Наталья Иванова. Кто подвергся сериализации?. Наталья Иванова
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Наталья Иванова

Кто подвергся сериализации?

КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА

Классика на телеэкране

Еду намедни по Москве, по Кутузовскому проспекту, и вдруг замечаю громадный рекламный щит и подпись огненными буквами: «Бесы в городе». Сначала, не разглядев изображение, увидев только подпись, я изумилась и восхитилась настойчивости и креативности PR-службы ВГТРК: на телеканале «Россия» — премьера сериала; по «Культуре» — ежевечерние беседы восторженного ведущего с занятыми в сериале артистами; в интеллектуальной программе «Игра в бисер» президент Фонда Достоевского, он же телеведущий Игорь Волгин на разговор о романе «Бесы» приглашает зубров достоевистики, включая Людмилу Сараскину и Владимира Кантора. Но нет: на рекламном щите с фотографической точностью воспроизведены не лицедеи, а так называемые либералы. И обнаженные телеса были пририсованы — совсем уж безобразные. Такая, скажем словами из «Бесов», кадриль. Только не литературная, а политическая, да еще с достоевщинкой: ущучить и оскорбить, выставить на всеобщий обзор, подвергнуть гражданской казни… набор желаемых (вызыва-емых) эмоций понятен. Сажать, репрессировать не надо: у нас не 1937-й, заявлено твердо с ответственной трибуны.

А зачем 37-й? Есть и другие, новые технологии. Можно руки-ноги не отрывать, на гениталии сапогом не давить, мочой раны не поливать: достаточно полить грязью всенародно, на площади.

Что-то этот рекламный щит мне напоминает.

 

Сначала в подзаголовке этой «Культурной политики» я написала — экранизация, потом зачеркнула и исправила на актуализацию. Потом и это сняла.

Собственно говоря, в ряде случаев это совпадает. Но не всегда. В случае «Бесов» — именно это и совпало: экранизация романа Достоевского равна режиссерской актуализации.

Режиссер Владимир Хотиненко не просто так вышел к «Бесам» — перед тем выпустил биографический сериал «Достоевский», вызвавший разноречивые отклики, чаще всего — критически-отрицательные. Не придираясь к деталям, выскажу и я свое мнение: Достоевский, увы, не получился, — вернее, получился иллюстративным, картонным, неглубоким. Увы, неглубок сам кадр у Хотиненко, неглубок изобразительно — и исторически. Хотиненко хорош там, где он органичен, «в материале», где он может месить реальность своими руками, где его опыт совпадает с задачей. Личность Достоевского — задача архисложная (перефразируем вождя). И в нем самом, как в гении особого склада, в его жизни столько смыслов, что подступаются с разных сторон историки, литературоведы, интерпретаторы — и все вместе тянут-потянут, а разгадать не могут.

В свое время эта задача увлекла знаменитого итальянского продюсера (и по совместительству мужа Софи Лорен) Карло Понти; он, в свою очередь, увлек замыслом Андрея Кончаловского и Валентина Ежова, те задумали сценарий; я тогда была аспиранткой филфака МГУ, занималась Достоевским и легко (по молодости-то) взялась их консультировать. В результате — в течение двух, не меньше, недель рассказывала им жизнь своего Достоевского. Замысел так и остался в фазе замысла, советско-итальянский Достоевский не был реализован. Но вот байопики по жизни До-стоевского с тех пор и по сей день никак не совпадут с моими (и не только с моими, судя по высказываниям коллег) высокими ожиданиями.

Итак, «Бѣсы» — на телеэкране.

Сначала о контексте.

Показали сплошняком, не разбивая на серии, в день выборов президента Украи-ны, в воскресенье. Закольцевали двумя пропагандистами с их программами, актер-актерычем Дм. Киселевым и косящим под мефисто Вл. Соловьевым. Взяв Достоевского—Хотиненко в раскаленные четырехмесячной неостывающей пропагандой политические щипцы, телеканал увеличил государственную значимость, весомость высказывания.

Сериал, конечно, снимался не один год — начинался как своего рода метафора Болотной, а завершился уже майдан-метафорой. Раздувая пламя идеологическое, участвуя в политическом сегодня, актуализируя и так бесконечно и всегда актуального Достоевского.

Видимо, Хотиненко считает роман Достоевского недостаточно увлекательным. Именно поэтому, наверное, он открывает свой сериал обнаруженным внезапно трупом и вводит с самого начала фигуру (не существующую в романе) следователя (Маковецкий, следователь-интеллектуал, — тень Порфирия Петровича). Сам Достоев-ский преображал детективный формат, отталкиваясь (неоднократно) в своих произведениях от газетной информации о совершенном преступлении; но распространял это преступление и его постепенную разгадку на долготу всего романа; здесь же, у Хотиненко, труп уже готов и детектив приступает к делу немедленно. А ведь преступление против Шатова готовится чуть ли не половину романа, и все персонажи, включая самого убитого, проступают из замысла, меняются, колеблются, готовятся или отказываются от себя и своих убеждений — или с ужасом, пропадая, но подчиняются им.

Начало экранизации бесцеремонно опрокидывает роман. Зачем?

Да, вот зачем, зачем и другие экранизаторы так беспощадны не только к мыслям и их оттенкам, интерпретациям, — но к самому сюжету классического романа? На мой взгляд, это бессмысленно и ничем не мотивировано, кроме непомерного своеволия: Раскольников на каторге уже по-настоящему раскаивается, это у Достоевского в «Преступлении и наказании» — а в недавнем сериале он так же полон гордыни в финале, как и в самом начале. А зачем, скажите на милость, надо было Юрию Арабову, автору сценария, переиначивать финал «Доктора Живаго» так, что Лара уезжает в конце концов в эмиграцию? Это вместо каторги-то, прописанной у Пастернака! Не понимаю, не понимаю, как бормочет персонаж артиста Семчева в «Театральном романе» — экранизации недооцененной, которую повторять и повторять бы, и не только по «Культуре», — памятуя о неистощимой популярности Михаила Булгакова.

Итак, зачем перешивать пиджак? Чтобы заинтриговать просвещенного телезрителя, развращенного бесконечными разборками, убийствами, трупами, стрелялками? Но рассчитывать на то, чтобы увлечь такого зрителя, не стоит — от него исторического погружения, даже столь осовремененного, не дождешься. Зритель бежит от любых трудностей, он ленив и нелюбопытен. Так что, переиначивая, переворачивая, снабжая «Бесы» новыми персонажами-подпорками, режиссер не выполняет задачу приближения и объяснения — он ставит неленивого, читавшего Достоевского зрителя в тупик, — а ленивый давно переключился на хоккей (именно хоккей в присутствии президента был альтернативой Достоевскому на другом федеральном канале, такое у нас контрпрограммирование).

Ну ладно: каковы в фильме сами-то бесы?

Настойчива пошлейшая реализация евангельской притчи, открывающей роман эпиграфом (о бесах, вошедших в стадо свиней). Здесь, у Хотиненко, свиньи, чрезвычайно грязные, расположились прямо посреди губернского города.

Да и сам губернский город удивляет. Задумано — кинематографически — очевидно, так: свет и тьма. Свет светит — пока тьма не объяла его.

Телеэкран залит солнечным светом в массовых городских сценах и в доме генеральши Ставрогиной. Свет яркий, такой, что слепит глаза, и чистые краски на свету еще более радостные и яркие — цвета? лубка. И Марья Лебядкина, она же Хромоножка, ярка и бела — правда, ненатурально, потому что раскрашена по выбеленному пудрой лицу.

Телеэкран мрачен и беспросветен, озаряем только адскими красными отблесками, — если на экране нигилисты.

Итог: как все, оказывается, просто решаемо.

Маски — и на других действующих лицах. Маски застывшие, как у Ставрогина; маски подвижные, как у Петра Верховенского, — но всё маски.

Обратимся, однако, к главному: ради чего написан роман, что говорит нам из своего века Достоевский — и что из этого транслирует нам сегодняшним режиссер Хотиненко.

Достоевский хотел предупредить — и предупреждал — об особой опасности, которую несут в себе революционный нигилизм и терроризм. Он анализировал как художник (и как один из самых сильных публицистов своего времени) сложившуюся в России ситуацию; отталкиваясь от отдельного случая (убийство студента Иванова в Петровском парке в Москве — на территории нынешнего Тимирязевского). Провидел раскрученный маховик, систему, в которую уже втянуты разные социальные, общественные слои, — и неизбежность перехода «умственного» терроризма в общенародный. Достоевский был прочитан, но не расслышан. (Большинство современных ему критиков приняли роман в штыки.) В провидении Достоевского поражает стройность — все, кто действует в романе, связаны друг с другом определенными зацепками, и никто не уйдет от доли своей вины и ответственности: начиная с губернатора фон Лембке и кончая прекраснодушным «шестидесятником» Степаном Верховенским.

Не хочу уподобляться начетчикам, которые всегда укажут, что в книжке — иначе. Прекрасно понимаю, что всего содержания, большого и по объему мыслей, и по объему линий, сцен, персонажей романа, ни в какой сериал не уместишь. Задача эта неисполнима в принципе. Однако сама мысль Достоевского объемна и не поддается однозначному разрешению. Роман полифоничен, и, если бы этого спорящего диссонанса разноголосых не было, получилось бы плоское соображение — точка зрения, особое мнение, можно назвать это как угодно. А за плоским соображением, спрямляющим Достоевского, следует плоское изображение.

Ставрогин, «Князь», как его называет Хромоножка; «Иван Царевич» — так его выход объявляет Петруша Верховенский: режиссер с самого начала демонизирует его фигуру — и доходит до незапланированного, неожиданного (и вряд ли ожида-емого режиссером) эффекта. Ставрогин прежде всего мерзок, он ловит, препарирует и распинает бабочек специальными иголками, собирая из них коллекцию (просто какая-то пародия на Владимира Набокова; наверное, режиссер пытается как бы со стороны «единомышленника» Достоевского отомстить Набокову за его известное отрицательное мнение); а в какой-то момент у самого Ставрогина появляются за спиной разноцветные, радужные крылья огромной бабочки… мультик из Кафки. Или — наглядное проявление режиссером подлинной ставрогинской натуры, супротив ангельских крыльев? Не знаю. Во всяком случае, испытываешь неожиданную брезгливую неприязнь не к Ставрогину — к компьютерной графике, вторгающейся в фильм. Демонический Ставрогин абсолютно необаятелен — произносимые Петрушей слова «Аристократ, идущий в революцию, обаятелен» повисают в воздухе, ничем не подтвержденные. Глава «У Тихона», под давлением цензуры вынутая из романа самим писателем и публикуемая теперь приложением к тому собрания сочинений, велением режиссера вставлена в сериал, ножки повесившейся Матреши висят перед зрителем — опять актуализация? — подлеца-педофила расстрелять мало. Зачем тогда думать и размышлять о каких-то еще обвинениях Ставрогину? — одного этого преступления более чем достаточно.

Да, роман Достоевского тенденциозен, и именно поэтому профессиональные революционеры и им сочувствующие так на него ополчились. Но Хотиненко возводит тенденциозность Достоевского в двойную степень — и уничтожает многообразие романного мира.

Идеологический роман Достоевского подвергся сериализации — нет, даже не для исполнения тщательно иллюстративной (это было бы как раз с просветительской точки зрения понятно и приемлемо), а задачи пропагандистской и агитационной.

Актуализация «Бесов» по Хотиненко — ложная. Экранизация как бы следует Достоевскому — но именно как бы. После публикации романа Достоевского прошло сто сорок лет — и очень многое произошло в России. Главное историческое потрясение — конечно, захват власти теми самыми бесами в 1917 году и распро-странение всех методов предсказанного Достоевским бесовства, выход его на государственный уровень: разрушение страны, разрушение святынь, уничтожение дворянства, интеллигенции, приравненной к дерьму, — аристократии и монархии (как студента Шатова! убить и бросить в шурф), архипелаг ГУЛАГ по всей территории, коллективизация (конец крестьянству); более того — весь мир был поставлен на грань новой мировой войны неоднократно; власть не гнушалась никакими методами, описанными в «Бесах», но превосходила их.

С окончанием власти КПСС в 1991 году появился исторический шанс на возвращение, воссоединение с утраченной, исторической Россией, — но не таковы бесы, чтобы так уж сразу и отпустить… нет, и сегодня сверхактуален первый эпиграф к великому роману: «Хоть убей, следа не видно, Сбились мы, что делать нам? В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам». Бесы во власти страшнее и опаснее, чем бесы до власти — Верховенский и другие.

 

Телеэкранизация классических произведений опасна и соблазнительна одновременно. (Впрочем, соблазн и опасность, как правило, появляются вместе.) С одной стороны, в исторической фазе нечтения, в которой мы оказались, сериализация по крайней мере предлагает представление о сюжете классического произведения. Хотя бы имена персонажей для уха подрастающего поколения окажутся не чужими. Каренина, Каренина… что-то видел (или слышал). Карамазов… В общем, Анна Карамазофф!

Рядом с книгой.

А может, кто-нибудь и книгу купит — с физиономией симпатичного артиста, по ходу сюжета кокнувшего бесполезную старушку.

Русские писатели второго ряда — кладезь для экранизации (сериалов прежде всего). Писемский, Боборыкин, Мамин-Сибиряк, Мельников-Печерский — сколько поразительных историй, сюжетов, характеров. Сколько эмоций могут вызвать эти страсти у зрителя, знаю. Помню, как в дотелевизионные времена читали Писемского — том за томом, и это ежевечернее чтение в кресле под лампой прекрасно заменяло не существующий в доме телевизор… наоборот: потом телевизор стал для многих заменять не существующее в доме чтение.

Телепродюсеры замахнулись на Куприна, на его, как нынче бы сказали, хиты. Запрягли в один сериал знаменитую «Яму», «Гранатовый браслет», рассказы о цирке, «Поединок», распределили серии между режиссерами — вот такой проект. Куприн словно создан для экранизаций, настолько сюжетна, мелодраматична без оттенка желтизны его проза. Настолько она сопереживательна, соразмерна масштабу самого обыкновенного читателя. Человека.

В купринском проекте ярче и подробнее всего представлен мир «Ямы» — со множеством подсмотренных в глазок шустрой камеры деталей женского туалета, особенностей телосложения, постельных кувырканий и т.д. Артистки очень хороши, играют проституток с удовольствием, гротескными красками подчеркивая бордельное веселье.

…Кстати, в купринском телепроекте на экран вызвана и сама колоритнейшая фигура Александра Ивановича — в не очень колоритном исполнении Михаила Пореченкова (русско-татарская суть даже внешне не проявляется, не говоря уж об особом купринском, судя по воспоминаниям современников, темпераменте) — только не во всех сериях он носит свою собственную фамилию. Почему-то. То ли ему стыдно за что-то, то ли скрывается от возможных критиков…

 

Бывают ли в принципе телесериалы — экранизации классики русской и мировой литературы, — которые можно вспомнить с благодарностью?

Отечественное знакомство с английскими сериалами началось с «Саги о Форсайтах» по роману Голсуорси. Это стало событием — роман, который поколения наших мам и бабушек читали, перечитывали во время недомогания, помнили в деталях, возник на черно-белых экранах, исполненный с достоинством корректного соответствия. И — сразу же обрел фантастическую популярность. Английская степенная доброкачественность завоевала сердца, в том числе и никогда не смотрящих ТВ, снобистски настроенных читательниц.

«Жизнь и судьба»? Экранизация сделана была довольно тщательно — только самая опасная гроссмановская мысль, из-за которой роман подвергся смертельной опасности и так был арестован (думали, что и уничтожен), из-за которой Гроссман услышал сусловское никогда, а если да, то через двести пятьдесят лет, — то есть сопоставление фашистской и коммунистической идеологии, фашистского и коммунистического режимов, фашистского и советского концлагерей — хирургическим путем из экранизации удалили. Сделали роману ампутацию (ведь роман-то «гнилой», по циничному отзыву циничного сценариста, Э. Володарского. Вопрос — зачем брался? — остается неотвеченным). Поэтому, несмотря на прекрасные актер-ские работы… в общем, понятно.

А вот не в сериале с его возможной крупностью приближения к тексту, а в театре (Малом Драматическом) Лев Додин каким-то волшебным образом все важное сохранил, ничего не потерял, не расплескал. Я видела спектакль «Бесы» дважды: первый раз — на московских гастролях, второй раз в Воронеже, на Платоновском фестивале, где он получил (заслуженно) премию Андрея Платонова. Десять часов идет спектакль, не иллюстрируя, а проживая роман; и это ведь театр, никакого жизнеподобия (как в телевизоре) — спектакль Додина адекватен Достоевскому. И создан не к очередной политической ситуации. И вопросы зрителю задает вечные, достоевские, и, увы, неразрешимые.

И Петр Наумович Фоменко ничего не расплескал в «Пиковой даме» (Вахтанговский). Получается, что театр, сцена, при всей ограниченности времени спектакля, управляется с классикой гораздо бережнее, сохраняя и умножая смыслы.

И Кама Гинкас создал свою, но при этом — возрождающую Чехова, поразительную «Даму с собачкой».

Сохраняя и умножая смыслы — этого упорно жду и от телеэкранизаций.

Наверное, тщетно.

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru