он же совершал «не просто жестокость, а святотатство» — он химеры
осквернял! А значит, в рамках теории, ну… то самое и есть: плесень, пошляк, очернитель.
Любовь к творчеству Довлатова ведет
Семкина двумя путями. На одном он ищет в нем (и даже
находит…) нравственный кодекс в духе героического служения химерам. На другом — задается вопросом о
причинах насмешки над героической патетикой. Теория грез смеяться над героическим запрещает. Семкин с
этим согласен: «Героизм — нечто священное, осмеяние
его — кощунственно. Это, конечно, в идеале…». А в низкой действительности все
знают про Петьку и Василь Иваныча. И хотя «все» — это
масса и плесень, Семкин не спешит заклеймить, а
начинает разбираться. И даже выстраивает оправдание из нескольких пунктов.
Лично я могу согласиться только с одним: «это естественная реакция
оскорбленного интеллекта на идиотизм пропаганды». Основное же
оправдание исходит из горестного признания слабостей человеческой природы:
человек насмехается над героическим, потому что трусит «навязанной государством
славной и страшной судьбы». Потому что недотягивает до заданной
государством «невероятной планки нравственной высоты».
Тоже знакомый довод. Человек, мол,
оказался нехорош для коммунизма.
Полемика с тоталитарными идеалами
раз за разом попадает в ловушку, выдвигая доводы «от человеческого
несовершенства». Айн Рэнд издевалась над неуклюжими
«защитниками свободы», которые доказывали, что нельзя, мол, изменить
человеческую природу — и поэтому… «То есть они соглашаются с тем, что социализм
есть идеальная общественная система, но при этом говорят, что человек по своей
природе ее недостоин, — пишет она в статье «Консерватизм: некролог». Осознайте
смысл этого аргумента: так как человек несовершенен, он недостаточно хорош для
диктатуры; свобода — вот все, чего он заслуживает; если бы человек был
совершенен, он был бы достоин тоталитарного правления».
Боюсь, что Семкин
именно это и сказал. Но он цитирует стихотворение Сергея Ганд-левского
«Отечество, предание, геройство…», в котором высказано еще одно объяснение
насмешек над героизмом. Исключительно точное, по-моему. Давайте тоже чуть-чуть поцитируем: «Бывало, раньше мчится скорый поезд — Пути
разобраны по недосмотру. Похоже, катастрофа неизбежна, А там ведь люди. Входит
пионер, Снимает красный галстук с тонкой шеи И яркой
тканью машет.<…> Или другой пример. Несется скорый. Пути разобраны по
недосмотру. Похоже, катастрофа неизбежна. А там ведь люди. Стрелочник-старик Выходит на участок аварийный, Складным ножом себе вскрывает
вены, Горячей кровью тряпку обагряет <…> А в наше время, если едет поезд,
Исправный путь лежит до горизонта…»
В абсолютном большинстве случаев
героизм героев вызван к жизни идиотизмом идиотов, злодейством злодеев, разгильдяйством разгильдяев. Культ героизма — это культ
«путей, разобранных по недосмотру». Это культ чеховских злоумышленников,
открутивших гайки на грузила. Если же «исправный путь лежит до горизонта» — это
плохо. Нет места подвигу. Эх!
Ну, еще одну претензию выскажу — и
пора заканчивать. Вон сколько наговорила: книга же интересная, так и увлекает
поспорить.
Мелихов и Семкин
чуть ли не главнейшего врага видят в «пошлости». Приведено множество примеров,
увенчанных «пошлостью каждого отдельного существования». То есть «пошлость» —
это слово, которое не имеет другого смысла, кроме властвующей позиции того, кто
его произносит. На практике оппоненту достаточно тоже произнести это слово, как
произойдет «обрыв коммуникации». Разумеется, Семкин
это прекрасно понимает: «К сожалению, реальным результатом идеологического
спора оказываются взаимные обвинения в пошлости…». Но, если понимает, зачем же
он этим словом пользуется?
Ведь для него «коммуникация»,
человеческое взаимодействие», возможность понять друг друга — великая и
отрадная ценность.
