Роман
Сенчин. Теплый год ледникового периода. Статьи. — М.:
Литературная Россия, 2013.
Книга
Романа Сенчина своим названием заявляет 2012 год. Он, политический, начался не
с января, как положено году астрономическому, а с 5 декабря предыдущего года. В
этот день на Чистых прудах собралось несколько тысяч недовольных результатами
выборов в Госдуму. Аннотация к книге обещает, что 2012-й «наверняка будет
назван будущими исследователями переломным в истории России начала XXI века».
Конечно, это был год небеспочвенных ожиданий. В нем с людьми происходили зримые
метаморфозы — к примеру, в 2012 году Навальный стал политической фигурой. Но
утверждать то, что «именно тогда произошли заметные, не исключено, что
необратимые изменения в общественно-политической жизни страны» (из аннотации к
книге), пока рано. Слишком близок к нам этот год и слишком обаятелен своей
насыщенностью. Возможно, он заложил начало обновления. Посмотрим. Оппозиционную
деятельность Сенчин называет «тяжелым и долгим трудом». И результаты ее
проявятся не сразу.
В книге собраны публицистические и
критические материалы, причем критиче-ских работ здесь значительно меньше, чем
публицистических. Названия подчеркнуто простые, незатейливые: «После успеха»,
«После выбора», «Без философии — никак», «Дождались»… Короткие и прямые. Направлены не к элитарному, а к широкому читателю. В редких
случаях за простотой скрывается загадка: к примеру, в статье «Новое имя в
публицистике» речь идет о Путине-публицисте.
Среди публицистики преобладают
статья на социальную тему («Муза публицистики / Демон колумнизма»)
и заметка («У прозаика отобрали микрофон»). Среди критики
(она здесь о литературе и кино) — критическая статья, порой с элементами
рецензии, граничащая с заметкой («С детективной приправой. О фильме
«Высоцкий. Спасибо, что живой»). Чистых рецензий в
книге нет. Порой автор сам говорит — «не ставлю перед собой задачу написать
рецензию», и его материал перетекает в «статью о жизни», как, к примеру, в
работе «Как у людей». В этой статье — отклик на фильм Анны Козловой и Валерии
Гай Германики «Краткий курс счастливой жизни»
переходит в рассуждения о семье и проблеме развода в России, с поучительной цитатой
из Дмитрия Писарева. Материалы небольшие по объему, за исключением нескольких
статей («Теплый год ледникового периода») и критических обзоров («После
успеха»).
«Литература и государство» — одна
из антиномий Сенчина. «Любой размышляющий над книгой опасен для государства». В
чем причина гибели Советской власти? Большевики допустили ошибку, вернув на
пароход современности русскую классику. Как можно вытравить из русского
человека православие, когда вся русская литература пропитана им?
О нашем времени люди тоже узнают не
в последнюю очередь из книг. Потомку, интересующемуся митингами 2010-х годов,
повезет: книга Сенчина — слепок. Отпечаток подошвы смутного времени. Эпоха
митингов показана глазами писателя и частного человека. Документ здесь можно
взять из первых рук — свидетеля оппозиционных мероприятий. Хотя размышления о
митингах можно свести к минимуму: «Уж чего народ точно не хочет, так это
повторения 90-х».
Я неслучайно использовала здесь
слово «документ». Это излюбленное слово Романа Сенчина. Он призывает открывать
глаза миллионам, в том числе режиму. Сделать это можно с помощью публицистики и
документальности в реалистической литературе.
После смерти Солженицына, по мнению
Сенчина, не осталось ни одного русского писателя с масштабным зрением. Но есть
множество авторов разного уровня. Сенчин хорошо знает современную российскую
прозу. Называя имена прозаиков нашего времени (Захар Прилепин, Александр Морев, Екатерина Ткачева, Алексей Полубота,
Ирина Мамаева, Борис Екимов и др.), он говорит в основном о реалистах из Москвы
и регионов. «Это огромная армия, которая в состоянии показать, как и чем живет
современная Россия. Если бы каждый написал повесть о том, что происходит в его
городе, городке, поселке, это стало бы весомейшим
документом». Литература, по мнению Сенчина, может быть не метафорическим, а
реальным документом: «И не стоит бояться публицистичности, не нужно бояться
вставлять в прозу справки и отписки, приказы и квитанции». Его высокой оценки
удостаивается проза, которая «находится на грани документа и художественной
литературы», — к примеру, роман Дмитрия Данилова «Горизонтальное положение».
Наличие фантастики, по мнению
Сенчина, — пожалуй, недостаток прозы. Говоря о прозе Ильи Кочергина, он
замечает: «Поначалу я неприятно удивился тому, что сугубый реалист Кочергин
подался в области фантастики». Пища для литературы «есть везде» — «в рядовой
поездке в автобусе, в бездумном ожидании поезда». Он читает рассказы Дениса Гуцко и с радостью сообщает — их можно рассматривать как
«документ времени». Искать в них нужно «не словесной прелести, новаций и тому
подобного, а социальные и нравственные проблемы».
Сам Сенчин открывает книгу статьей
с подзаголовком «Типа фантазия». Он переносится в ней лет на десять вперед. В
политическом мире ничего не изменилось. Владимир Путин (он Президент РФ)
готовится к одиночному восхождению на Эверест. Эдуард Лимонов, которому идет
девятый десяток, участвует в несанкционированном митинге вместе с Алексеем
Навальным, Сергеем Удальцовым, Борисом Немцовым. Дмитрий Быков и Михаил Ефремов
«уже одиннадцатый год пребывают в закрытом псих-учреждении».
Этот перенос во времени —
единственная фантазия, которую позволяет себе Роман Сенчин в этой книге. Во
всем остальном — он верный себе «новый реалист».
Должна оговорить, что направление
«новый реализм» само по себе спорно. К нему примыкают авторы, не проявляющие
интереса к fiction, или действительно за ним стоит
концепция, ведь не все реалисты — «новые»? Работы о «новом реализме» — от шаман-ского
манифеста С. Шаргунова «Отрицание траура» до
аналитической статьи М. Липовецкого «Пейзаж перед» — его замечают, но обозначают, словно говорят о
разных явлениях. Пестрота оценок.
Из авторов манифестов о «новом
реализме» (А. Ганиева, С. Шаргунов, В. Пустовая) и
полемических работ о нем (М. Липовецкий, И. Кукулин, С. Беляков) большинство (но не все) относят
Сенчина к этому направлению. Для Валерии Пустовой
Роман Сенчин — реалист, в то время как Олег Зоберн
для нее — «новый реалист». Опираясь на имеющееся противоречивое толкование
«нового реализма», Сенчин — «новый реалист». Это доказывают такие черты его
творческого почерка, как приоритет документа, натуралистичность описаний,
отражение поколенческого мировоззрения
(неудовлетворенность, отчужденность, ощущение экзистенциального тупика,
противостояние, посттравматиче-ский синдром) и др. После уточнения в критике
существа «нового реализма» можно будет вернуться к поэтике Сенчина.
Даже в «типа фантазии» преобладает бытописание — Сенчин говорит о
возрасте персонажа (себя через десять лет), состоянии его здоровья. Мы узнаем,
где стоит кроватка внучки и что на лоджии оборудован кабинет.
На предложение написать картину
революции в России он после размышлений отказывается: «Лучше уж тихо и приятно
тревожиться, ощущая некое предвестие революции, чем угадывать, что там будет
после нее…». А предпочитает писать повесть о сегодняшней, путинской
действительности.
Художественную прозу Сенчин считает
сильнее статьи по воздействию на читателя. Но вопрос, зачем писатели отрываются
от романа и пишут статью, его интересует. Как и нас — ответ: «Затем, чтобы
напрямую влиять на человека. Ведь в художественном произведении даже против
воли автора реальность показывается под разными углами зрения». Он не всегда в
восторге от авторов, одновременно пишущих прозу и публицистику. Беда, рассуждает
Сенчин, когда включаются не те участки мозга, и проза становится публицистикой,
и наоборот. Талантливый человек оберегает эту грань.
«Новый реалист» Сенчин в своей
публицистике охотно использует стенограмму («В «Фаланстере» по-простому» — о
встрече писателей с Зюгановым), вырезки из прессы, комментарии
других лиц.
При оценке формата книги Сенчина в
сознании возникают и расширяются «ножницы». С одной стороны, автор протестует
против колумнистов. Газетная и сетевая публицистика,
«эти короткие, одномерные тексты», — по его словам, «большое зло», она «малодейственна». Они способны заявить, но не доказать,
поскольку их «формат диктует куцую лаконичность».
Но, с другой стороны, на стилистику
книги повлияла колумнистская практика самого автора.
Не все, но многие материалы, как видно, писались для периодики. Поэтому в книге
встречаются статьи, частично дублирующие друг друга. Например, история
злосчастной группы «Pussy Riot»
находит отражение в нескольких материалах. Причем совпадают довольно большие
текстовые фрагменты. Сенчин обращается к писателям, критикам и музыкантам с
вопросом «Заслуживают ли участницы группы уголовного преследования?» (Сам же
эти мнения оставляет без комментариев.) Пространные мнения Владимира Бондаренко
и Евгения Ермолина, к примеру, полностью приводит в двух статьях «Покарать?
Понять? Простить?» и «После выбора». При публикации статей в разных изданиях
это возможно, но при публикации в книге — недопустимо. Одна из статей должна
была быть переработана.
Книга публицистики и критики Романа
Сенчина продолжает его новореалистиче-ские тенденции
в художественной прозе, одновременно доказывая и цельность, и инертность
автора.
