Андрей Ранчин. Перекличка
Камен: Филологические этюды. — М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Современная
филология многое унаследовала от постмодернизма. Легкость, с которой
исследователь двадцать первого века низводит, казалось бы, общепринятые
констатации и аксиомы до уровня интеллектуальной глины, которой — были бы силы
— можно придать любую удобную форму, подчас настолько смыкается с
дадаистической пропагандой иронии и субъективизма, что под ударом оказываются
даже серьезные, академические столпы литературоведения. Стоит ли говорить, что
по рядовым читателям эта жажда сенсационного переосмысления ранее незыблемых
истин давно открыла огонь на поражение! Архивисты, филологи, журналисты — у
каждого в арсенале хватает своих pro et contra, но только у единиц
прослеживается искреннее стремление к объективному, взвешенному анализу. В
такой обстановке даже минутное возвращение к старым темам и именам — Толстого, Бродского,
Гоголя — кажется необходимым шагом обратно к истокам, откуда сам синтаксис
литературного процесса в России по определению виден лучше.
Подобным шагом к истокам служит
книга Андрея Ранчина «Перекличка Камен», сопровождаемая ироническим
пояснением-подзаголовком «Филологические этюды». В сборник вошло более сорока
работ современного литературоведа, доктора филологиче-ских наук А.М. Ранчина,
наиболее известного своими трудами по истории древнерусской литературы, а также
исследованиями отечественной классики XVIII—XX столетий. Жанровый охват
сборника трудно преувеличить: научно-популярные очерки, публицистика, даже
художественные опыты и беллетристика — все это вносит в содержание книги
изящную нотку стилистической полифонии.
Выход сборника в свет — дополнительный
повод вспомнить о темах, давно заслуживших статус классических или имеющих
неоспоримое право считаться частью литературного прошлого нашей страны. Повод —
хотя бы потому, что тематические рамки произведений, оказавшихся под прицелом
авторского анализа, сопоставимы разве что с рамками хронологическими:
комментарии к мандельштамовской Византии, отсылки к Гомеру и наблюдения к
«Слову о полку Игореве» в поэзии Бродского в этом сборнике филологических
исследований встречаются если не на уровне полноценных субъектов-тем, то хотя
бы на уровне детализированных цитат и аллюзий.
Конечно, практически ни один
современный труд не обходится без отсылок к шедеврам прошлого, без модного в
наши дни интертекста, о болезненной популярности которого, кстати, немало говорит
и сам Ранчин. Однако столь колоссальный охват тематических и временных рамок —
повод говорить скорее об астрономическом масштабе пути, проделанного Ранчиным,
чем о размытости или неоднородности семантических границ сборника. Cудите сами:
на протяжении более шестисот страниц чистого текста Ранчин проводит детальное
исследование самых разнообразных, подчас стилистически и идейно противоположных
произведений и тем.
Подобное тематическое
многоголосье позволяет Ранчину многократно сменять из главы в главу и предмет
разговора, и сам инструмент анализа — оптическую линзу филолога. От символа
русской поэзии А.С. Пушкина до «массового классика» Бориса Акунина, от
провозвестника новой духовности Льва Толстого до короля гангстеров Аль Капоне и
его роли в чикагской истории.
Эти координаты авторской
рефлексии — объем, глубина, разнородность — распространяются и на сами жанры
исследования. Неслучаен, например, выбор жанра художественно-публицистической
зарисовки, образцы которой читатель найдет в конце сборника. Каждая зарисовка
изображает тот или иной эпизод из жизни великого писателя или поэта. Среди
действующих лиц — Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Гоголь, другие классики
русской словесности. Впрочем, эти художественные зарисовки — «филологические
этюды» из подзаголовка сборника — носят характер глубоко иронический, подчас
даже кафкианский, и как таковые к реальной жизни именитых писателей имеют
отношение весьма и весьма условное.
Вместе с тем, литературный анализ
составляет только одну, пусть даже ключевую часть сборника. Филологические
заметки, или «этюды», нередко соседствуют с очерками о современной культуре,
анализом окололитературных событий нового века, а также с авторскими
размышлениями о реакции журналистики на судьбу людей, имеющих прямое отношение
к литературному прошлому нашей страны. Много говорит Ранчин и о самих
писателях, оказавшихся под литературоведческим микроскопом современных
исследователей. Так, Толстой-идеолог и Толстой-религиозный деятель соседствует
у него с Толстым-критиком, Толстым-писателем и, разумеется, Толстым-человеком.
А стоит перелистнуть страницу — и перед нами уже фигура Толстого в романе
Виктора Пелевина «Т.».
Ранчину вообще несвойственно
ограничиваться лишь одной стороной вопроса, произведения или даже образа
автора. Среди центральных задач филолога — исследование литературы через
сопоставление, и Андрей Ранчин следует этому правилу, делая столк-новение
непохожих мнений и положений ключевым инструментом анализа. Если какая-либо
позиция не оспорена, не имеет своих противников и своих усомнившихся, то
духовный мир автора никогда не воспримет ее как достоверную.
К слову, всеядность Ранчина в
известной степени обогащается его готовностью задавать вопросы и подвергать
сомнениям уже, казалось бы, устоявшиеся положения с той же легкостью, что и
защищать или утверждать новые. Так, в уже упомянутой главе, посвященной
рецепции Льва Толстого в романе Пелевина «Т.», детально исследуется вопрос о
несоответствии (или, опираясь на слова Ранчина, сознательном искажении) образа
графа в призовом произведении «одного из самых интеллектуальных писателей
России».
Отличительной характеристикой
текстов Ранчина служит его оживленный и вместе с тем семантически сдержанный
слог. Как филолог и аналитик Ранчин не предпринимает попыток использовать
существующие мнения в качестве смыслового фона, на котором могли бы зазвучать
его собственные утверждения. Совсем напротив, Ранчин наделен редким умением
взвешенно отбирать даже самые разносторонние аргументы и стереотипы, бытующие в
литературной среде по рассматриваемому вопросу, прежде чем приглашать читателя
к их разбору. Конечно, этого требует литературно-филологиче-ский такт,
фактически — правила современного литературоведения. Но как часто за вуалью
конкретности и объективности прячется многоголосье авторских «я»!
С Ранчиным по-другому: в
сущности, когда читаешь его работы, складывается впечатление, что один из
любимых методов исследователя в том и заключается, чтобы поставить себя и
читателя на место автора и понять, чем именно он руководствовался при создании
исследуемого текста. Особенность книги Ранчина — в том, что при ее чтении
возникает искреннее доверие к автору. А в наш век, унаследовавший от
предшествующего столетия субъективно-постмодернистскую неврастению, это
качество дорогого стоит.
Этот метод, кстати, прослеживается
даже в тех частях сборника, которые напрямую не связаны с литературным
анализом. Интервью, биографии, скрытые цитаты и реминисценции — все это в
«Перекличке Камен» подвергается не только последовательному рассмотрению, но и
предварительному анализу. Для Ранчина как филолога важно понять, какие
эмоциональные, философские или творческие позиции рассматриваемого автора
подтолкнули его к созданию отдельных образов, утверждений и даже лексем.
Пожалуй, сильнейшая сторона
Ранчина как исследователя — в том, что, собрав и изучив литературный материал
со всей свойственной ему наблюдательностью и скрупулезностью, он открыто
предоставляет читателю возможность самостоятельно прийти к выводу по
рассматриваемой теме, ограничиваясь со своей стороны только сдержанным
резюмированием поднятого вопроса. Ранчин не пользуется своим правом
исследователя (в ряде случаев — даже первопроходца) как основанием для
пропаганды собственных литературных взглядов.
Андрей Ранчин — прежде всего
аналитик, филолог и только в последнюю очередь публицист. Его книга проделывает
большую работу, связывая традиционные аргументы с современными темами.
