Декабристы. Петербург, 1825. По пьесам и повести Бориса Голлера «Петербургские флейты», «Сто братьев Бестужевых» и
«Вокруг площади». — Театр Де Л’Юньон
(Лимож). Автор проекта Антон Кузнецов. Режиссура: Вера Ермакова, Юрий Красовский,
Эрик да Коста.
«А где же прошлогодний снег?» — этой строчкой
«из французского поэта» писатель и драматург Борис Голлер
напророчил судьбу своей трагедии «Сто братьев Бестужевых».
Написанная в середине 70-х и с успехом
поставленная на Ленинградском радио, она тут же попала под подозрение в антисоветчине. Вместе с героями — декабристами. Цензорам
нельзя отказать в проницательности. Эта тема неслучайно считалась сомнительной.
Людей 1825 года официальная идеология «усыновила», присвоила, назвав в их честь
площади и улицы, но проникать в суть явления — упаси Боже. Сама не углублялась
и другим не давала. Так что каждое прикосновение к этому событию и его
участникам подвергалось изучению буквально под лупой. Так было с сочинениями
Юрия Лотмана, Якова Гордина, Булата Окуджавы.
А когда дело касалось театральных интерпретаций,
бдительность усиливалась многократно. Под подозрение попадал даже А.С.
Грибоедов с классическим «Горе от ума», а уж
современные авторы из разряда неблагонадежных в союзе с режиссерами-вольнодумцами…
за ними глаз да глаз.
Для ленинградского Молодежного театра,
возникшего в 1980-м на волне поощрения народного творчества из студенческого
коллектива, «Сто братьев Бестужевых» стали не только самой громкой постановкой,
но и своеобразным паролем, на который отзывались «свои» — те, кто понимал, о
чем написал пьесу Борис Голлер и о чем поставлен
спектакль. Режиссер Владимир Малыщицкий, строя свой
театр, опирался на «окопную» прозу Вячеслава Кондратьева, философские романы Чингиза Айтматова, «неправильные» пьесы Александра
Володина. «Своих» было по тем временам довольно много: молодой театр сразу
полюбился студенческой и интеллигентской аудитории.
Чужие, впрочем, тоже не дремали: в декабристах —
рыцарях прошлого века — они мгновенно почувствовали угрозу, как и в
неутешительных выводах автора касательно иссякновения
породы благородных мятежников. А если учесть контекст, в котором появились
«Бестужевы», — айтматовских манкуртов, володинских неудачников, гибнущих от водки и отупения
«героев нашего времени», — то понятно, почему художественный бунт Молодежного
театра первого созыва был признан опасным и подавлен — аналогично восстанию
1825 года. Труппу разогнали, режиссеру выдали «волчий билет». Артистам объяснили,
что такие герои нужны обществу, строившему в ту пору недоразвитый социализм,
как прошлогодний снег. Кровью этот снег обагрен не был, но кровавых слез
пролито было немало и предательств спровоцировано
предостаточно.
На пьесу был наложен запрет, ее не ставили, не
публиковали — словно и не было «Ста братьев Бестужевых».
В новейшие времена, когда опять понадобились
исторические параллели, с декабристами осторожничали уже по иным причинам. Чаще
вспыхивали дискуссии: кто они — герои или цареубийцы? А вчитаться в мудрые и во
многом провидческие строки пьес Бориса Голлера спорщикам было недосуг. Для того чтобы разглядеть
глубину и неоднозначность выводов автора, требовалось дистанцироваться от
предвзятых «партийных» суждений.
Кто бы мог подумать, что спустя тридцать лет
декабристы вернутся в Россию не из Сибири, а из маленького французского города
Лиможа? Они теперь говорят по-французски, что вполне естественно: их прототипы
изъяснялись на этом языке столь же свободно, как по-русски.
Конечно, спектакль «Декабристы» возник не на
пустом месте и далеко не случайно. В 90-е годы выпускник Петербургской академии
театрального искусства Антон Кузнецов уехал во Францию и обосновался в Лиможе,
в Академии театральных искусств. Своим ученикам он прививал не только основы «системы
Станиславского» (по методикам своего учителя Льва Додина), но и любовь к
русской культуре. Так на французской почве утверждалась петербургская
театральная школа.
В том, что усилия молодого профессора не были
бесплодными, в России смогли убедиться этой зимой: спектакль был показан на
Пушкинском театральном фестивале во Пскове и на сцене
Малого драматического театра — Театра Европы.
Персонажей в пьесах Голлера
значительно больше, чем актеров в маленькой труппе Театра Де
Л’Юньон. Так что история о том, с чего началось и чем
завершилось декабрь-ское восстание на Сенатской площади, была разыграна, что
называется, всем миром. Один и тот же актер мог играть и Кондратия Рылеева, и
полицмейстера, и дворника, и Николая Первого, и князя
Оболенского… Здесь понадобилось не только перевоплощение, но и владение
условными способами существования на сцене. Погружение в образ — и одновременно
погружение в эпоху. Костюмы и декорации, тоже условные (глыба гранита с
проекцией Медного всадника над ней и покатый планшет), тем не менее, создавали
картину зимнего Петербурга. На этом плацу трудно воевать, но легко
поскользнуться. На открытом пространстве не спрячешься ни от пуль, ни от гнева
государя. А с его поверхности дворникам так удобно сбрасывать в Неву тела
погибших и соскребать — пусть воображаемый, но явно пропитанный кровью — снег.
Поразительно, но для молодых французских
артистов этот «снег» — отнюдь не прошлогодний. К декабристам, о существовании
которых еще несколько лет назад они даже не подозревали, они относятся, как к
живым людям, заслуживающим и восхищения, и сочувствия, проживающим за время
спектакля свой час пик.
Похоже, что, памятуя уроки петербургских
учителей, Антон Кузнецов понимал, что для будущих актеров важны не только азы
профессионального мастерства, но и нравственные идеалы. Поэтому и понадобились
его лиможской школе герои писателя Бориса Голлера — в качестве примера, идеала, объекта для
размышлений. Увы, замысел педагога и режиссера был осуществлен уже после его
смерти. Гастроли созданной им труппы состоялись через год после того, как
Кузнецова не стало. Идею воплощали его вдова, мать его маленького сына, Вера
Ермакова, а также профессор Санкт-Петербургской театральной академии Юрий
Красовский и его соратник Эрик Да Коста.
В их спектакле педагогические задачи подчинены художественным, никаких «швов»
зритель не замечает и смотрит «Декабристов» так, словно не существует никакого
языкового барьера.
В России спектакль шел не с синхронным
переводом, а в сопровождении титров. Так случилось, что в какой-то момент
компьютер забарахлил, и титры перестали читаться. Однако публика была так
поглощена происходящим на сцене, что восприняла технический сбой как досадную
мелочь. Если и бывает на свете «интертекстуальность»,
о которой любят рассуждать сторонники постдраматического
театра, то это как раз тот самый случай. Пьеса, где текст полон смыслов,
требующих вдумчивости и зрительского соучастия, воспринималась и поверх текста,
поскольку он уже был пережит и прочувствован артистами. И перевоплощен в текст сценический, в атмосферу, о которой писал Юрий Лотман,
размышлявший над феноменом, который он назвал «декабрист в повседневной жизни».
Мне кажется, что и с трудами Лотмана ученики Антона Кузнецова знакомы. Чтобы
поставить такой спектакль, требуется максимальное погружение в эпоху, ее законы
и подробности. Только на таком духовном фундаменте можно построить нечто
значительное и приблизиться к идеалу, который тот же Лотман неслучайно называет
нормой.
Именно о таком уровне и о способе отношений
театра и действительности мечтали учителя Антона Кузнецова. Он их надежды
оправдал. Жаль, что его век, как и жизнь героев 1825 года, был недолог…
И все-таки страдания декабристов были ненапрасны. Этические идеалы рыцарей чести и свободы (даже
если историческая память в обществе слабеет, даже если говорить о совести
становится неприлично) — каким-то фантастическим образом передаются из
поколения в поколение. И даже, как выясняется, перелетают через границы.
Печально, что отечественная сцена этих героев не слишком жалует. Вроде, и запретов
никаких нет, но темы этой театры по-прежнему избегают. Теперь уже — по другим
причинам. Слишком серьезно, слишком сложно, да и герои нынче — другого сорта.
Любителям фастфуда и романов в форме СМС прошлогодний
снег не нужен. Даже если в этом году белые хлопья и сугробы в дефиците.
Елена Алексеева
