Беспощадный портрет войны

За линией фронта. Мемуары. — М.: Центрполиграф, 2013. —

Гейнц Гудериан. Воспоминания немецкого генерала. Танковые войска Германии
во Второй мировой войне. 1939—1945. Перевод с немецкого: Д.А Лихачев;

Ганс Дибольд. Выжить в Сталинграде. Воспоминания фронтового врача. 1943—1946. Перевод с немецкого: А.Н. Анваер.

 

На линии фронта. Правда о войне. — М.: Центрполиграф, 2013. —

Никлас Бурлак. Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги
до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943—1945. Авторизованный перевод с английского: А.В. Казаков.

 

Расхожее мнение о том, что существует «чисто женское» и «чисто мужское» чтение, я всегда считала от лукавого. Тем не менее оно нашло неожиданное подтверждение на моих глазах. Увидев дома серию книг мемуаров о Второй мировой войне, их решительно взялся читать муж. Сразу все три. Что привлекло его? «Броские» названия, отсылающие к знаменитым битвам и полководцам той войны? Уникальное явление американца в Красной армии? Подсознательная «чисто мужская» тяга к военным действиям?..

Вердикт мужа был таков: самая интересная книга — Никласа Бурлака: «Выжить в Сталинграде» слишком специфически написана, а воспоминания Гудериана читать трудно, потому что он нудно излагает и видит войну не в человеческих судьбах, а в грандиозных операциях. Так что, если на первых порах и срабатывает «гендерный» интерес, то в процессе чтения читатель ищет в книге литературные достоинства.

Восприятие критиком данных трех книг несколько сложнее. В мемуарах заложены два «пласта» — информационный и художественный. Порой они сочетаются, как у Никласа Бурлака, порой исключают друг друга, как у Гейнца Гудериана. «Воспоминания немецкого генерала» — самая «неудобочитаемая» книга из трех, хотя выглядит очень насыщенной информационно. В нее вошли фотографии немецкой военной «верхушки», включая фюрера, снимки с захваченных территорий (Франция, Польша, оккупированная часть СССР), фото соратников и подчиненных Гудериана; карты и схемы танковых сражений и прорывов; приложения с подлинными армейскими приказами и составом бронетанковой дивизии в 1940 году и т.п.

В пафосном предисловии к мемуарам Гудериана капитан Б.Х. Лиддел Харт пишет: «Один из людей, творивших историю… предлагает нам ознакомиться в этой книге со своим представлением о том, как его действия влияли на события истории и к каким … не-ожиданным для него результатам это привело… Книга Гудериана представляет большой интерес еще и с точки зрения познания того, как работает мозг специалиста… Гудериан был профессиональным солдатом в самом высоком смысле этого слова». В этом с автором предисловия сложно не согласиться. Гейнц Гудериан не ставит себе целью вывести в мемуарах людей (скорее всего, он просто не видит «человеческую единицу» — это же не танк!). Но он и себя не позиционирует как личность, хотя текст, как и положено мемуарам, пестрит местоимением «я» — однако это «я» действует исключительно как солдат. Вскользь Гудериан рассказывает свою личную довоенную биографию — первая глава «Семья, юность» занимает в книге два листочка, где уместились рождение, взросление, женитьба, отцовство, смерть родителей. Со второй главы — «Становление танковых войск Германии» — он становится дотошным и подробным, видимо, втайне гордясь тем, что «стал у истоков создания совершенно нового рода войск», но не выражая этой гордости в деловых «отчетных» строках мемуаров. Что-то человеческое проявляется лишь в самом конце, когда Гудериан признается: «Мне было очень тяжело писать о причинах нашего второго поражения и описывать свои чувства. Я не скрывал наших ошибок и моих собственных промахов…». Последняя фраза мемуаров способна возмутить: «Пусть эта книга будет знаком благодарности погибшим и выжившим моим солдатам — памятником, который убережет их славу от забвения». Но эта фраза «притянута за уши» — в тексте нет ни благодарности, ни приязни к солдатам: сухое перечисление фактов. Впрочем, под конец мемуаров даны и довольно антипатичные портреты гитлеровских сановников.

Похоже, автор этих мемуаров, хоть и обладал, по словам Лиддела Харта, творческим воображением в военной сфере, был начисто лишен его в литературе, писал лишь то, что видел и знает. Однако, чтобы определить, насколько правдивы исторические и батальные сведения из мемуаров Гудериана, нужно серьезное исследование. Ведь долг солдата — дезинформация вероятного противника… Но для военного историка эта книга ценна как исторический источник (после оценки его полноты и достоверности).

Воспоминания фронтового врача Ганса Дибольда «Выжить в Сталинграде» более «человечны», нежели мемуары Гудериана. Ведь их автор — представитель «самой гуманной профессии», которому в описываемые годы приходилось иметь дело не с крупными боевыми операциями, а с их жертвами. О них Ганс Дибольд и пишет. Его воспоминания начинаются с боя под хутором Гончарой, где наступление советских войск отрезало ряд немецких частей от основной силы — в том числе и госпиталь, где трудился Дибольд. Так врач вместе со своими коллегами и пациентами попал в русский плен на несколько лет. У Дибольда читатель не найдет сообщений о численности частей, армий, о ходе наступления либо отступления. Он с этими данными не соприкасался. Только в эпилоге приводятся цифры: «Под Сталинградом в окружение попали двести пятьдесят тысяч человек. Сорок пять тысяч раненых и больных были вывезены на самолетах в Германию до прекращения сопротивления. Сто тысяч погибли, замерзли или умерли от болезней во время сражений. Около девяноста тысяч были взяты в плен. …Самые слабые из этих девяноста тысяч остались в Сталинграде — эта книга описывает их судьбу». Мемуары врача доведены до 1946 года, когда жалкие остатки выживших пленных были переведены из Сталинграда во Владимирскую область, под Камешково. То есть книга описывает не всю судьбу фронтового врача, а ее поворотный момент (а именно «Выжить в Сталинграде»). О жизни Дибольда после 1946 года из этой книги ничего не почерпнешь.

«Выжить в Сталинграде» отчасти претендует на литературность. Дело не в наличии сюжета — вместо него голая хронология, — а в стиле изложения. Чаще всего это язык врача, оперирующего медицинскими терминами и описывающего симптомы различных болезней. Дибольд почти не приводит статистики умерших от разных заболеваний пленных немцев — мемуаристу важны не цифры, а судьбы, которые роднит лаконичное резюме, будто из медицинской карты: «Ларосс умер от пневмонии, хотя мне кажется, что… он умер от тифа», «Он ненадолго становился самим собой только после внутривенного введения глюкозы, строфантина и кофеина… Умер он неожиданно…», «Я помню только одного больного, который перенес дифтерию и выжил». Но в том, что пришлось выживать в Сталинграде, Ганс Дибольд видит волю Провидения — кару за грехи. Размышлению о наказании людей утратой Рая посвящен отрывок в начале книги, сразу после кошмара бомбежки Гончары, когда врач увидел дрожащие, как живые, кресты на воинском кладбище: «То место перестало быть Гончарой. Место, где оживают кресты, называется Голгофой. Концом. Все пройдут этой дорогой… Ибо тот, кто ведает сердце человеческое и свое, знает, что рай потерян. Пути назад нет. …Вот они, идущие к горним высотам. Они несут страдания в своих сердцах. Вот они — в нужде, болезни, несчастьях, кризисах, войнах, катастрофах, под огнем, на морях, в тишине одиночества и скученные в толпы — в газовых камерах, бомбоубежищах, котлах окружения…; по-иному уже никогда не будет». На такой же торжественный, напоминающий Библию слог Дибольд переходит в заключительной главе мемуаров «Последний умерший». В Камешкове умер от сепсиса доктор Шпилер; его похоронили по христианскому обряду, пленный пастор прочел над ним заупокойную службу, тронувшую всех участников прощания. Дибольд поверил в спасение товарища для вечной жизни и сочувствовал тем, кого зарыли в Сталинграде наспех, без отпевания. «Была суббота, канун Светлого воскресения» — правда это или художественная «поправка» для вящей символичности, однако финал воспоминаний эта деталь делает пронзительным и красивым. Но между двумя обращениями к вере — настоящий земной ад. Ганс Дибольд видит этапы войны не в сражениях, а в чередовании страшных недугов — тиф, дистрофия, дизентерия, малярия, цинга, туберкулез — и победе над ними, тем более ценной, что она достигнута в ужасающих условиях убогими средствами. А первопричина их — голод: «Тот, кто не знал голода, не знает людей».

Голод и его спутники-болезни поначалу были для военнопленных следствием враждебного отношения советской стороны. «Мы не подготовились к такому количеству пленных. К тому же мы вас сюда не звали», — ответил русский военврач Дибольду на просьбу выделить его подопечным чистое белье и мыло. Долгое время такой взгляд господствовал у русских; при этом от немецких врачей требовали сохранить как можно больше жизней бывших солдат — теперь работников. За высокую смертность больных в госпиталях немецких врачей обвиняли в саботаже (убивают пленных, чтобы те не работали на СССР!) и хотели затеять уголовное дело. К счастью, специальная комиссия, состоящая из медиков, «услышала» аргументированные выступления немецких коллег, что невозможно уменьшить смертность, пока не улучшатся условия содержания больных. Госпиталь Дибольда перевели в другое здание и повысили паек — смертность упала и угроза уголовного преследования отступила. Дибольд достаточно объективен в изображении представителей всех национальностей. Он с теплом пишет о советских врачах, поддержавших его требования, о россиянах, делившихся с больными скудным продовольствием, о русской девочке, подарившей немцам пачку старых газет на самокрутки, — и с негодованием о мародерах, интриганах, доносчиках и прочих, кого называет «подонками», невзирая на национальность и идеологию. Хотя и не может умолчать о некоторых деталях советского плена: о фразе коменданта госпиталя «В Советском Союзе приказ — это закон!»; об угрозах расстрела за любую провинность; о попытках сфабриковать уголовное дело за хранение оружия, когда пистолетную обойму русские офицеры бросили на пол в госпитальной палате и объявили принадлежащей больным; об уводах то немецких врачей, то советских административных работников, после чего их никто не видел; о невероятном авторитете комиссаров, главных недругов пленных врачей… Воспоминания Ганса Дибольда читать тяжело, но необходимо — устами врача глаголет истина о бесчеловечности и безнадежности войны.

Книга Никласа Бурлака «Американский доброволец в Красной армии» наиболее «романизирована». В ней органично сплетается история о любви на фронте, оборвавшейся трагической гибелью невесты Никласа, лейтенанта медицинской службы Принцессы Оксаны, и драматичное повествование об «изнанке» войны. Биография Бурлака и история его рода — тема для семейной саги о том, как украинец, участник подпольного революционного движения, бежал от жандармов в Америку, там обзавелся семьей, детьми, а в 30-х с ними вместе вернулся на родину от Великой депрессии и несправедливого, по его мнению, строя, в страну победившего социализма. Об этом в книге «Американский доброволец…» рассказано в восьми ретроспекциях. Никлас делает вывод, что «маленькому человеку» ни в капиталистическом, ни в социалистическом строе не жилось хорошо и свободно.

Воспоминания Никласа Бурлака о Великой Отечественной войне вышли в двух книгах «Любовь и война» в США в 2010—2012 годах. Видимо, «Воспоминания офицера-разведчика» — часть воспоминаний, основанная на фронтовых дневниках автора, которые он вел, невзирая на повышенное внимание Смерша. Они легко читаются, так как построены не по хронологии, а «по интересности». Может быть, литературность этих воспоминаний — следствие вмешательства редактора. Но и сам Бурлак после войны в СССР ставил театрализованные представления и спектакли, а в Штатах написал несколько книг и пьес. Несмотря на беллетризованность его текста, это беспощадный портрет войны.

Главки мемуаров датированы — первая из них помечена 9 мая 1945 года, когда фронтовой журналист Борис Полевой увидел на стене Рейхстага надпись на англий-ском и гадал с товарищами, откуда тут американец, а Никлас Бурлак, стоя рядом, «не выдал» себя и не рассказал Полевому сюжет своей жизни: «самому когда-нибудь пригодится». Вторая — 9 февраля 1943 года, когда Никлас учился в Московской военной спецшколе Центрального штаба партизанского движения. Но автор то и дело «перебивает» сам себя воспоминаниями. В самом начале войны он пошел записываться добровольцем в Макеевский военкомат, а ему военком стал задавать вопросы о рождении в Америке и родственниках за границей, а потом грубо погнал из кабинета. За упоминание о теории пролетарского интернационализма майор озверел и чуть не застрелил нахала. Поэтому второй раз Бурлак пошел добровольцем на фронт после школы диверсантов, уничтожив американский паспорт. Он был единственным (!) добровольцем из мобилизованных в тот день. Но, к его изумлению, «где надо» все равно знали, что он американец. О контроле «органов» Бурлак пишет «редко, но метко» — например, о трехлетнем пребывании в тюрьме маршала Рокоссовского за его польское происхождение и родню в Варшаве, о том, как Рокоссовского перебросили на 2-й Белорусский фронт незадолго до взятия Берлина, чтобы вражеское гнездо разгромил «чистокровный русак» Жуков. Не обходит он стороной показательный расстрел юного «дезертира», отставшего от эшелона, так как прощался с матерью, постоянное присутствие в войсках стукачей, при которых нельзя говорить лишнего, скотское поведение некоторых советских солдат в побежденной Германии, интриги между командующими армиями накануне взятия Берлина. Но с той же прямотой Бурлак говорит о бесчеловечности немцев, а также о своем неприятии президента Трумэна за его предложение дождаться, кто, немцы или русские, возьмет верх, чтобы помочь побежденному.

Добавлю, что художники, разработавшие оформление для двух серий издательства «Центрполиграф» — «За линией фронта. Мемуары», выпускаемой с 2002 года, и «На линии фронта. Правда о войне», начатой в 2006 году, И.А. Озеров и Е.Ю. Шурлапова, постарались на славу. Оформление обложек, выдержанное в красно-черно-стальной гамме, с военными фотографиями, — оптимальное графическое отображение мемуаров о войне.