Об авторе | Зоя
Александровна Межирова — поэт, эссеист, историк-искусствовед, дочь поэта
Александра Межирова. Член Союза писателей с 1985 года. Автор трех поэтических
сборников (две первые книги и целый ряд публикаций вышли под литературным псевдонимом
Зоя Велихова). Стихи и эссе публиковались в центральных московских и
американских журналах и газетах. Предыдущие публикации в «Знамени» — 2012, № 8;
2014, № 4.
(Из
воспоминаний об американском периоде жизни
Александра Межирова)
— Эмиграция — это трагедия, — говорил Александр Межиров.
Мы пережили репетицию смерти, — думала я, никогда не
произнося эти слова вслух, — теперь ничего уже не страшно.
Человеку, долгие годы неразрывно связанному с родным пространством,
прожившему в нем бо?льшую часть жизни, — трудно и просто невозможно начисто
оставить прошлое, забыть его. Оно с ним — навсегда.
Пространство это мучает, постоянно наплывая извне, —
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
От слепых наплываний твоих...
(В.
Набоков, из стихотворения «К России»)
Межиров любил эти строки.
В чужой стране, без языка, один / Продлю визит... — написал
он в одном из стихотворений американского периода*.
Да, изгнание — всего лишь визит. Пусть иногда длительный,
пожизненный.
И если эмиграция и есть изгнание человека из страны
обстоятельствами, если она — невозможность существовать в этих обстоятельствах,
то есть если она, иными словами, — самоизгнание, то она всегда — страдание.
К эмиграции часто побуждает именно безнадежность,
безысходность событий личных. Что и произошло с А. Межировым. Широко
печатающийся поэт, лауреат Государственной премии, один из пронзительнейших
лириков России, воевавший за свою землю в Великую Отечественную и написавший
много незабываемых строк, покидает Родину, и, как оказалось, навсегда.
«Так нетрудно было сменить Лебяжий переулок** на
квартиру в Манхэттене или там в Портлэнде...» — прозвучало в одной из
московских телевизионных передач о нем.
Жестокие слова.
Произошел трагический несчастный случай.
Глубоко страдая, А. Межиров подвергается неслыханным
обвинениям и нападкам не знающих истинных обстоятельств происшедшего и
следующих различным клеветническим измышлениям.
И когда с ним
случилось несчастье,
которое
может случиться
с каждым, кто за
рулем
(Упаси
нас, Господь!),
то московская
чернь —
многомордая
алчущая волчица,
истерзала
клыками
пробитую
пулями Гитлера плоть.
Няня Дуня, —
Россия,
твой мальчик,
седой фантазер
невезучий,
подцепляет
пластмассовой вилкой в Нью-Йорке
«fast
food».
Он в блокаде
опять.
Он английский
никак не изучит,
и во сне его
снова
фашистские танки
ползут.
(Евг. Евтушенко, из «Автор стихотворения “Коммунисты,
вперед!”»)
«Толпа», написанная в те годы А. Межировым, была его ответом
на клевету:
Я, конечно,
ничто,
производное
скуки и лени,
Но величье мое
в грандиозности
той клеветы,
Тех нападок
неслыханных и обвинений,
Эшафот из которых воздвигла на площади ты.
Все величье мое
только в том,
что, меня
обличая,
Долго тешилась
ты
небывалой напраслиной
и клеветой, —
И мое же
ничтожество в том, что, тебе отвечая,
Плоть от плоти твоей,
Я вступал в пререканье с тобой.
«Принимать решенье трудно, тяжелей не принимать...» (А.
Межиров). Горькое жестко-бесповоротное решенье было принято, когда в
1992-м, спустя четыре года после происшедшей трагедии, он, уезжая по
официальной командировке Иностранной комиссии Союза писателей в США, остается
там навсегда. Тяжкая предыстория отъезда — в интервью со мной «Литературной
газеты» от 26 мая 2010 г. (полная авторская версия:
http://www.port-folio.org/2011/part8.htm).
Быть может жизнь и окаянна.
Ее не перекантовать.
Сырая стужа океана.
В чужом содоме благодать.
Навстречу пересудам, сплетням,
В Манхэттене на холоду,
Теплом овеянный последним,
По калориферу иду —
напишет Межиров в Нью-Йорке.
После его отъезда в 1997 году газета «Московская правда»
публикует статью Владимира Приходько «Уехал Межиров. По совокупности». Вот
выдержки из нее: «Межиров уехал (раньше говорили: эмигрировал). Живет в
Нью-Йорке.<…> Жизнь внешне благополучная. Но, кажется, ему не слишком
хорошо, даже если отвлечься от возраста, от очень старых, полученных в Великую
Отечественную ран, на которые Межиров никогда не жаловался. <…> Почему же
уехал Межиров? По совокупности обстоятельств, среди которых были роковые,
трагические. Он оказался наедине с крупными житейскими неприятностями, будучи
при этом в центре слоистого приятельского круга. Подробности интереса не
представляют.
После отъезда Межирова появились порочащие его статейки,
написанные бывшими учениками, пажами, поклонниками. Неточные оценки и вымысел,
признания в любви и неприязнь. Общую честь нашу спас Миша Поздняев, поэт
благородный и совестливый. Он написал: в том, что уехал Межиров, виноваты мы
все. Как не согласиться».
Могло показаться, что вся наша семья планировала отъезд.
Этого не было. Существовали отдельные, независимые друг от друга ситуации,
рассказ о которых за-служивает самостоятельной главы воспоминаний.
Однако линия А. Межирова и моей мамы, его жены Лёли
Межировой, едина. Мама, живя в Москве, была вызвана им, читавшим курс лекций о
русских поэтах на славянском отделении Портлендского университета «Загадка
русской души» и получившим визу «Преференс», которая дается Соединенными
Штатами выдающимся деятелям культуры и искусства.
Меня часто спрашивают, как Александр Межиров жил в Америке,
ведь об этом периоде практически ничего не известно. Есть домыслы,
предположения, странные фантазии. Недавно, навещая маму в Манхэттене и разбирая
архив отца, я нашла письмо от его московской знакомой, в основном живущей и
работающей в Европе, с которой он встретился в Нью-Йорке. Письмо, отправленное
ему после встречи, отвечало на этот вопрос. В нем адресант писала, что, как она
увидела, жизнь его с переездом совсем не изменилась — те же интересы, те же
любимые бильярдисты (они, приезжая в США, посещали его), то же увлечение игрой,
те же бесконечные телефонные звонки — местные американские и из Москвы — и
долгие, как и прежде, разговоры о литературе, те же любимые книги на полках, те
же, что и в Москве, выступления о поэзии по русскоязычному нью-йоркскому
телевидению и радио, те же молодые поэты вокруг, относящиеся к нему как к мэтру
и высоко ценящие его мнение, те же приглашения на выступления.
А. Межиров не слишком любил литературную среду.
Сцена рядом. Разлюли-малина.
Ложа литер «А».
Тебя сюда
Не литература приманила,
А литературная среда.
В разлюли-малине распроклятой, / На Монмартре нашем
дорогом... — сказал он о ней в «Alter Ego».
Любил саму поэзию. Отдельных поэтов. Сам был отдельным, не входя ни в какие
литературные группировки, давно заметив — Что-то разъяло на стаи лесные /
Мир человеческого бытия...
«Дело не в эмиграции. Дело в отдельности» — написала в
воспоминаниях о Межирове в Нью-Йорке Ирина Машинская («Этот жокей», журнал
«Интерпоэзия», № 3 2013).
То же ощущали и в Москве, «не считаясь с
расстояньем» —
А.П.
Межирову
Я к тебе путей не знаю,
но зато в родном краю
часто с болью вспоминаю
неприкаянность твою...
............................................
Не считаясь с расстояньем,
в сердце голос не затих,
окрыленный заиканьем
этих гласных горловых…
.............................................
звуком связаны отныне,
как невидимой струной,
у себя ли, на чужбине,
где бы ни были с тобой...
(из
стихотворения Александра Сорокина «Письмо»)
В России многим не хватало Александра Межирова. Тосковали по
общению с ним, по чтению ему недавно написанных стихов, по его так высоко
ценимым литературным советам, по игре с ним в бильярд на даче в Переделкине.
Значение образа, отведенное ему жизнью и литературой, оказалось незаменимым и
осталось незамещенным.
«Вернись назад, мы так тебя любили...» — достиг другого полушария отчаянный оклик Евгения Рейна из
стихотворения с посвящением Межирову, — на теперь уже пожелтевшем с годами
листе бумаги...
Когда-нибудь вернись сюда с
вокзала,
своим ключом калитку отвори,
твои стихи, как верные лекала,
тебе навстречу выйдут изнутри.
(Е.
Рейн, из стихотворения «Забор
замазан грязною зеленкой...»)
Но и вдали от всего родного были верные лекала новых
стихотворений А. Межирова —
На Западе и на Востоке
Два Портленда. Но одного
Достаточно на срок жестокий
Существованья моего.
Лишь только б голоса хватило,
Реальность перевоплотив,
Все то, что в долгой жизни было
Допеть на собственный мотив.
В чужой стране опять пришло на помощь пространство так
любимого им и спасительного мира Игры («Храм дощатый одноглавый, / В час
треклятый помоги! / Я люблю твои булавы / С тусклым проблеском фольги...» —
«Апология цирка»), ее стерж-невая сущность, подсказав иное ощущение эмиграции —
Все круче возраст забирает,
Блажными мыслями бедней
От года к году забавляет.
Но и на самом склоне дней
И, при таком солидном стаже,
Когда одуматься пора,
Все для меня игра и даже
То, что и вовсе не игра.
И, даже крадучись по краю,
В невозвращенца, в беглеца
И в эмиграцию играю.
И доиграю до конца.
Конечно, он скучал по Москве. Жил Россией, глубоко переживал
происходящие на Родине события. Присылал мне по почте в другой штат, где я жила
и работала, газетные вырезки, записанные им аудио- и видеокассеты с новостями.
Из письма от 28 мая 2001 г:
Зоя-родная,
Посылаю кассеты.
<…> Пригодна ли рыночная система для России? Может
быть, не слишком пригодна. Русское сознание общинно. Поэтому своего великого
реформатора, Столыпина, Россия просто убила, расстреляла в ложе театра.<…>
Объехав многие страны и зная только самые необходимые
английские слова, он говорил — «я моноглот», по-своему гордясь тем, что знает
только русский язык. На листках в его архиве я нахожу английские слова,
написанные русскими буквами, — самые главные, без которых не прожить.
Он до некоторой степени освоил Интернет, но переписка шла по
почте, а стихи его печатали и сохраняли в электронном виде друзья и поклонники.
Поэты из Москвы присылали новые свои книги, рукописи еще
неопубликованных стихов. Он их читал и отвечал обстоятельными письмами, в
которых сказано много ценного о поэзии в целом.
Вот выдержка из письма от 26 октября 1993 года в Москву моей
маме о рукописи поэта Александра Сорокина, где А. Межиров сказал что-то и о
себе, вскользь, но важное, может быть, объясняющее его собственный отъезд:
Я испытываю потребность вернуться к стихам Саши Сорокина.
Может быть, нет сейчас такой серьезности и ответственности
почти ни у кого.
Личность поэта, встающая из его слова, в этом случае,
редкостно цельная.
Если же говорить эгоцентрически, проецируя его поэзию на
себя, надо не расставаться с Россией и забыть любую обиду, п<отому>
ч<то> Сашины парафразы как бы воскрешают меня. Заметила ли ты их? Но это
уже эгоистический взгляд. Хотя, вслед за Владимиром Соловьевым, Сорокин являет
своей поэзией высочайший моральный взлет. По-русски — нравственный.
Прочитай это Саше. Ему это услышать необходимо.
(Из архива. Публикуется впервые)
Так как я жила в другом штате, мы часто и подолгу
разговаривали по телефону. Практически никогда не касаясь бытовых тем, в
основном, как и всегда, говорили о литературе и искусстве. Разбирали стихи
любимых поэтов, читали новые свои, обсуждали журнальные публикации. Блаженством
было быть его собеседником.
Советы его остались бесценными.
Среди адресованных мне записок сохранилась одна, которой
особенно дорожу:
Действительность, какая она есть, для стихов не годится. Ее
надо создавать. Даже опираться на нее слишком тяжело не следует. Она должна
быть преодолена, т.е. преображена. Иначе не получится ничего кроме информации.
Но сложность в том, что и уходить от первой реальности слишком далеко ни в коем
случае нельзя. Соразмерить все это способна только божественная интуиция.
Гете: Сущность Поэзии — звук.
28 августа 2000 г.
(Публикуется впервые)
Он с живым интересом наблюдал новую и оставшуюся чужой для
него американскую жизнь вокруг, принявшую его в трудный момент судьбы,
размышлял над ней, в полной мере оставаясь прежним, лишь с усугубившимися от
возраста болезнями, одной из которых были отмороженные в Синявинских болотах
почки (окопный нефрит), часто попадал в госпиталя, где американская медицина
неоднократно его спасала.
Он не принял американского гражданства, все годы оставаясь
российским подданным.
После его кончины в далекой папке архива я обнаружила лист
бумаги, который раньше не видела:
Награда Президента Соединенных Штатов Александру П. Межирову.
Проникнутая духом партнерства и взаимопомощи, благодарная
Нация никогда не забудет Ваш несравненный личный вклад и жертвенность,
проявленную во Второй Мировой Войне.
Белый Дом
27 сентября, 1994. Вильям Клинтон
На торжественную встречу президента с ветеранами он идти не
хотел, его с трудом уговорили. Интереса подобные мероприятия для него не
представляли. Однако ему радостно было встретить на английском газоне зеленой
лужайки перед Белым Домом Евгения Сидорова.
Предметом ряда его стихов, написанных в Америке, было
разнообразие разворачивающейся перед глазами незнакомой жизни — юная черная
беременная девушка в джинсах, свободно разлегшаяся на тротуаре Гарлема,
собирающая в пластиковый стаканчик мелочь («Зарисовка»), игорный бизнес Невады
(«В пустыне»), «Манхэттен, карнавальный разворот его...» («Смотровая
площадка»).
— Почему вы уехали из России? — был задан ему вопрос в
телевизионном документальном фильме, снятом в Портленде телеканалом «Культура»
к его 80-летию.
— Это сугубо личное, — оборвал он, отстранившись.
Он не любил объясняться и дома на эту тему не говорил. Как
никогда ничего не говорил и о войне, потрясшей его.
*
* *
Для знающих американские структуры звучит как шутка слух о
том, что А. Межиров в США жил в доме для престарелых.
В Америке дома с названием assisted living предназначены для
тех, кто не способен без помощи целой команды постоянного обслуживающего
персонала вести повседневную жизнь. Это особые заведения для очень старых,
практически немощных и часто совсем одиноких. Именно эти дома по своему
внутреннему устройству близки к российским домам для престарелых.
В таком доме А. Межиров не жил никогда. И в Портленде (штат
Орегон) получил квартиру, которую может иметь достигший пятидесятипятилетнего
возраста. Квартира в Манхэттене тоже никакого отношения к дому для престарелых
не имела.
Однако некоторые поверили, что якобы брошенный всеми одинокий
поэт на чужбине — в доме для престарелых.
Миф этот поддержал и сценарий, утвержденный московским
телевизионным каналом «Культура», по которому в Портленде был снят в 2003 году
уже упомянутый документальный фильм к 80-летию А. Межирова.
Поразительными словами начинался тот фильм. Они, мягко
говоря, привели в растерянное недоумение всю нашу семью:
«Александр Межиров живет в Америке. Один. В доме для
престарелых».
Такого же рода преамбула, с уверенно-утверждающей интонацией,
вошла и в текст диктора, предваряющий тот же фильм, повторенный по московскому
телевидению в мае 2009 года в связи со смертью Александра Межирова в Нью-Йорке:
«В фильме переплетаются две линии поэта — Россия и Америка, успех и
одиночество».
Поэт был объявлен всеми брошенным. Это пронизывало и сам дух
фильма в целом.
В реальности же с ним была его жена Лёля, моя мама, с которой
он прожил более шестидесяти лет и которая последовала за ним на чужбину, а в
момент съемок находившаяся в Нью-Йорке и в скором времени прилетевшая в
Портленд; в близком соседстве, в том же городе, жила моя дочь и его внучка
Анна, о которой Межировым написано замечательное стихотворение «Анна, друг мой,
маленькое чудо...» и которая постоянно общалась с дедушкой; я, хоть и жила и
работала в другом штате, часто навещала родителей, которые много лет подряд
проводили лето в Портленде, а зимовать улетали в Нью-Йорк. На второй день съемок
Анна, придя к дедушке, общалась со съемочной группой, познакомившись с
режиссером и оператором. Но это никак не повлияло на уже запланированную идею
фильма и на слова, которыми он начинался, — хотя было очевидно, что Межиров в
Портленде вместе с семьей.
Из Москвы несколько раз прилетала к нему младшая сестра Лидия
Петровна (в замужестве Толстоухова), однажды со своей тогда еще маленькой
внучкой Аней. Брат и сестра нежно любили друг друга, и общение их не
прерывалось. Прилетала в Нью-Йорк к моим родителям и дочь Лидии Петровны, моя
двоюродная сестра Елена Киселева. Отец навещал меня и моего ныне покойного мужа
Джона Дженкинса в штате Вирджиния, где мы жили неподалеку от Вашингтона Ди Си,
долго гостил у нас, работал над рукописями, встречался со своими давними
вашингтонскими знакомыми, — к нам в дом приезжал тоже ныне покойный выдающийся
философ, писатель, общественный деятель Михайло Михайлов с тогда журналистом
«Голоса Америки», а теперь дипломатом Ильей Левиным, глубоким и тонким знатоком
поэзии. О них отец говорил как об интеллектуальном стержне русской эмиграции в
Вашингтоне.
Моя дочь Анна вспоминает, как неоднократно прилетала к
дедушке в Портленд — когда еще жила в Неваде, а он преподавал в Портлендском
университете, часто прилетала и когда уже приехала к нему из Москвы моя мама,
вспоминает, как гостили они у нее в Рино. Для Анны дедушка был любимым близким
человеком, вырастившим ее, заменившим ей отца, заботившимся о ее воспитании и
образовании. Она ценила его и как необыкновенно интересного собеседника,
обладавшего бездной знаний в самых разных областях. Быть рядом с ним, подолгу
разговаривать, совершать прогулки — было для нее счастьем.
Не влюбиться в Портленд, — говорит Анна,— в город, который в
солнечный день походит на райский сад, было невозможно. В 1997-м она переехала
туда, закончила Портлендский университет, в котором дедушка раньше преподавал,
а теперь присутствовал на торжественном вручении ей университетского диплома.
Анна навсегда благодарна судьбе за то, что жила в
непосредственно близком соседстве с дедушкой и бабушкой восемь лет — до
2005-го. Их здоровье уже не позволяло долгих, почти шестичасовых перелетов
через всю страну, и в этот год они оставили Портленд, окончательно переехав в
манхэттенскую квартиру. В Анином фотоальбоме хранится множество ценных семейных
фотографий — дедушка и она в день окончания ею Портлендского университета,
празднование его 75-летия в домашнем кругу с приехавшей сестрой Лидой, все мы в
Портленде на церемонии Аниного бракосочетания, А. Межиров и его первая правнучка
Элен, родившаяся в этом городе.
*
* *
Я люблю приезжать в нью-йоркскую квартиру в многоэтажном
билдинге рядом с Линкольн-центром, что стоит между Бродвеем и Амстердам авеню,
где и сейчас живет моя мама. Там хранится литературный архив отца, над которым
продолжаю работать. Вежливые швейцары (раньше они были в белых перчатках)
открывают тяжелые входные двери. В холле сияют огромные люстры и канделябр в
виде скульптурной фигуры девушки. Зеркала, цветы и бесшумные скоростные лифты.
Но в воздухе улиц и днем, и ночью мечется вой сирен
полицейских машин и «скорой помощи», напоминая о «трагической подоснове мира»
(Е. Винокуров) —
Ах, как сирены воют в обреченном,
Разноплеменном городе великом,
Который создан только для того,
Чтоб человечество со стороны
Взглянуло на себя и ужаснулось!
Ах, как сирены воют. И курносый,
Желтоволосый полицейский круто
Бросает «мерседес» на тротуар,
Где пуэрториканцы у витрины,
По-видимому, не договорятся.
Как можно мэром быть в такой
Калькутте
В американской, в этой, так похожей
На предвоенный фильм бессмертный Форда,
Где в дилижанс, в почтовую карету
Вся уместилась Книга Бытия.
(А. Межиров. Из «Ах,
как сирены воют в обреченном...»)
Евгений Евтушенко в нью-йоркской квартире Межировых, в
фантастически короткий срок, за несколько дней — проделал титаническую работу,
замечательно составив из груд рукописей том избранного «Артиллерия бьет по
своим...», в этом же 2006 году вышедший в издательстве «ЗебраЕ». Горько, что
(назовем это — по недосмотру редактора или корректора) драгоценная работа Е.А.
Евтушенко была изуродована, на страницах книги А. Межирова возникла бездна
опечаток, серьезных текстовых ошибок. А ряд стихотворений оказались просто
разрублены пополам, и части опубликованы на дальних друг от друга страницах.
Так что цитировать стихи из этого сборника надо с большой осторожностью.
В скором времени упомянутое издательство нанесло новый удар
старому, больному поэту — без спроса и без предупреждения совместно с «АСТ»
выпустив новый сборник, который явился частью первого. Эту небольшую книжку моя
мама случайно увидела на столе, придя в гости к нашим нью-йоркским знакомым.
Потрясение было велико. До сих пор в книге лежит ее записка: «Этот
“Поэтический сборник”» (название книги. — Прим. Зои М.) у нас
один. Издательство не только не заплатило автору, но и не вручило положенных
экземпляров. Этот экземпляр я выпросила у знакомого, у него их было два. Е.А.
Межирова 2008 г.»
Но другая его книга, «Поземка» (М.: издательство «Глагол»,
1997 г.), прекрасно составленная вместе с А. Межировым Татьяной Бек и
содержащая, на мой взгляд, действительно его лучшие стихи, избежала, к счастью,
этой горькой участи. В манхэттенском архиве хранятся несколько писем из
переписки Т. Бек и А. Межирова, который был с ранней юности ее любимым поэтом.
Однако больше ослепляюще-бурной энергии Нью-Йорка отец любил
Портленд. Ему нравилась тишина этого небольшого города, как нравилось
подмосковное Переделкино, где у нас была маленькая одноэтажная литфондовская
дача-сторожка на улице Гоголя, с разрешения Лидии Борисовны Либединской
возведенная Литфондом на фундаменте небольшого гаража в дальней части
территории ее обширного участка. Позднее отец на свои деньги надстроил второй
этаж, где была лишь одна большая комната — его рабочий кабинет, служивший
одновременно бильярдной — с огромным бильярдным столом посередине, собранным и
подаренным его друзьями-бильярдистами. Не слишком жарким климатом Портленд
напоминал ему этот поселок, где он работал многие годы, часто наезжая туда из
Москвы. Он любил моросянку орегонских, почти прибалтийских, дождей, английского
типа улочки города, знаменитый Парк Роз.
Незадолго до переезда в Портленд, мечтая о нем, он сделал
набросок:
О Портленде мечтаю, о садах,
Летящих круглый год, и о дождях,
О моросянке, — что зима, что лето,
Бусит, бусит. Какая благодать.
Но почему-то я не верю в это
И знаю, что не встретимся опять, —
На мой рефрен опять наложат вето, —
Но не откажут, скажут, надо ждать.
Я не увижу, как сады летят,
Как лесопилки под дождем блестят,
Как моросит над Портлендом погода...
Да мне и жить осталось меньше года.
(Из архива А. Межирова,
публикуется впервые)
Он любил суровую красоту Тихого океана, который в часе езды
от Портленда, где часто бывал с внучкой. Любил широкий фривей вдоль реки
Коламбии.
...Где Старая Дорога,
Возле водопада,
Переделать старость в молодость
Нельзя. Да и не надо.
Вдоль фривея, вдоль Коламбии,
Где Старая Дорога,
Еще чуть-чуть, пожалуйста,
Еще совсем немного.
3.5.1999
В Америке, как и всегда и везде, он жил поэзией. По своему
обыкновению, с самого раннего утра много читал, просыпаясь обычно в пять. Днями
пропадал в библиотеках, имел в Портлендском университете дающий некоторые
дополнительные привилегии пропуск профессора.
В США отчасти он писал по-иному, это был во многом новый
период творчества, для которого характерны предельная сжатость формы и
пронзительность.
Последние годы жизни в Манхэттене он тяжело болел, и моя
мама, как всегда, была рядом, неотступно и самоотверженно поддерживая его. Это
было непросто в ее возрасте, она почти на три года старше отца. С другого
побережья прилетала Анна. Я ушла с работы и приехала в Нью-Йорк, помогая в
самые трудные последние месяцы.
Он скончался в 2009-м 22 мая на 86-м году жизни в
манхэттенском госпитале имени Рузвельта.
Завещания не было. Семья приняла решение о захоронении праха
в нашей семейной могиле в Переделкине, которое он так любил. Ранней осенью,
совершив межконтинентальный перелет, я привезла урну с его прахом в Москву. И
25 сентября, за день до его дня рожденья, литературная общественность,
поклонники его таланта, друзья и родные прощались с ним навсегда. Так на родной
земле закончились семнадцать лет вынужденной эмиграции поэта.
Игорь Волгин*:
Без него невозможно представить эту эпоху. Вот попробуйте
выньте Межирова из эпохи, даже не только из поэзии, вообще из Звука Времени. Он
создал абсолютно свой Звук.
Евгений Рейн**:
Для меня он был учителем и действительно последним звуком
нашей великой поэзии, которая является, может быть, главным достоянием русской
истории.
Не обойти вниманием эпиграф к «Старой песенке» (Диптих),
упомянутой в самом начале этих воспоминаний: Невозвращение в пределы
Российской Федерации карается вплоть до высшей меры с конфискацией имущества.
Из газет, лето 1992 г.
Не изъять из судьбы Александра Межирова строки этого
стихотворения о себе:
В седых Манхэттенских горах
Играй, покуда
Не превратился в пыль и прах
Беглец-Иуда.
Суров закон моей страны,
Святой и грешной,
Хоть выглядит со стороны
Весьма потешно.
Но не потешно буду я
Подвергнут казни.
Ну, а пока, звезда моя,
Гори, не гасни...
И дальше из того же Диптиха:
Невозвращенец и
не эмигрант в чужой Содом...
С эмиграцией у Александра Межирова ничего не вышло, как было
сказано кем-то.
Свет от его звезды в русской словесности не погаснет.
В
подготовке материалов для публикации
принимали участие вдова поэта Елена Афанасьевна Межирова
и внучка Александра Межирова Анна Генри-Гриярд
Стр.
123
* Из стихотворения «Старая
песенка», диптих. Название дается по сборнику — Александр Межиров. «Поземка».
Стихотворения и поэмы. М.: Глагол, 1997 г. Позднее было переименовано в
«Невозвращенец» (прим. З.М.).
** А. Межиров родился и рос в доме в
Лебяжьем переулке (прим. З.М.).
Стр.
132
*
Перед захоронением праха А. Межирова в Переделкине.
**
Из речи на вечере памяти А.Межирова в сентябре 2009 г. в московском Центральном
Доме Литераторов.
