Подарочные
издания. Москвоведение. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2007— 2013. —
Ирина
Сергиевская.
Все легенды и тайны Московского Кремля. — 2013;
Москва
романтическая. — 2011, 2012, 2013;
Москва
таинственная. Все сакральные и магические, колдовские и роковые,
гиблые и волшебные места. — 2009, 2012;
Олег
Волков.
Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего
лихолетья. — 2013;
Владимир
Муравьев.
Московские улицы. Секреты переименований. — 2013.
Чем
ворон похож на письменный стол? Что общего между туристической компанией
«Fantasyway» и книгами Олега Волкова, автора «Погружения во тьму», «Века надежд
и века крушений»? На второй вопрос не нашлось бы ответа без серии, которую с
2007 года выпускает в содружестве с «Эксмо» издательство «Алгоритм». Впрочем, и
вопроса бы такого не возникло.
У авторов серии «Подарочные издания. Москвоведение» и
названной турфирмы есть общий предмет интереса — Москва, и вот турфирма
приглашает на экскурсии по городу, Ирина Сергиевская не только ведет многие из
них, но и пишет созвучные своим авторским туристическим программам книги, а
“Эксмо” с “Алгоритмом” издают серию, объединяющую и Олега Волкова, и Владимира
Муравьева, и уже названную Ирину Сергиевскую, и Петра Сытина с Владимиром
Гиляровским. В серии вышло уже полтора десятка книг.
Если постер экскурсии Сергиевской «Ночь на Патриарших»
снабжен иллюстрациями, которые больше подошли бы издававшейся в 90-е годы серии
«Монстры вселенной», то обложки книг выглядят достаточно классическими: разные
оттенки красного, золотое тиснение, рамочки, виньетки. При этом заголовки манят
и обещают: «Москва таинственная. Все сакральные и магические, колдовские и
роковые, гиблые и волшебные места древней столицы», «Все легенды и тайны
Московского Кремля», «Москва романтическая», «Москва, которую вы никогда не
увидите», «Московские улицы. Секреты переименований»... Все эти неоновые огни
горят на улице с совершенно обычным, чтобы не сказать скучным для уха читателя,
названием «москвоведение». Даже не скучным, а, скорее «учебным»,
«учебно-методическим». Хотя, говорят, в школе москвоведение сейчас отменили, и
я уже слышала, что кое-где его собираются преподавать из-под полы. Будем читать
втайне, под одеялом, что в данном случае осложняется мелким шрифтом. Да, шрифт
в этих подарочных изданиях мелкий, отдельные тома набраны энциклопедиче-скими
столб-цами, иллюстрации черно-белые, впрочем, есть отдельные цветные вкладки.
Как можно судить уже даже по названиям, под одеялом лучше
всего пойдут книги Сергиевской. Не зря картинки на постере отсылают к «Монстрам
вселенной»: это москвоведение в духе журнала «Семь дней». Название любой главы
любой из ее книг легко представить себе в глянцевом исполнении: «Тайна
сакрального имени», «По следам загадочных событий», «Коварная грекиня»,
«Замурованный мастер», «Жены “Синей бороды”». Пока не почитаешь — ни за что не
догадаешься, о чем речь. В «Москве романтиче-ской» названия глав конкретнее или
раскрываются в подзаголовках: «Дом брачной ночи Пушкина. Мемориальная квартира
А.С. Пушкина», «Вариация на тему любви. Особняк М. Морозова», «“Поле чудес”
красного графа. Флигель особняка Степана Рябушинского / квартира Алексея
Толстого». Вводные главы и предисловия пестрят «Атласами Любви» и «силами
разума, тающими перед всепоглощающей страстью». Если, руководствуясь здравым
смыслом, после такого предисловия книгу закрыть и больше не открывать, не
узнаешь, что внутри встречаются вполне спокойные пассажи, а речь идет не только
о романтике. Скажем, автор касается истории появления в России воспитательных
домов и совсем не романтического проекта создания колыбели нового «третьего
сословия» — приютов как места воспитания «“нового человека”, свободного от
общественных пороков».
Выдерживающие одно переиздание за другим книги Сергиевской
похожи между собой, все они — путеводители, основанные на легендах, слухах,
байках, преданиях и романтических историях, которые автор не просто
пересказывает, а постоянно подкрепляет ссылками на общее или как будто бы
авторитетное мнение: «говорят», «всем извест-но», «ученые обнаружили»,
«криминалисты и судебные медики пролили свет на окутанную множеством тайн
личную жизнь Ивана Грозного» и т.п. При этом подчас получаются высказывания в
духе «как учит нас товарищ Сталин, вода в природе бывает в трех состояниях».
Например: «В результате кропотливых исследований ученые и судебные медики
сделали любопытные выводы: эталон женской красоты на Руси менялся».
Очевидностям нужен автор, массовому сознанию — то, о чем
говорят или все, или «звезды», люди известные. Так, Ахматова неожиданно
становится автором слова «ежовщина». В «Москве таинственной» читаем: «Началось
то, что Ахматова в “Реквиеме” назвала “страшными годами ежовщины”». Занятно,
что через три строки читаем ровно ту же самую фразу еще раз*.
Ляпов, повторов и опечаток здесь вообще много: «В 1895 году
архитектор Н.Г. Фалеев переделал для себя более старое здание...» На следующей
странице читаем: «Причудливый декор дома появился в 1895 году, когда архитектор
Н.Г. Фалеев переделал для себя более старое здание». Больше того, открываем
«Москву таинственную», 1-я глава: «Сакральные тайны Боровицкого холма».
Открываем «Все легенды и тайны Московского Кремля» — 1-я часть: «Сакральные
тайны Боровицкого холма».
Если уж о совпадениях: открываем главку с вульгарным
названием «Москва под градусом», а в ней, подсказывает Интернет, дословные
совпадения со статьей Ларисы Кузьминской «Зодиакальные лучи Москвы»*. Да и
иллюстрация одна и та же использована, и даже ошибка в окончании причастия
встречается та же самая. А когда речь идет о восстановлении облика «кремлевских
жен», главка оказывается почти дословным повторением интервью с Сергеем
Никитиным, экспертом-криминалистом и специалистом по антропологической
реконструкции**. Переложение интервью порождает фразу, в которой история
окончательно превращается в чисто семейное дело: «В ближайшее время Сергей
Алексеевич собирается “оживить” Наталью Кирилловну, мать Петра I».
Но перейдем от этой улицы красных фонарей к улицам собственно
московским.
Тем, кто интересуется Москвой, историко-биографические и
краеведческие книги Владимира Муравьева и рассказы о Москве Олега Волкова могут
быть известны уже давно, годов с 1980-х, а недавно они переиздавались в том же
«Алгоритме» в рамках серий «Народный путеводитель» и «Московский путеводитель».
Причем в другом оформлении книга Волкова «рифмовалась» с другой его работой —
«Северная Пальмира». Итак, теперь — в новой упаковке.
Упаковка, надо сказать, менялась. Серия начиналась со
светло-красных томов большего формата — переиздания классики, книг Владимира
Гиляровского «Москва и москвичи», Михаила Пыляева «Царская Москва. История
былой жизни первопрестольной столицы», Ивана Забелина «История города Москвы» и
Петра Сытина «История московских улиц». Они входят в ту же серию, но стоят особняком,
чувствуется статус «заслуженных трудов». Потом вышла «Большая иллюстрированная
энциклопедия. Москвоведение от А до Я» (2010) и «Москва сталинская. Большая
иллюстрированная летопись» (2011), а потом история окончательно сменилась
историями, преданиями и легендами — чем увлекательнее, тем лучше.
Когда переиздавалась классика, на обложках еще указывались
авторы, дальше пошли безымянные тематические тома. Открываешь один из них — и,
оторопело глядя на крупную фотографию, думаешь: Волков-то как сюда попал?! В
предисловии Татьяны Маршковой «Сквозь век пронес он дух великоросса»,
написанном совершенно в общем духе серии, нам объясняют, как, поднимая писателя
на пьедестал и одновременно ненароком принижая его книгу: «Вы держите в руках
редкостную книгу о той Москве, когда церквей в ней было сорок сороков, ее улицы
видели Пушкина, а в Нескучном саду привычным явлением воспринимались (sic)
кулачные бои, петушиные баталии и голубиная охота… Но более всего замечательна
эта книга тем, что написана удивительным человеком, ровесником минувшего
столетия, чья жизнь и личность были образцом духовной крепости и чистоты,
гражданского мужества и национального достоинства». Все, «творческий разум
осилил — убил». Единственного автора, который не вписывается в общий стиль, вписали.
«Москва дворянских гнезд» личностно окрашена, она выделяется
умением автора выразить свою любовь к городу без пафосных слов, без
морализаторства в духе «любите природу», без выспренности и очевидностей,
поданных как сенсация. «Для меня нет более увлекательного и волнующего занятия,
как на прогулке по знакомому городу восстанавливать кусочки его истории —
истории своего народа, — читаемой на фасадах домов, по названиям улиц и урочищ,
их очертаниям», — Волков не боится писать от первого лица, оценивать, прямо
говорить о своем восприятии, равно как не боится он и высокого штиля.
Раньше та же книга называлась «Каждый камень в ней живой»
(1985) — не так помпезно, как новая, зато точнее. (Отличия от издания почти
тридцатилетней давности минимальны: расширилось название главы «Улица Кирова» —
за счет добавления «Мясницкая», «Арбат» сменил «Новую магистраль Москвы».)
«Каждый камень в ней живой» — и не надо выбирать самые
таинственные, сакральные, скандальные и тому подобные места. Это именно
неспешная прогулка по городу, где «на каждом шагу: воспоминания, далекие и
близкие события отечественной истории, оживающие силуэты людей с незабытыми
именами, немые свидетели талантов и трудов наших предшественников на священной
московской земле. Зацепившееся за крохотный след воображение водит нас по
страницам прошлого, и оно яснее предстает перед нами, мы лучше видим его
величие и бессилие, красоту и убожество, вещественнее осязаем свою неразрывную
связь с ушедшими поколениями и думаем об оставлении после себя нестудной памяти».
Единство времен декларируется, скажем, и в упоминавшейся
«Энциклопедии москвоведения», где утверждается, что «слова “ушедшая Москва”,
“современный город”, “будущее столицы” должны слиться в единое целое, имя
которому — вечность». Однако на деле бросается в глаза, что особое место в
серии занимает тема той Москвы, которой нет, Москвы утраченной, ушедшей,
легендарной, мистической — той, которую вы никогда не увидите и не найдете.
Даже рассказ Волкова о живом городе, о старине, проступающей сквозь настоящее,
подан как рассказ о Москве ушедшей — ведь Москвы дворянских гнезд больше нет.
(Как нет в книге и повествования о них. Есть — об отдельных улицах и нескольких
архитекторах.) Собственно, высказывание насчет слияния в вечности имеет больше
отношения к мифологизации, чем к краеведению.
Традиционные краеведческие работы в серии тоже есть. В первую
очередь это книги Владимира Муравьева. Его основная тема — московские предания,
топонимика и народный язык, пословицы и поговорки, от более общих («Шемякин суд»,
«Филькина грамота» и др.) до прямо связанных с Москвой, которая «от копеечной
свечи сгорела», где «все найдешь, кроме птичьего молока, отца да матери».
Московская живая образная речь — предмет особого интереса
исследователя, в част-ности, его занимает, как она проявляется в топонимике,
основными чертами которой до 1918 года Муравьев называет традиционность и
стихийность. «Названия давались жителями, утверждались общественным мнением», и
за редкими исключениями сохранялись веками, отражая ту или иную черту «своего»
места. После 1918 года произошло насильственное переименование, разрушившее
этот своеобразный фольклорный жанр, одна из главок об этом так и называется:
«Укрощение стихии». Переименование — значимый мифологический акт, покорить
город — значит дать его улицам другие имена.
Все главки о возвращенных именах, расположенные, как в
справочнике, по алфавиту, построены по единому образцу: время возникновения
названия, его происхождение, время и причины переименования.
Как уже отмечалось, серия тавтологична. Повторяются не только
одни и те же легенды (о Брюсе, например) в книгах разных авторов — тем
интереснее было бы сравнить варианты, — в разных книгах одного и того же автора
повторяются главы. Так, в «Старой Москве в легендах и преданиях» Муравьева есть
главка о Сухаревской башне, в «Московских улицах» — целый раздел о ней. Зачем
он тут, кстати, — не очень понятно, в предыдущем издании его и не было, ведь
тема — «секреты переименований» улиц.
Собственно, весь секрет состоит в нарушении «принципа нужности
и целесообразности», по которому возникали названия, в наложении «искусственной
схемы... на живую, естественно развивающуюся систему». В первой части книги
Муравьев показывает, как это происходило и параллельно демонстрирует, «что
такое московские названия», откуда берутся, какую роль играют (или играли).
Вторая часть — проход по улицам.
На сей раз перед нами не «книга-аттракцион» (как кто-то метко
назвал сочинение Сергиевской), а действительно работа краеведа, искренне
любящего предмет своего изучения, знающего его историю и способного рассказать
о нем внятно и просто. Единственное «но» — некоторая клишированность
повествования, к которой вольно или невольно, автоматически или намеренно
прибегает автор. Особенно, когда говорит о своей любви к городу и о том, что
должен испытывать любой патриот.
Его стиль равно далек и от фривольных штампов Сергиевской и
от вольного волков-ского повествования. Там, где Волков напишет: «Восприятие
улицы — дело очень субъективное... Не люба мне улица Мясницкая...» (Мясницкая,
какой она стала во второй половине XIX века) или «Мне нравится и вестибюль с
приземистыми колоннами у дверей...» — там Муравьев будет говорить о «заветной
любви сердца каждого москвича». Например: «Сухаревская башня — тайна, которая
всегда влекла и до сих пор влечет к себе ум москвича, и заветная любовь его
сердца», «Но на звук каждого названия чье-то сердце обязательно отзовется тем
заветным и прекрасным волнением, которое называется любовью к родине». Первая
глава в его книге традиционно называется «Как много в этом звуке...», и, к
слову сказать, листая серию, можно пари заключать: кто из авторов не
воспользуется этими пушкинскими словами или хотя бы позже их ввернет.
Эффект узнаваемости, конечно, нужен — если, опять же,
обращаться к массовой аудитории. Можно не бояться штампов, наивности,
предсказуемости, пафоса и цветистости стиля, можно в стотысячный раз писать
очерк под названием «Легенда озера Иссык-Куль». Вот и тут: если река — то
«волшебное зеркало столицы», если столица — то «символ могущества Отечества»,
если Отечество — то «многострадальное». Кремль — «духовное сердце России и
несет благодать всему державному механизму» (Сергиевская); Москва —
«единственный город, где можно было дать детям русское воспитание, внушить
любовь к Отечеству, уважение к родному языку» (Михаил Вострышев, из предисловия
к тому «Москва. Большая иллюстрированная энциклопедия. Москвоведение от А до
Я»).
С «шедеврами», «сокровищницами» и «заветной любовью сердца»
пережимают не только в аннотациях, в результате стиль как нельзя лучше
соответствует официальной (официозной) Москве, а еще один крен серии, в сторону
«духовности шаговой доступности», — нынешней городской политике. Кроме того,
серия явно демонстрирует одну в общем-то очевидную рыночную тенденцию: хорошо
продается классика и массовая литература. Значит, если есть желание продать
нечто иное, его нужно причесать, придать ему вид литературы классической или
массовой. И вот для «затравки» переиздаются авторитетные Гиляровский, Сытин,
Забелин, а дальше идут книги словно бы безымянные, но заманчивые, «съедобные».
Хотя бы внешне. Потому издают и переиздают Сергиев-скую, а Волкова и Муравьева
причесывают с ней под одну гребенку. Косметику поярче — и на пане... Простите.
На манеж. То есть на рынок.
