Ф.А. Степун. Письма.
Составление, археографическая работа, комментарии, вступительные статьи к тому
и разделам: В.К. Кантор. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН)
(Российские Пропилеи), 2013.
Имя Федора Августовича Степуна
встречается весьма часто в публикациях по истории русской мысли, литературы,
культуры русского зарубежья и проч. «Встречается часто», но — вместе с тем —
странным образом остается на периферии интересов многочисленных специалистов по
«началу века». Единственное до настоящего времени сколько-то репрезентативное
издание избранных работ Степуна* не
изменило положения дел.
Вместе с тем до настоящего
времени Степун в читательском восприятии во многом остается homo unius libri,
автором знаменитых воспоминаний «Бывшее и несбывшееся». Для нынешних читателей
именно «Бывшее и несбывшееся» стало не только отправной точкой для путешествия
в мир Степуна, но и включило в себя весь маршрут этого путешествия**.
Бесспорно, «Бывшее и несбывшееся»
— одно из наиболее значительных явлений в сфере «высокой» русской мемуаристики.
Неизбежное и регулярное сопоставление книги Степуна с «Былым и думами» вполне
оправданно. Но столь же бесспорно и то, что и наследие, и мысль Степуна много
обширнее, чем это может быть выведено «дедуктивным образом» из мемуаров
(которые, по самому своему характеру, есть сложно построенное художественное
высказывание, а не сводка анкетно-автобиографических материалов).
Степун сложен и противоречив в
своей органической многогранности. Профессиональный философ немецкой выучки*,
инициатор «Логоса», участник «Мусагета» — и тут же: актер, теоретик театра — и
офицер-артиллерист в Первой мировой, и человек, близкий к Савинкову в 1917
году. Такая пестрота может показаться симптомом внутренней эклектичности, но
это объяснение удобно лишь своим редукционизмом. Удобно, но неправильно.
Степуну была дарована долгая
жизнь, насыщенная событиями и встречами, значительными и в индивидуальном, и в
общеисторическом смыслах. Всю свою жизнь Степун совмещал в себе
профессора-академиста и человека сильных страстей и волевого напряжения. Эту
двуединость можно соотнести и с изначальной для Степуна соприродностью русского
и немецкого начал.
Нарисовать многомерный портрет
Степуна — задача интригующая и трудоемкая. Для российских исследователей это
по-прежнему дело будущего (надеемся, что осуществимого). Нынешнее издание писем
Степуна видится одним из шагов к созданию подобного «портрета на фоне большой
истории». Составитель книги Владимир Кантор справедливо отмечает, что «по
письмам Степуна можно представить себе целую эпоху <…> Неслучайно лучшая книга
о Степуне — Hufen Christian. Fedor Stepun. Ein politischer
Intellektueller aus Russland in Europa. Die Jahre 1884—1945. Berlin:
Lukas Verlag, 2001 — практически полно-стью построена на эпистолярном наследии
мыслителя и людей его круга».
По словам Кантора, «в сущности,
все творчество Степуна есть развернутое на много книг и статей эпистолярное
послание». Для читателя «Писем прапорщика-артиллериста», романа в письмах
«Николай Переслегин», «Мыслей о России» это сравнение не покажется натяжкой.
В нынешнее издание включены
отдельные корпусы дореволюционного периода (к Андрею Белому, Э.К. Метнеру, В.И.
Иванову и др.) и периода эмиграции. В специальный раздел выделены письма
Степуна к его немецким коллегам-философам (среди которых Г. Риккерт, П. Тиллих
и О. Шпенглер, у которого в 1933 году Степун просил отзыва на свою книгу,
добавляя, что ценит его «как мыслителя и автора, несмотря на мою иную точку
зрения») и издателям.
Особый интерес представляет
переписка Степуна с его русскими корреспондентами. Среди них — Г.П. Федотов,
В.В. Вейдле, Н.А. Бердяев, С.Л. и Т.С. Франки, А.Л. Бем, архиепископ Иоанн
(Шаховской), Б.П. Вышеславцев и др. Высокая историко-культурная значимость этих
писем вполне очевидна. Вместе с тем книга содержит и материалы, которые по
внешности обещают меньше, чем дают на самом деле. К таковым можно отнести
переписку Степуна с Издательством им. Чехова по поводу русского издания
«Бывшего и несбывшегося». Так, например, оказывается, что само название книги
Степуна (которое ныне представляется нам «единственно возможным») было
предметом нелегкого спора автора с главным редактором издательства, Верой
Александровой, писавшей Степуну в 1954 году: «…мне кажется Ваше заглавие
“События и Бытие” — простите за откровенность — каким-то “заумным”. Широкий
русский читатель — а ведь хотелось бы, чтобы именно он прочитал Ваши
воспоминания, — пожалуй, не потянется к книге с таким заглавием. Не лучше ли
было бы остаться ближе к заглавию в немецком издании “Минувшее и непреходящее”?
Из Вашего предисловия я вижу мотивы, продиктовавшие Вам новое заглавие. Но,
опираясь на то же предисловие, мне пришло в голову третье заглавие: “Вечной
памятью сердца”». К счастью для Степуна и читателей его книги, «третье
заглавие» так и осталось редакторской фантазией.
Отметим здесь еще одно
немаловажное обстоятельство, касающееся самой известной книги Степуна, вышедшей
первоначально на немецком языке и лишь впоследствии — по-русски. Как пишет В.
Кантор, «Степун, так мечтавший увидеть свою книгу о России на русском языке,
вынужден был сокращать русский вариант своих “Воспоминаний”. В результате мы
имеем немецкий трехтомник, но по-русски — только два тома, т. е. со
значительными потерями. Обнаружить исходный русский вариант мне не
посчастливилось. Хотя он где-то должен быть — в Париже или в Нью-Йорке». По
оценке Кантора, «русский вариант воспоминаний вышел сокращенный по сравнению с
немецким более чем на 100 страниц».
Среди писем русским корреспондентам
особое место занимают письма Степуна, адресованные не коллегам, издателям и
общественным деятелям, а членам своей семьи и лично близким Степуну людям. К
первым относятся послевоенные письма к сестре Марге и ее спутнице жизни Галине
Кузнецовой, ко вторым — длившаяся более десяти лет (1952—1965) переписка с
Анной Алексеевной Оболенской фон Герсдорф. Своеобразный и сложный, до
мучительности эпистолярный роман с Оболенской фон Герсдорф имеет, однако, одно
измерение, которое нельзя упустить из виду. Сама Анна Алексеевна сформулировала
его так: «Эту нашу переписку (пропустив большую часть излишних моих писаний)
может издать потомство — себе в назидание и в наслаждение!»
Было бы опрометчивым
устанавливать степень читательского «назидания и наслаждения», но именно в
письмах к Оболенской фон Герсдорф в полной мере виден дар Степуна, умного
стилиста и проницательного (и часто самоироничного) аналитика. Так, в 1952 году
Степун пишет: «Вот сейчас наехало в Мюнхен много новых эмигрантов.
По-первоначалу я старался знакомиться с кем только мог, даже ездил не раз
читать лекции в лагеря. Подолгу беседовал с людьми новой России у нас за чайным
столом. Нашел среди советской молодежи много интересных, бесспорно талантливых,
вероятно хороших людей, и все же настоящей близости ни с кем не получилось.
Почему? По той простой причине, что на вопрос “а Вы помните?” — они
отрицательно кивали головой».
Тема «новых советских людей»
продолжается и в письме 1962 года, в рассказе о поездке знакомого в СССР: «При
Хрущеве много легче, чем было при Сталине, но и трудней. Раньше было все
запрещено, а теперь не знаешь, что можно, а что нельзя. Молодежь живая.
Политические интересы притушены, культурные горячи: большое влечение к
современному абстрактному искусству. Многие молодые люди круга Габричевских
ходят и в церковь; но не понимают, что в ней происходит. Молодая девушка
спросила <…> “А почему богоматерь всегда рисуют с сыном и никогда не
рисуют с дочерью?”. Лучше и страшнее положения не нарисуешь».
И в том же году, описывая
«поверхностный», «светский» план свой жизни, Степун вдруг, словно между делом,
замечает: «Я всю жизнь думал о том, как важно для человека сочетать в душе
“долг памяти” и “право на забвение”. Память у меня бесконечно глубокая, я
никогда ничего не забываю. Но и дар крылатого забвенья во мне тоже есть». Или
же — блестящая и исчерпывающая микрорецензия на известную книгу Н.С. Арсеньева
«Из русской культурной и творческой традиции»: «Для тех, которые опоздали
рождением, чтобы увидеть эту коренную Россию с дворянскими библиотеками в 30
тысяч томов, набитую энциклопедистами, немецкими мистиками, французскими
богословами, книга дает многое».
Подобных высказываний в письмах
Степуна много — и в этом смысле читатель будет вознагражден в полной мере.
Вместе с тем, книга вызывает и ряд вопросов. Озаглавленная «Письма», она, по
сути, является сборником публикаций из эпистолярного наследия Степуна — разного
времени и подготовленных разными публикаторами, включая, разумеется, и
публикации В.К. Кантора, составителя нынешнего издания и, бесспорно,
крупнейшего специалиста по наследию Степуна в современной России. Как указывает
сам Кантор, «[в] тех случаях, когда в публикациях коллег были комментарии к
одним и тем же именам и событиям, составитель не счел себя вправе приводить их
к общему знаменателю, поскольку каждая публикация и каждый публикатор имели
свою логику в составлении примечаний». Отсутствие этого «общего знаменателя» в
книге весьма ощутимо не только в части составления примечаний. Вводные статьи к
отдельным корпусам переписки весьма обширны, но создают ощущение определенного
дисбаланса по отношению к текстам самих писем. Отсутствие публикаторской
унификации позволяет предполагать, что в следующих изданиях эпистолярного
наследия Степуна она появится как непременный и непраздный атрибут научной
публикации столь ценного материала.
* Степун Ф.А. Сочинения /
Составление, вступительная статья, примечания и библиография В.К. Кантора. М.:
РОССПЭН, 2000. См. также: Степун Ф.А. Жизнь и творчество. Избранные сочинения
(Вступит. статья, сост. и комментарии В.К. Кантора). М.: Астрель, 2009.
** В значительной степени это было
обусловлено лондонским изданием мемуаров (London: Overseas Publications
Interchange Ltd, 1990), которое чуть позже было дополнено небольшим собранием
избранных статей (Степун Ф. Встречи и размышления. Избр. статьи / Под. ред.
Евг. Жиглевич. Со вступ. статьями Бориса Филиппова и Евгении Жиглевич. London:
Overseas Publications Interchange Ltd., 1992).
Стр. 226
* При этом чрезвычайно
показательно, что первая опубликованная Степуном работа (1909) — по-немецки —
была посвящена Владимиру Соловьеву.
