Об авторе | Александр Левин родился в Москве в 1957 году. По
образованию — инженер по вычислительной технике. В четырнадцать лет начал
писать музыку, в двадцать — стихи, что естественным образом перешло в сочинение
песен. На сегодня — автор четырех поэтических сборников (включая два
самиздатовских) и книги избранных стихотворений (изд. «Новое литературное
обозрение», 2007 г.), а также шести компакт-дисков с песнями в собственных
аранжировках. Публиковался в литературных журналах и поэтических антологиях, постоянный
автор «Знамени». С середины 90-х годов пишет самоучители по работе на
компьютере и компьютерным программам, выходящие массовыми тиражами. Предыдущая
публикация в «Знамени», № 5, 2012.
*
* *
Бодрый утренний бухгалтер
из Сбербанка выбегает,
резво топает по снегу
в направленьи производства,
всех попавшихся под ноги,
всех идущих и бредущих,
всех ползущих еле-еле
на пути своём сметая.
В голове его премудрой,
а точней, её премудрой —
выразительные цифры
для квартального отчёта,
а в руках её могучих
папка, полная бумажек,
папка, полная платёжек,
всяких чеков и квитанций,
неподъёмных распечаток
и внушительных счетов.
И она идёт по снегу
в направленьи производства,
где у ней на производстве
есть другой ещё бухгалтер,
но не бодрый, а вчерашний,
носом скрюченным клюющий
свой засаленный компьютер,
свой Эксель перемудрёный,
Один-Эс обыкновенный —
с недосыпу, с перепою.
И ещё одна помощник
тоже есть на производстве,
тоже девушка такая
выразительная очень:
что-то красит непрерывно
на лице незаурядном,
(или, может, заурядном,
если красить перестанет) —
с недосыпу, с перепою.
Кончен отпуск новогодний,
кончен праздник бесконечный,
отстреляли все салюты,
отзвучали все куранты,
новогодние концерты
и рождественские встречи.
Всё шампанское допили,
недопитое прокисло,
хлеб засох, зацвёл и сгинул,
все подъелися салаты,
бужина и ветчинина,
колбаса и колбаса.
И опять в трудах бухгалтер,
по сбербанкам пробегая
с многоумными бумаги
и с наличными купюры.
И опять в трудах бухгалтер,
по налоговым летая
с толстомясыми отчёты
и журналами учётов.
И идёт она такая,
выразительная очень,
поразительная где-то,
заразительная в чём-то,
с новой силой новогодней,
с новым годом наступившим,
с героической походкой,
с юридическим лицом.
Немуму
Он был доверчив, как Муму,
и чист душою, как простынка,
когда подкралася к нему
невидимая Рукарынка.
Он Рукарынки не видал
и за карманы не держался…
И тут же весь поиздержался!
И сразу весь оголодал!
И бездны тёмные ему
в тот час ужасный приоткрылись,
и мысли страшные явились…
И он уж больше не Муму!
Их много разом поднялось,
кого обчистила зараза
(иных и вовсе по два раза!), —
их туча просто поднялось!
И похватали топоры
лопаты, сети и багры.
И рупор праведного гнева
их вёл уверенно налево.
Там слева был один тупик —
в него загнали Рукарынку,
поймали и арестовали,
велели паспорт показать.
А чтоб злодейка не сбежала,
облили жидкостью её
весьма коричневого цвета.
И запах тоже был весьма!..
И хоть особо не побили,
а в каталажку упекли.
И долго пели и кричали,
но денег так и не нашли.
*
* *
Ты мене хозяйка, я тебе добытчик.
Я тебе водитель, ты мене кухарка.
Я тебе носильщик, ты мене сиделка.
Ты мне поломойка, я тебе электрик.
Ты мне парикмахер, я тебе рассказчик.
Я тебе фотограф, ты мене художник.
Ты мене бухгалтер, я тебе сантехник.
Я тебе придумщик, ты мне здравый смысл.
Я тебе советчик, ты мене подсказчик.
Ты мене садовник, я тебе ремонтник.
Ты мене надёжа, я тебе опора.
Я тебе надёжа, ты мене опора.
Ты мене хозяйка, я тебе добытчик.
Я тебе водитель, ты мене кухарка.
Поживем пока что во любви и дружбе.
А любви не станет, так хотя бы в дружбе…
Вернись,
Марчелло! (ариозо на два голоса)
— «О чем мычало ты, Марчелло?
Кого морочить ты хотелло?
Кого ты, дерзкое, схватилло
облобызалло и ушло?
О, молодое крокодилло!
Куда, куда ты укатилло!
Зачем, зачем ты улетело
и растворилося в дали?»
Не отрываясь от земли,
он шёл по улице, гуляя,
глазами томными стреляя
в различных вероятных дам,
и вдруг попал в одну мадам
(точней, конечно, сеньориту),
такую пышку и милашку,
такую пылку и ранимку,
наивную не по годам.
Она чуть ахнула как будто,
слегка раздетта и разбутта.
Он восхитительно встряхнул
и так доверчиво моргнул!..
Глядит: такая Бабадурра,
что просто шорты подери!
Такая бёдрая снаружи,
такая выдрая внутри!
У ней вот тут ну так прилично.
А там у ней ваще финал!
И в целом выглядит отлично.
И он тихонько засвистал
весьма лирическое что-то:
сперва бемоль, потом стаккато.
— Быдым-быдым! — она сказала.
— Четыре-пять, — ответил он.
И тут же искра пробежала
и полетел вечерний звон.
И он пропел ей ариозо,
что в сердце у него занозо,
и что занозо есть она!
И сразу сделалась весна!
Как сладко томное обнятье!
Как долог томный полецуй!
Какое щас те, щас те, нате!
А если нравится, танцуй!
А он танцуй-то был изрядный!
Шестилитровый и нарядный,
такой подвижный и родной,
какого нет ни у одной…
Ведь мужики такие гады,
чуть что, сейчас же норовят!
Одни хотят, но чтоб не замуж,
а эти выпьют и песец,
хоть поначалу — красаве?ц,
Те до-минировать желают,
те фа-мажорствовать хотят,
и на футболы удирают,
и топят маленьких котят!..
А он прекрасный! Не такой!!
Зачем же он взмахнул рукой,
как ангел раненый — крылом?!
Зачем он не вошёл к ней в дом
и в нём навек не поселился?
Зачем куда-то устремился?
— «Ах, где же ты, моё Марчелло!
Куда ты нахрен улетелло?!
Услышь меня, пропавший безвесть!
Ведь без тебя житьё как известь,
в которой тонет всё подряд
и остаётся водород.
Вернись, вернись, мой трубадуро!
Твоя навеки Бабадурра».
«Книга
вам выслана…»
Видите ли вы слона
в выражении «книга вам выслана»?
Слышите ли вы слона?
Трубит ли слон?
Гудит ли?
Сопит и топочет?
Не очень.
Но он там есть.
Слона там
примерно четверть.
Им, слонатам,
слонопатам и слонопотамам,
не понять, как идёт телеграмма,
бандероль, открытка, посылка,
что за книга едет в пакете
и зачем эта почта на свете.
Но слонатам того и не надо.
Им, слонатам, общественность рада –
эндемический вид, рост и цвет,
а уж вес!.. Эндемичнее некуда.
Эндемична любая молекула –
развесёлая, неисповедимая,
бессистемная,
непереводимая.
Лучше уши заткнуть в глубине головы,
чтоб не слышать ненужных созвучий
непригодных,
пригодных едва-едва
на случай –
один или два.
Вот слонаты и топают, как солдаты,
уходя вереницей куда-то –
в тёмный лес, где другие такие же,
маршируют на месте, кружа, кружа,
осыпаясь, как соль с ножа.
