Лев Копелев. Святой доктор Федор Петрович

 

 

Доктора Гааза могли бы придумать Достоевский или Толстой

Лев Копелев. Святой доктор Федор Петрович. — М.: Центр книги Рудомино (Соль земли), 2012.

О докторе Гаазе, имя которого вошло в московские поговорки XIX века: «У Гааза  нет отказа», — написано немало книг, первая из них — Анатолием Кони (Федор  Петрович Гааз: Биографический очерк. — СПб., 1904).

Это уже вторая книга о Гаазе, изданная «Центром книги Рудомино». Первой был роман Александра Нежного «Nimbus» (2012).

Немало проблемных вопросов встает перед критиком, читающим книгу Льва Копелева. А перед критиком — российским немцем — еще больше. Я обозначу здесь три во-проса — ограничивая себя, чтобы унять всколыхнувшееся этническое.

Первый вопрос связан с личностью героя книги — доктора Гааза. Как постичь ее феномен? Книга была написана в России в 1976—1980 годах и впоследствии дополнена в Германии. Автор — диссидент, лишившийся в 1981 году советского гражданства.

Жизнь «святого доктора» вызывает изумленное уважение. Федор Петрович (Фридрих Иосиф) Гааз (на немецком — Friedrich Joseph Haass) — российский немец, врач, просвещенный человек, невероятный филантроп. Почти все свои средства доктор тратил на облегчение мук больных и арестантов, лечил бедняков, создал для них больницу. Будучи членом московского тюремного комитета, Гааз сопровождал каждый этап заключенных. Он осматривал арестантов, отбирал больных, приносил с собой еду, деньги, книги. Всеми силами старался не допускать, чтобы на этап отправляли больных или отрывали родственников друг от друга. Способствовал выкупу крепостных детей, чтобы они могли не расставаться с арестантами-родителями. Добился, чтобы кандалы начали обшивать тканью. Сам ходил в поношенном, но всегда опрятном фраке и заштопанных чулках, квартировал при больнице, в его старую пролетку были запряжены, как пишет Копелев, «облезлые клячи».

Первое время в России, будучи преуспевающим доктором, Гааз был богат. «Все, что имел, все, что получает — раздает. Точно как в Писании сказано — все дочиста». Копелев отбирает факты, которые не оставят читателя равнодушным. Вот Гааз на себе проверяет, сколько верст можно пройти в кандалах. Отмеряет круг за кругом вокруг обеденного стола... Работая некоторое время главным врачом Москвы, свое жалованье отдает предшественнику. Ведь тот был несправедливо уволен! Возле крестьянской девочки с онкологическим поражением лица, издающей сильное зловоние, не могла находиться даже ее мать. А Гааз сидит у кровати больной часами, обнимает и целует умирающего ребенка. Ради облегчения участи своих подопечных, несчастных арестантов, неоднократно падает на колени — перед царем, перед губернатором.

Лев Копелев был советским политическим заключенным и, по его словам, именно в лагере понял суть личности Гааза. Впечатленный с детства образом доктора, в пионер-скую и комсомольскую пору своей жизни он разочаровался в «расслабляющей доброте». Но мировоззрение изменилось, Копелев воспринял Гааза. И, конечно, вразрез с советской идеологией, нашел единственно правильный путь изображения такой личности. Его книга — христианская; здесь бережно собраны свидетельства религиозности Гааза, знатока и приверженца Священного Писания. Законы Христа для него — выше человеческих. Медицинская философия Гааза глубоко религиозна: «Наше здоровье от неба, от Божественного разума, а болезни — от земли, от человеческого неразумия». Он добр и снисходителен ко всем ближним: «Поелику я христианин, я ненавижу грех, но люблю грешника». Да, он католик, посещает костел святого Людовика на Малой Лубянке, но он шире, чем католик, он — христианин. По долгому ходатайству Гааза строят православный храм на Воробьевых горах. Уже при первом появлении в романе доктор-католик подпевает православным: «Спаси и помилуй…».

В книге переданы весьма и весьма непростые отношения доктора Гааза и митрополита Филарета. Сначала Филарет с раздражением относится к «неуемному», «упрямому» Гаазу. На заседании тюремного комитета он осуждает доктора за раздачу арестантам Библии: «Не пометайте бисер перед свиньями! Преступники могут вредно толковать слова Писания». И слышит в ответ: «Владыка, Вы о Христе забыли!». Бог мой, самому митрополиту, — шепчутся вокруг… Но Филарет находит мудрые слова: «Нет, я не забыл Христа… Но когда я сейчас произнес поспешные слова, то Христос забыл обо мне». Это уже начало признания Филаретом доктора Гааза. В конце книги митрополит приходит к умирающему Федору Петровичу и по достоинству оценивает его жизнь.

Личность Гааза можно понять только как личность глубоко христианскую. Римско-католическая церковь сейчас начала процесс беатификации (первая ступень к канонизации — причислению к лику святых) доктора Гааза.

Смог бы человек с советской идеологией воспринять личность «святого доктора»? Однозначно — нет.

Вопрос второй лично у меня как у российской немки с родным русским языком и православного человека вызывает волнение. Стали ли российские немцы в России своими или они остаются другими? Другими — то есть чужими. В советское время их инаковость усилилась. Немцы стали изгоями, были депортированы, затем попали под спецпоселение. После освобождения были обмануты в надеждах вновь обрести малую родину: Республика немцев Поволжья так и не была восстановлена.

Доктора Гааза на протяжении всей книги упрекают в том, что он иноземец, иноверец. Его — Божьего человека! — это расстраивает: «Уже сколько лет, как посвятил я свои силы на служение страждущему человечеству России… и если через сие не приобрел некоторым образом права на усыновление, как предполагает господин инспектор, говоря, что я иноземец, то я буду весьма несчастлив». Он приехал в Россию в молодости и с любовью к принявшей его стране начал учить русский язык. Конечно, за двести лет с того времени немцы обрусели, давно обрели русский язык как родной (как и многие народы России, немцы — счастливые обладатели двух родных языков), многие стали православными. Но и сейчас далеко не каждый россиянин знает, что немцы — это полноправный народ России.

Я случайно начала читать эту книгу Льва Копелева 22 июля 2013 года и спохватилась: ведь именно сегодня — 250 лет со дня подписания Екатериной II Манифеста о праве въезда в Россию иностранцев (недаром доктор Гааз в книге Копелева, перечисляя императриц, скажет: «…и самая великая — Катерина Вторая»). Мои предки в свое время приехали по этому приглашению в Россию. А рано утром в поликлинике сонная сотрудница, взглянув на свидетельство о рождении моего ребенка, куда по моей просьбе были вписаны национальности отца и матери, удивленно и недовольно выдохнула: «А откуда вы в России-то взялись? Французы живут во Франции, итальянцы — в Италии, немцы — в Германии». И поглядела на меня с подозрением. Я открыла рот, чтобы прочесть ей лекцию о переселении немцев в Россию, но она уже не проявляла ко мне интереса. Зато сердобольная очередь за мной оживилась: ой, а зачем вы вписали национальность девочке в свидетельство о рождении? Может, она не захочет быть немкой? Лучше быть русской! Пока мы шли с ребенком к кабинету врача, я была в некоторой прострации…

Книга Копелева — историческое произведение, написанное автором-эрудитом. У Гааза свое мнение об исторических событиях, о людях эпохи. Он видел в своей жизни Гете и осуждает его за притягательное изображение греха. О Гаазе пишут современники — Достоевский (он сам был арестантом) упоминает «святого доктора» в «Идиоте». По перечню исторических фактов произведение напомнило мне книгу Н. Эйдельмана «Грань веков» — здесь тоже и объявление в газете о продаже повара, и клеймо «вор» на щеках и лбах заключенных, и картофель, который еще не прижился на русском столе. Копелев охватывает все — от паровика, изобретенного англичанами, до «эпиграмм обоих Пушкиных» — племянника и дяди.

Тем важнее, что на примере Гааза Копелев поднимает проблему российских немцев (и подспудно — советских немцев, его современников). Доктора прямо спрашивают в книге: «Почему Вы у нас так прижились, что домой не собираетесь? Почему Вы, немец, католик, ученый доктор, не возвращаетесь с Москва-реки на Рейн?» Он отвечает (Копелев в книге показывает ошибки в русской речи немца): «Потому что я люблю, очень люблю многие здешние люди, люблю Москву, люблю Россию и потому что жить здесь — мой долг». Он ценит в русских «блистательную добродетель милосердия». Он — носитель германской культуры (философии иенских романтиков), но душу его уже и современники называют «истинно русской». Один молодой москвич сказал Копелеву, что доктора Га-аза могли придумать Достоевский или Толстой. Это ли не признание в России!

Книга «Святой доктор Федор Петрович» в перспективе дает понять: российские немцы в России — «другие» не в значении «чужие», а, как и разные народы России, — «особенные». В России живут те немцы, которые ощущают духовное родство с русскими. В Советском Союзе немцы были «чужие».

Третий вопрос — жанровый. «Центр книги Рудомино» заявляет эту книгу как роман: «Романом Льва Копелева “Святой доктор Федор Петрович” издательство продолжает серию “Соль земли”». Считал ли сам Копелев эту книгу романом? Если да, то встает проблема его полигранизма. Я недавно предложила этот термин («много граней») для обозначения особого литературного явления: полигранисты — это люди, уверенно, полноценно и увлеченно владеющие несколькими видами словесного творчества (а нередко одновременно литературной и другой творческой деятельностью). Читателю не нужно подробно рассказывать, кто такой Лев Копелев. Известный ученый, лауреат знаковых премий — премии имени Ремарка, государственной премии земли Северный Рейн — Вестфалия, премии им. Александра Меня. Почетный доктор философии Кельнского университета, профессор Бергского университета в Вуппертале, руководитель знаменитого Вуппертальского проекта по изучению «взаимного узнавания русских и немцев». Был ли Лев Копелев полигранистом — в данном случае ученым и одновременно писателем? Для ответа на этот вопрос необходимо изучение всего творчества Льва Копелева. Но по поводу произведения «Святой доктор Федор Петрович» (название, кстати, не романное) ответ можно дать однозначный.

Книга словно сшита из кусков — безличного повествования, документов, писем (дается и иллюстрация — оригинал письма), мнений о докторе Гаазе, развернутых споров незримых людей об исторических событиях...

Копелев строго следует документальной правде. Если у него не хватает фактов, он не вымышляет их. Порой даже возникает недоумение. Вот императрица узнает о «диковинном враче», но до этого следуют лишь два свидетельства о молодом Гаазе — он вылечил глазное заболевание у мальчиков в кадетском училище и регулярно заходил в богадельню, помогая больным старикам. Почему о «диковинном»? Тыняновский принцип «Где кончается документ, там я начинаю» воспринят Копелевым, но очень осторожно.

В научно-популярном стиле Копелев описывает исследование доктором кавказских минеральных источников. В книге есть художественные сцены, я отнесла бы к сильным эпизодам те, в которых Гааз падает на колени перед губернатором Щербатовым и царем Николаем I. Он просит за других, и он прав — «Блаженны кроткие…». Но я практически уверена, что Копелев не считал эту книгу романом. Косвенно это подтверждает его признание в «Послесловии»: «Не было у меня ни писательских, ни научных амбиций. Я просто пересказываю свидетельство того, что действительно происходило, рассказываю все, что узнал о докторе Гаазе».

Для Льва Копелева была важна не жанровая интенция. Вызвав к жизни образ из прошлого, он бережно собирает свидетельства жизни величайшего человеколюба и одиночки, чтобы воссоздать модель человеческого бытия в противостоянии системе, у которой другие кумиры. И это авторское устремление не скрыто. Книга открывается эпиграфом из А. Кони: «“Что может сделать один против среды?” — говорят практические мудрецы, ссылаясь на поговорку “один в поле не воин”. — “Нет”, — отвечает им всей своей личностью Гааз: “И один в поле воин”». Такие строки звучат укором советской системе ценностей, в которой «единица — ноль».

Елена Зейферт