Владимир
Шпаков. Возвращение из Мексики: рассказы, повести, пьесы. —
СПб.: Алетейя, 2013.
У
петербургского прозаика Владимира Шпакова одна за другой вышли две книги:
объемный том «Возвращение из Мексики» (рассказы, повести, пьесы) и достаточно
скромный в смысле листажа роман «Смешанный brak». Нынешние правила издательских
игрищ таковы, что, ежели не издаешь в год по роману, а то и по два, ты никому
не интересен. Шпаков, как видим, с этим темпом справляется. Но остановимся мы
не на романе, а на книге «Возвращение из Мексики» — своего рода избранном.
Шпаков бывает неровен, что-то удается ему больше, что-то
меньше, его конек — малая форма, рассказ. Шпакову как рассказчику, тяготеющему
к притче, хорошо удается нарастающее напряжение, которое в фильмах ужасов
называется suspence, и поучительный, но без навязчивого назидания финал.
Действие в рассказах Шпакова развивается стремительно.
Быстрый старт в каждом тексте, никакого вялого топтания на месте и неспешной
экспозиции. Action, action! Но это не действие ради действия, не беготня со
стрельбой и гимнастическими трюками, это совершенно необходимая, чтобы не
сказать вынужденная, скорость в развитии сюжета. При этом текст внятен, никакой
скороговорки и проборматывания, никаких смысловых лакун и смазанных мест.
Графика сюжета точна, а фраза соразмерна скорости нарратива. Герои узнаваемы,
но не читаемы от и до при первом же взгляде, Шпаков умеет сделать их
непрозрачными и малопредсказуемыми. За ними, равно как и за предложенными для
них ситуациями, интересно наблюдать: как герой себя проявит в неординарных
обстоятельствах, чем все это разрешится, каков будет финал. При этом Шпаков
остро чувствует пульс времени. География действия книги широка — от абсолютно
европейских Парижа и Бельгии до российской деревушки, затерянной в таких
региональных дебрях, что и названия их стерты.
Место и время действия — современность, все детали соблюдены,
все опознавательные знаки расставлены в нужных местах, всего довольно и ничего
лишнего. Вот «европейский» рассказ «Strike», где вроде бы ничего особенного и
не произошло: ну, пошатались праздные русские по бельгийским улицам, ну, курнули
запретной травки, ну, попытались снять проститутку… Отчего же нам так хорошо
помнятся покадрово все эпизоды? Да просто проза хорошая.
Главное и несомненное достоинство этой книги в том, что ее
интересно читать. А это не столь часто приключается с современной прозой,
дистанцирующейся от коммерческого чтива и претендующей на интеллектуальность.
Чтение интеллектуальной прозы — занятие специфическое, не всякому и под силу. О
ней с академической значительностью можно много рассуждать, по ее поводу можно
писать исследования и защищать диссертации, но осилить эти тексты зачастую
могут только профессионалы.
Критики, писавшие о Шпакове, относят его к мистическим
реалистам. Да, грань между поту- — и посюсторонним у него зыбка и малоуловима.
Погибшие и умершие герои в его прозе не осознают свою окончательную
отделенность от привычного мира, они с изумлением взирают на свои сломанную шею
и вывернутые конечности, с которыми люди вроде бы уже не живут; но при этом
продолжают осознавать реальность («Царская охота») или прогуливаться среди
живых (рассказ «Экскурсия»). А вечные силы добра и зла запросто спорят между
собой в тесном питерском дворике о том, кто вскорости завладеет очередной
свободной душой («Райский сад»). Если бы я имела отношение к кинопроизводству,
с уверенностью и, может быть, даже с назойливой настойчивостью рекомендовала бы
перечисленные вещи к экранизации, столь они зримы и, как кажется, легко
переводимы на язык кино без ущерба для авторского замысла.
Сугубо реалистические рассказы Владимира Шпакова не менее
увлекательны и убедительны — это рассказы «Ева рожает», «Маятник Фуко». Повесть
«Возвращение из Мексики» переносит нас в не то уже далекие, не то еще недавние
девяностые, а повесть «Сероводород» позволяет прикоснуться к сегодняшнему миру
деловых людей. А кто они — политики, бизнесмены или бандиты — не так уж и
важно: одно перетекает в другое, и все между собой накрепко повязаны большими
деньгами, коррупцией и криминалом.
Драматургия в книге тоже интересная. Население пьесы
«Бумажный корабль» не-однозначностью происходящего заставляет вспомнить
знаменитый телесериал «Lost». Что за корабль? Куда он плывет? Кто его
пассажиры? Живы они, мертвы или, может быть, в коме? И что их всех ждет по мере
приближения к водопаду? И что такое этот водопад? Не аналог ли это
кастанедовского орла, мимо которого редко кому удается пройти невредимым? Эту
бы пьесу да в руки хорошему режиссеру. И необязательно театральному, ведь два
слова из киноарсенала — suspence и action — уже прозвучали, стоит добавить еще
парочку: мистический триллер.
Прозаик, почувствовавший вкус к писанию пьес, — не редкость.
Тем не менее всегда любопытно, как он проявится в соседнем пространстве,
замешанном на условностях театрального действа. Ведь пьесу, даже если ее
интересно читать, все-таки хочется видеть в органичной для нее среде — на
сцене. Насколько известно, пьесы Шпакова пока не познали подмостков и
сиюминутного отклика публики.
Владимир Шпаков последовательно и упорно продолжает
исследовать одну из самых глубинных экзистенциальных проблем. По сути, эта
книга — исследование перехода человека от жизни и времени к состоянию после
жизни и после времени — вечности. Для этого перехода у Владимира Шпакова
припасен целый арсенал художественных средств, главным из которых становится
абсолютно реальная ситуация, в которую может попасть любой из нас, на глазах
трансформирующаяся в нечто совершенно нереальное. Вопрос, почему данная
проблематика становится все актуальнее в искусстве и литературе, несомненно,
требует отдельных культурологических и социологических исследований.
