Об
авторе | Антон Павлович Бахарев
(псевдоним Бахарев-Чернёнок) родился в 1980 году в Губахе Пермской области. Учился в Таганрогском пединституте
по специальности «учитель русского языка и литературы». Занял первое место на
Международном фестивале поэзии в Ялте «Синани-Фест —
2009». Предыдущая публикация в «Знамени» — № 2, 2010, «Огонь к огню». Автор
книг стихов «Живи сюда» (Пермь, 2011), «Рилика»
(Пермь, 2013). Живёт в Пермском крае.
*
* *
1. Фанерку
«Продаётся св. картофель»
Заметил я в сугробе возле трассы.
(А так бы и не знал, что там деревня)
«Ведь не зимой они его отрыли?..»,
«Обман рекламный незамысловатый?» —
Я так и сяк о
буквах этих думал.
2. И ехал
дальше. Видя в полудрёме,
Как с пацанами, с краю огорода,
Выдёргиваем стебли с клубеньками,
Потом грызём обугленные корки
И светимся чумазыми глазами.
Костёр до
неба. Послезавтра в школу.
3. И засыпал.
И вырастал сквозь поле,
Среди мешков и серых горизонтов,
В которых неестественно плясали
Кривые линии девичьих станов;
В одном из них пульсировал шар жизни,
Я вздрагивал
— узнав — и просыпался.
И ехал в
полудрёме. Видя дальше:
Дремучий кот, а сверху керосинка,
И ставят чугунок — и пар шибает;
Снаружи глянуть: жёлтое окошко,
Над ним — луна, с дырой на месте уха;
Но ложкой в
лоб дают — всё пропадает.
4. Не
всё: выходит бабушка с кастрюлей,
Не удержавши, варево роняет,
А на полу — мои босые ноги…
…Четвёртый бокс. Тоска и процедуры,
И пузыри на мыльные похожи,
И пахнет манкой, сваренной на водке…
Не всё. Как эти драники румяны! —
С двух вёдер — два ведёрка урожая,
Горошины
почистил, трёшь на тёрке —
А в чашке кровь, зализываешь палец,
И, замаскировав, несёшь на кухню:
«Ну, мама,
есть охота — жарь скорее!»
5. Деревня
безымянна и незрима.
Свет в проводах над нею замирает
И падает без сил в провалы комнат,
Перегнивая со слоями мрака
В пласты энергетического ила,
Где, кажется, и жизни быть не может,
А только пришлые кроты и черви,
Забыв пути из рыхлых лабиринтов,
Живут ещё —
лишь потому, что живы.
6. И я, уже
не помня, кто и где я,
Не перегнав окраины пространства,
Но разлетевшись за пределы смерти,
Вдруг убываю в атомную точку,
В которой — всё, но шепчет память формы,
Что места в
точке непривычно мало.
7. И,
пережив условную секунду,
Я обретаю новый, странный контур
Округлого себя. Тепло и сыро.
Вокруг меня заплесневелый погреб —
И пальцы тянутся — и я, ещё секунду,
Смотрю на них
глазком святой картошки.
*
* *
Копейку втаивали в лёд
И ждали — бабка набредёт
(Лоб в землю, сумка на спине,
Скороговорка в глубине)
И, рукавички сняв с коряг
Своих, по льду шкаряб-шкаряб! —
И мы, уж одеревенев,
В такой приходим разогрев,
Что дружно падаем в сугроб,
Потом родителям взахлёб
Про это, всё ещё смеясь,
И в холодильник сразу — шасть! —
А нас давай кормить ремнём,
И мы смирялись, что умрём...
…А бабку эту в грузовик
Снесли весной, и я на миг
Увидел впадину лица
И леденистые глаза,
В которых вмёрзшие зрачки,
Как будто две копеечки,
Темнели — руку протяни...
Ну, что ты, бабка? Хоть моргни!
(Мне самому моргнуть хотя б)
Вставай скорей, шкаряб-шкаряб!
*
* *
Мурлыкал кот,
и булькала река,
что не издалека, а свысока
раскатывалась, как дитя на горке.
Не разделялся запах сладко-горький,
и свет был цвета мёдомолока.
А Дедушка Ау на берегу
выхватывал стоявших на бегу,
с игрушкой ёлочною схожих, рыбок,
но звал кота — и, реку перепрыгав,
кот их съедал, лежащих на боку.
Зачем восходит это серебро
сюда, где солнце месяцу равно —
когда не может справиться с теченьем?
Когда земля пугает светотенью,
и отмель упирается в ребро.
Зачем здесь выжил Дедушка Ау
из жизни той, где не жилось ему,
и умер здесь, и после смерти выжил?
И сынка прикрепил его на лыжи —
и покатился к сыну своему…
Я тут стою во сне и наяву,
схватив свой выдох, словно тетиву,
боясь тоской и ревностью поранить
ничью судьбу ещё, ничью печаль и память —
даль, до которой я не доживу.
…Дитя летит, светла его душа;
то засмеётся, в варежку дыша,
замёрзший ручеёк согрев, как пальчик,
то вверх глядит, и волки по-собачьи
у ног его стареют не спеша.
*
* *
Снег
сворачивал за угол,
Налетал — и бил в затылок,
На ветру качалась пальма
Из пластмассовых бутылок,
Над проулком лампа слепла,
Завывали провода —
И была во всех окошках
Площадь
Красная видна.
И во всех
горела ёлка,
А на ёлке — парни, девки,
К телевизору звездою
Словно сложенное древко,
Конфетти и мандарины,
Троекратное ура —
И шампанское рекою
Из кремлёвского горла.
*
* *
Разворачивай,
зима, свои орды,
Видишь, мы пока не готовы к бою.
Псы окрестные вытягивают морды,
Воют.
Мы ещё не накололи дров Светке —
Перевитые берёзовые чурки.
И с забора не убрали кепку
Юрки.
Дня через четыре соседи встанут,
Замелькают, бледные, в окнах жёлтых,
Выставят на трассу творог-сметану
Жёны...
Если это осенью дают коровы.
Я не знаю, я вообще проезжал мимо.
Мимо тихих бед и забот укромных —
В зиму.
*
* *
Как в час
предутренний коровы
Висят в некошеной росе,
И взгляд луны пустоголовый,
И пахнет, словно в термосе,
Остывшем за ночь, или в зное
Как семки щёлкает люпин,
И как незримое резное
Стоит жужжание над ним;
И как сорвавшимися псами
Рычат в сторонке небеса,
Под основными небесами,
Где только звёзды и глаза —
Так я, так я!.. А что — не знаю,
И как — мне тоже невдомёк.
Но — кажется — не умираю
И — вроде бы — не одинок.
*
* *
Улитка —
лучшая рулетка!
…И если в садике моём,
Порою видимом насквозь,
Мне вдруг узнать бы вздумалось
Длину отбитой градом ветки
И перемерять водоём,
И, скажем, секцию забора
Осмыслить в
качестве числа —
Я начал бы
тропы левей,
Там, где кончается щавель,
И, обогнув мурашью свору
У земляничного узла,
В тени под зонтиком укропа
Переглянулся с пауком,
Примерил след большой стопы,
Забыл, что в домике забыл —
И под соцветием укромным
Заночевал... А что потом?
Расправил
утренние плечи —
И очень близко впереди
Услышал вздох из глубины
Глазастой загогулины,
И устремился ей навстречу —
И замер бы на полпути.
Вахта
Это сейчас
рубль короткий, жизнь короткая —
А тогда рубли были длинными…
Как северные сияния над самоходками,
Гусеницы под кабинами.
Вахту отбурили, сели-поехали,
«Як-40» на полосе — значит, сорок и вместится.
Земля на небесах слышна с помехами —
Которую не слышали много месяцев.
«Всё, мужики: из спиртов — только коньячные!»
«Буду прикуривать сторублёвыми купюрами!»
«Помните, так же вот насвинячились —
Проснулись в Юрмале!..»
Рубятся в храп, ругаются, с ними — лётчики.
Самолёт — на автопилоте, дело житейское…
Понятно, кто-то хохмил про «два счётчика»,
Кто-то кому-то махал перед носом железкою…
Мне это видится так — ну и спорить нечего.
История давняя — теперь никому не нужная.
…Пилот успел передать диспетчеру:
«Применяю оружие…»
*
* *
В окне
беснуется листва.
Как будто слышно там, снаружи,
Что обещают ноль — плюс два,
И дальше — хуже.
А я в незыблемых стенах,
Где и паук в углу недвижен,
Осенний впитываю страх
Черешен, вишен.
Но часто кажется мне, что
Я сам с деревьями качаюсь —
И превращаюсь в этот шторм,
И прекращаюсь.
*
* *
Не говори,
что мы не земляки,
Что мы не Верхней жители Губахи,
Когда идём с работы, будто на фиг,
Выкашливая уголь в кулаки
И принеся в кармане леденец,
Вручаем сыну
маленькое пламя,
И суперменов смотрим вечерами
На
киноустановке «Ленинец».
Не говори,
что ты живёшь в другом,
Отличном от губахинского, мире
И что в твоей двухкомнатной квартире
Не слышен
железнодорожный гром,
И не желтеет больше небосвод,
Как сточная
канава «Коксохима»...
Что опустела,
словно Хиросима,
Моя Губаха. Вымер мой народ.
Гляди! — вот
летний вечер, мы с тобой
Бредём домой неровными кругами,
До солнечного блеска сапогами
Надраив булыганы мостовой;
И я молчу, чтоб не сказали «Псих!»,
Что люди на балконах — как берёзы,
А ты обходишь хмуро и тверёзо —
Откуда
взялся? — подосиновик...
Продмаг
закрыт и рядом — ни души,
Ну что ж — тогда за брагой к бабе Вере;
И лишь видны в акациевом сквере
Бетонные горнисты-алкаши.
А ты вздыхаешь и звонишь жене,
Чтоб забрала
ребёнка из детсада...
И в ровных
дырах сталинских фасадов
Зияет неба
равнодушие.
*
* *
Гастарбайтер-узбек
Встал коленями в снег —
Что утоптан, заплёван, забросан...
Он был справа смурной
Отмудохан тайгой,
Слева — монастырём Белогорским.
Как морозный
узор,
Его внутренний взор
Изогнулся в стекле небосклона,
На мгновенье завис —
И посыпался вниз
Золотистой, под солнцем, колонной.
Посреди
стылых гор
Он лопатил раствор,
Подшаманив костёр под корытом,
И от градусных шкал
Тихо охреневал,
Разбивая цемент, как копытом...
Но когда не
спеша
Опускалась душа
К этой синей, в спецовке, фигуре,
То сам воздух горел —
И на Белой Горе
Говорили: «Красиво, в натуре!..»
Пермский край
