Об авторе | Олег
Андершанович Лекманов (родился в 1967 году), филолог, профессор НИУ ВШЭ,
автор более четырехсот опубликованных работ, в том числе, шести монографий об
акмеизме, Мандельштаме, Есенине, Валентине Катаеве.
От автора | Благодарю
О. Сокоренко за стимулирующие мысль споры, а Е. Лямину, А. Немзера и К.
Осповата за важные дополнения и исправления.
Интересующее нас стихотворение было впервые напечатано в
четвертом, апрельском номере журнала «Красная новь» за 1928 год. Поскольку оно
не входит в «канон» Маяковского, приведем здесь полностью текст стихотворения:
Император
Помню —
то
ли пасха,
то ли —
рождество:
вымыто
и
насухо
расчищено торжество.
По Тверской
шпалерами
стоят
рядовые,
перед рядовыми —
пристава.
Приставов
глазами
едят
городовые:
— Ваше благородие,
арестовать?
—
Крутит
полицмейстер
за
уши ус.
Пристав козыряет:
—
Слушаюсь! —
И вижу —
катится
ландо,
и в этой вот ланде
сидит
военный
молодой
в холёной бороде.
Перед ним,
как
чурки,
четыре дочурки.
И на спинах булыжных,
как
на наших горбах,
свита
за
ним
в
орлах и в гербах.
И раззвонившие колокола
расплылись
в
дамском писке:
Уррра!
Царь-государь
Николай,
император
и самодержец
всероссийский!
Снег заносит
косые
кровельки,
серебрит
телеграфную
сеть,
он схватился
за
холод проволоки
и остался
на
ней
висеть.
На всю Сибирь,
на
весь Урал
метельная мура.
За Исетью,
где
шахты и кручи,
за Исетью,
где
ветер свистел,
приумолк
исполкомовский
кучер
и встал
на
девятой версте.
Вселенную
снегом
заволокло.
Ни зги не видать —
как
на зло?.
И только
следы
от
брюха волков
по следу
диких
козлов.
Шесть пудов
(для
веса ровного!),
будто правит
кедров
полком он,
снег хрустит
под
Парамоновым,
председателем
исполкома.
Распахнулся весь,
роют
снег
пимы.
— Будто было здесь?!
Нет, не здесь.
Мимо!
—
Здесь кедр
топором
перетроган,
зарубки
под
корень коры,
у корня,
под
кедром,
дорога,
а в ней —
император
зарыт.
Лишь тучи
флагами
плавают,
да в тучах
птичье
враньё,
крикливое и одноглавое,
ругается вороньё.
Прельщают
многих
короны
лучи.
Пожалте,
дворяне
и шляхта,
корону
можно
у
нас получить,
но только
вместе
с шахтой.
Свердловск
<1928>1
Стихотворение состоит из трех частей, которые не
пронумерованы, а отделены друг от друга пробелами (в журнальной публикации —
отчеркиваниями). Эти три части отличаются временем действия (дореволюционное
прошлое — советское настоящее — предупреждение для реставраторов прошлого о
возможном будущем) и тяготением к трем жанровым формам (I часть — сатирическая
сценка; II часть — документальный очерк; III часть — плакат в духе Окон РОСТА).
Разбор стихотворения начнем с попытки комментария к третьей
его части.
1.
Учитывая, что «Император» был написан спустя многие годы
после окончания Гражданской войны, правомерным кажется вопрос: к кому
конкретно адресуется поэт в третьей части? Кого в 1928 году прельщали
«короны лучи»? Кто они — эти «дворяне и шляхта»?
Как кажется, вместо туманного и расплывчатого ответа (некие
абстрактные представители белоэмиграции) на этот вопрос можно дать ответ ясный
и четкий, вписывающий стихотворение в актуальный газетный контекст эпохи.
Заглянем в номер «Правды» (или «Известий», или почти любой другой советской
газеты) от 10 марта 1928 года и обнаружим там редакционную передовицу «Об
экономической контрреволюции в угольной промышленности», а рядом с ней
заявление «От прокурора Верховного суда Союза. Сообщение о раскрытии
контрреволюционного экономического заговора». Эти два текста, а также речь А.И.
Рыкова на пленуме московского совета 9 марта 1928 года (напечатанная в газетах 11
марта) стали первыми информационными ласточками о так называемом «шахтинском
деле», по которому большая группа руководителей и специалистов, работавших в
Шахтинском районе Донбасса, была облыжно обвинена во вредительстве и саботаже.
В перечисленных газетных материалах легко отыскиваются и
конкретные детали, которые, по нашему мнению, были взяты на вооружение
Маяковским при написании концовки стихотворения. В «правдинской» передовице
сообщалось, что «ряд крупнейших спецов», фигурантов дела, «был связан не только
с бывшими шахтовладельцами, но и с военной агентурой капиталистических
государств, Польши, прежде всего»2 — отсюда, вероятно, возникло
обращение Маяковского к «шляхте». А в речи Рыкова руководители «заговора» были
названы «мерзавцами-монархистами»3, то есть как раз теми, кого
прельщают «короны лучи».
Получается, что в финале стихотворения Маяковский, как он
любил и умел это делать, зло поиграл словами: он напомнил якобы мечтавшим о
реставрации монархии шахтинцам и их иностранным покровителям о той заброшенной
шахте, в которую, как считалось, было спущено тело расстрелянного
Николая II.
Если мы правы в своих предположениях, то выявленные газетные
источники финала стихотворения «Император» позволяют по-новому взглянуть на
соотношение чистовика и черновика этого стихотворения.
Как известно, в черновике, набрасывавшемся зимой 1928 года,
Маяковский проявил по отношению к несчастному самодержцу почти небывалое для
правоверного советского поэта великодушие. Он пробовал такие варианты:
Я вскину две моих пятерни
Я сразу вскину две пятерни
Что я голосую против
Я голосую против
Спросите руку твою протяни
казнить или нет человечьи дни
не встать мне на повороте
Живые так можно в зверинец их
Промежду гиеной и волком
И как не крошечен толк от живых
от мертвого меньше толку
Мы повернули истории бег
Старье навсегда провожайте
Коммунист и человек
Не может быть кровожаден4
Однако в итоговой редакции ото всех этих милосердных строк
поэт отказался, предпочтя им кровожадную концовку5.
Можно предположить, что, прочтя речь Рыкова и другие
материалы, связанные с шахтинским делом, он ради «высокой» цели служения родной
Партии с привычной ловкостью превратил свое человеколюбивое стихотворение в
людоедское.
Так или иначе, но когда летом того же года в стихотворении с
характерным за-главием «Вредитель» Маяковский впрямую писал о шахтинцах, то
вопрос, «казнить или нет человечьи дни», для него, кажется, не возникал:
Пускай
статьи
определяет
суд.
Виновного
хотя
б
возьмут
мишенью тира…6
2.
Теперь перейдем к комментированию первой части «Императора».
Впрочем, она понятна почти без комментариев. Начинается
стихотворение с упоминания об одном из «отмененных» самой историей новейшей
России церковных праздников («то ли пасха, // то ли — // рождество»), чтобы
дальше перейти к рассказу о визите в Москву «отмененного» самой историей
августейшего семейства.
Грубое сравнение, использованное при портретировании царских
дочерей («Перед ним, // как чурки, // четыре дочурки»), используется, чтобы
читатель вспомнил загодя оправдывающую большевиков-цареубийц поговорку: «Лес
рубят — щепки летят» (чурки неизбежно должны быть расколоты). Сравним чуть выше
в первой части «Императора»: «По Тверской // шпалерами // стоят рядовые»7,
а также во второй части, но уже с уподоблением не людей деревьям, а деревьев —
людям: «будто правит // кедров полком он».
В строках Маяковского:
И раззвонившие колокола
расплылись
в
дамском писке:
Уррра!
слышится отзвук грибоедовского
саркастического:
Кричали женщины: ура!
И в воздух чепчики бросали!8
Общий же тон первой части стихотворения напоминает
сегодняшнему читателю о сатирической сценке из знаменитых «Стихов о советском
паспорте», написанных через год после «Императора». Отыскивается и конкретная
текстовая перекличка: «Приставов // глазами // едят городовые» в
нашем стихотворении; «Глазами // доброго дядю выев» в «Стихах о
советском паспорте»9.
Как и в гимне советскому паспорту, в финале первой части
«Императора» юмористическая интонация подкрашивается гневной: свита Николая II
вольготно располагается «на спинах булыжных, // как на наших горбах». Вскорости
булыжники (оружие пролетариата) пойдут в дело, «горбы» распрямятся, династия
Романовых заодно со свитой будет сброшена с трудовых спин.
Октябрь
из
шахт
на
улицы ринул,
и…
разослала
октябрьская ломка
к чертям
орлов
Екатерины
и к богу —
Екатерины
потомка.
Так Маяковский обыгрывал присказку «послать к чертям» в
стихотворении 1928 года «Екатеринбург — Свердловск»10, используя при
этом образы «шахт», гибели императора и романовских, государственных орлов
(разговор о которых еще впереди).
3.
Документальная основа эпизода, описанного во второй части
стихотворения «Император», такова: будучи в Свердловске в январе 1928 года,
Маяковский попросил тогдашнего председателя местного областного Совета Анатолия
Ивановича Парамонова о поездке на место захоронения Николая II. Просьба поэта
была уважена — 28 января он вместе с Парамоновым на подводе, управляемой
«исполкомовским кучером», отправился разыскивать тайную могилу. По одним
сведениям — она была отыскана, по другим — «место захоронения императора в тот
день так и не удалось показать Маяковскому»11.
То есть несколько двусмысленной, по-видимому, оказалась уже
сама ситуация, в которую попали Маяковский и его сопровождающие: нашли они
место захоронения императора или нет, было, по-видимому, до конца непонятно и
им самим.
Все же поэт решился и написал репортажное стихотворение,
используя для этого довольно-таки сомнительный информационный повод12.
Однако из «репортажа» Маяковского очень трудно понять — как
он сам относился к тому факту, что последний русский самодержец был казнен.
Отказ от прямой оценки этого события во второй части особенно выразительно
смотрится на фоне первой и третьей частей стихотворения (и черновика к третьей
части), которые едва ли не для выставления «правильных» оценок и были написаны.
Можно, конечно, усмотреть почти прямую оценку всего
произошедшего в за-ключительных строках второй части:
Лишь тучи
флагами
плавают,
да в тучах
птичье
враньё,
крикливое и одноглавое,
ругается вороньё.
Эти строки отчетливо спроецированы на один из финальных
микрофрагментов первой части:
Свита
за
ним
в
орлах и в гербах…
Подразумевается же у Маяковского во второй части, как
представляется, не романовский двуглавый орел, а очень похожий на него,
но только одноглавый — с герба все той же Польши. В соответствии с
давней традицией агитационной поэзии и политических карикатур, имперский орел в
стихотворении превращается в ворона или в ворону на черном, пиратском (вместо
красного, польского) флаге: «Лишь тучи // флагами плавают»13.
С другой стороны, вороны, кружащие над могилой, — это давний
поэтический топос, причем в строках из русской и мировой поэзии, в совокупности
образующих этот топос, почти обязательно содержатся мотивы сочувствия к тому,
кто? покоится в могиле.
Еще меньше проясняют авторскую позицию многочисленные
подтексты, которые отыскиваются во второй части «Императора».
Начнем с наиболее очевидной реминисценции, отмеченной еще
В.А. Арутчевой. В своем давнем комментарии к стихотворению «Император» она
указала, что строки:
у корня,
под
кедром,
дорога,
а в ней —
император
зарыт.
«являются перефразировкой строк
М.Ю. Лермонтова из стихотворения “Воздушный корабль” (1840):
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт»14.
Напомним, что следующие после процитированной Маяковским
строки стихотворения «Воздушный корабль» (как и все это стихотворение) полны
неприкрытого сочувствия к Наполеону и презрения к его врагам:
Зарыт он без почестей бранных
Врагами в сыпучий песок,
Лежит на нем камень тяжелый,
Чтоб встать он из гроба не мог15.
Казалось бы, лермонтовский подтекст свидетельствует о
сочувственном отношении поэта к казненному царю. Но, во-первых, Маяковский в
своем стихотворении иронически подменил романтический лермонтовский «воздушный
корабль» весьма прозаическим «вороньем»16; а во-вторых, скрытые
цитаты из Лермонтова, абсолютно утерявшие смысловую связь с первоисточниками и
выполняющие исключительно юмористическое, пародическое назначение, встречаются
во многих стихотворениях Маяковского 1928 года, таких, например, как «Без руля
и без ветрил» и «Лицо классового врага».
Процитируем также открыто издевательские строки из
октябрьской поэмы Маяковского «Хорошо!» (1927), показывающие в наполеоновской
подсветке глубоко презираемого автором Керенского:
Забывши
и
классы
и
партии,
идет
на
дежурную речь.
Глаза
у
него
бонопартьи
и цвета
защитного
френч17.
Не слишком помогают выяснить, каким было подлинное отношение
Маяков-ского к казни Николая II, и выявленные В. Лукьяниным во второй части
«Императора» реминисценции из «Капитанской дочки»18,
функция которых, по-видимому, состояла в указании на давнюю традицию борьбы
народа с династией Романовых.
Куда более интересной и многое потенциально объясняющей
представляется нам явная перекличка микрофрагмента из второй части «Императора»
со строками из поэмы Александра Блока «Двенадцать».
У Маяковского:
Вселенную
снегом
заволокло.
Ни зги не видать —
как
на зло?.
У Блока:
Разыгралась чтой-то вьюга,
Ой,
вьюга?, ой, вьюга?!
Не видать совсем друг друга
За
четыре за шага!19
Вспомним, что в седьмой главке «Хорошо!» весь смысл
«Двенадцати» едва ли не сведен к символической фигуре Христа, появляющейся у
Блока в финале:
Уставился Блок —
и
Блокова тень
глазеет,
на
стенке привстав…
Как будто
оба
ждут
по воде
шагающего Христа20.
Вспомним для того, чтобы высказать самое рискованное и,
возможно, даже сомнительное предположение во всей нашей комментаторской
заметке: не служит ли в «Императоре» реминисценция из «Двенадцати» сигналом
соотнесенности в сознании Маяковского мученической кончины Николая II с
распятием Христа? Если это так, то и безрезультатные поиски могилы императора
можно было бы осторожно сопоставить с соответствующим евангельским эпизодом:
«Его нет здесь» (Матф. 28, 6).
В том, что мы не вовсе не правы, как представляется, убеждает
образ «короны лучей» из третьей части «Императора», легко соотносимый с
терновым венцом, особенно если вспомнить один из черновых вариантов строки
Маяковского о короне:
Корону можно на лоб получить…21
Корона вместе с шахтой оказывается почти изоморфной надписи
«Царь Иудейский» на кресте: царским знакам на месте казни.
Глумливое же снижение высокой параллели «Николай II —
Христос» можно обнаружить в первой, сатирической части «Императора», если
посмотреть на нее под интересующим нас сейчас углом. Посещение царем Москвы под
этим углом воспринимается как пародийный въезд в Иерусалим, а сигналом введения
«христиан-ской» темы служит, разумеется, прямое упоминание о Рождестве и Пасхе
в зачине стихотворения22.
Остается отметить, что параллель русский царь — Христос, как
показали в своей классической работе Б.А. Успенский и В.М. Живов, была очень
прочно вживлена даже не в сознание, а в подсознание россиян. Приводят
исследователи и пример, связанный с визитом Николая II в Москву (для коронации
6 мая 1896 года). В этот день в официальном органе Синода «Церковном вестнике»
говорилось: «Если не устами, то сердцем вся Москва, а за ней и вся Россия
восклицала: Благословен Грядый во Имя Господне!». Еще позднее протоиерей Петр
Миртов в своей проповеди на день коронации Николая II провозгласил:
«Благословен грядый во имя Господне Царь и Самодержец Всероссийский»23.
То есть мы вновь встречаемся с механизмом автоцензуры, уже
описанным нами при разговоре о черновике и беловике третьей части стихотворения
«Император». Первоначально — в своем сознании — Маяковский вольно или невольно
уподобил мученика-царя мученику-Христу, но в процессе работы над стихотворением
включился механизм автоцензуры, и поэт беспощадно высмеял у него же самого
возникшие сакральные ассоциации.
Спустя два года этот принцип будет отрефлектирован самим
поэтом в быстро ставших хрестоматийными строках предсмертной поэмы «Во весь
голос»:
Но я
себя
смирял,
становясь
на горло
собственной
песне24.
Примечания
1
Маяковский В.В. Полное собрание
сочинений: в 13-ти тт. Т. 9. М., 1958. С. 27—30.
2
Об экономической контрреволюции в угольной промышленности // Правда. 1928. 10
марта. С. 1. Польский след, как известно, образовался в шахтинском деле потому,
что один из ключевых фигурантов этого дела, горный инженер, сотрудник
администрации «Донбассуголь» Николай Бояринов поддерживал дружеские связи с
эмигрировавшим в Польшу бывшим директором-распорядителем Донецко-Грушевского
акционерного общества Дворжанчиком.
3
Речь тов. А.И. Рыкова на пленуме московского совета 9 марта 1928 года //
Правда. 1928. 11 марта. С. 3.
4
Маяковский В.В. Полное собрание
сочинений: в 13-ти тт. Т. 9. С. 444.
5
Очевидно, впрочем, что и в черновике намечались не слишком милосердные варианты
гипотетической судьбы семьи Романовых: «Живые<,> так можно в зверинец их
// Промежду гиеной и волком».
6
Там же. С. 157. Отметим, что в этом стихотворении Маяковский тоже связал
шахтинцев с императором: «мы отдавали // им // последнее тепло, // жилища //
отдавали, вылощив, // чтоб на стене // орлом сиял диплом // им-пе-раторского
училища» (Там же).
7
В садово-парковом искусстве шпалерами называют ряды подстриженных кустарников и
деревьев, высаженные вдоль прямой линии, а также образуемые ими «зеленые
галереи» и деревянные конструкции, поддерживающие стволы и ветви. Здесь и далее
в статье курсив в цитатах везде мой. — О.Л.
8
Грибоедов А.С. Горе от ума: Комедия в
4-х действиях, в стихах // Грибоедов А.С. Сочинения. М.—Л., Гослитиздат,
1959. С. 39. Это наблюдение сделано О.А. Сокоренко.
9
См.: Маяковский В.В. Полное собрание
сочинений: в 13-ти тт. Т. 10. М., 1958. С. 68.
10
Там же. Т. 9. С. 19—20. Сопоставление «Императора» с этим фрагментом
стихотворения «Екатеринбург — Свердловск» впервые проделано в толковой статье: Лукьянин Валентин. Маяковский «сам» и
пять его свердловских дней // Урал. 2003. № 1. С. 202.
11
Оба свидетельства принадлежат А.И. Парамонову. Цитируем по: Лукьянин Валентин. Маяковский «сам» и
пять его свердловских дней. С. 204.
12
Понятно, что именно поездка с Парамоновым послужила главным импульсом к началу
работы над «Императором».
13
Ср. в черновиках к стихотворению: «Лишь тучи штандартами плавают» (Маяков-ский В.В. Полное собрание
сочинений: в 13-ти тт. Т. 9. С. 444). Возможно, Маяковский намекает в
разбираемых строках и на любимое времяпрепровождение Николая II, многократно
обыгранное в агитационной литературе, — стрельбу по воро?нам.
14
Арутчева В.А. Примечания //
Маяковский В.В. Полное
собрание сочинений: в 13-ти тт. Т. 9. С. 544.
15
Лермонтов М.Ю. Полное собрание
сочинений: в 5 тт. Т. 2. М. — Л., 1936. С. 78.
16
Ср., особенно, в одном из черновых вариантов: «кружится вверху воронье» (Маяков-ский В.В. Полное собрание
сочинений: в 13-ти тт. Т. 9. С. 444).
17
Маяковский В.В. Полное собрание
сочинений: в 13-ти тт. Т. 8. М., 1958. С. 240.
18
Лукьянин Валентин. Маяковский «сам» и
пять его свердловских дней. С. 205.
19
Блок А.А. Собрание сочинений: в 8-ми тт. Т.
3. М. — Л., 1960. С. 8.
20 Маяковский
В.В. Полное
собрание сочинений: в 13-ти тт. Т. 8. С. 266.
21 Там же. Т. 9. С. 444.
22 Эта же тема заостренно-пародийно
звучит в сатирическом стихотворении А.К. Толстого «Бунт в Ватикане», скрытую
цитату из которого В. Лукьянин обнаружил в первой части «Императора». См.: Лукьянин Валентин. Маяковский «сам» и
пять его свердловских дней. С. 204.
23 Обе цитаты приводятся по: Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог.
Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и
проблемы переводимости. М., 1987. С. 109.
24 Из поэмы «Во весь голос». Маяковский
В.В. Полное собрание сочинений: в 13-ти тт. Т. 10. С. 280—281.
