Расхождения у Синявского с советской властью, как он сказал
на суде, были стилистические.
Но и схождения начинаются с того же.
Советское время воспринимается чуть
ли не половиной нынешнего населения — судя по опросам социологов — как золотой
век, а страна СССР — как Атлантида, внезапно погрузившаяся в пучину истории.
А ведь тогда, когда страна была еще литературоцентричной,
— возникла странная уверенность, что, напечатай «Знамя» «Собачье сердце»,
«Дружба народов» — «Чевенгур», а «Новый мир» —
«Доктор Живаго», прочти это читающая еще тогда Россия — и все изменится.
Человек, прочитавший ахматовский «Реквием», не может после
не измениться.
Может быть, многие изменились, — но многие и ожесточились:
мол, печата-ете, меняется все, но не в нашу пользу. И попытки отменить
ближайшую историю, повернуть время вспять, начали предприниматься сразу же
после Преображенской революции, — с 1991 года.
Странное ощущение — дежавю,
определяя известным термином.
Ощущение возврата.
Не буквального, конечно.
Как говорил Черномырдин о партиях в новой России, — что ни
делай, какую партию ни строй, — все равно получается КПСС. Так и со страной:
изменений вроде бы много; казалось бы, все преобразилось; стоит выглянуть в
окно, чтобы увидеть совсем иную жизнь.
Жизнь весьма недешевую — и уже устоявшуюся. Стоимость
пребывания в Москве, например, для иностранного специалиста зашкаливает: тут мы
на втором месте в мире.
Движутся плотной массой по Садовому кольцу автомобили самых
дорогих марок; внутри сидят небедные, судя по всему, люди: по количеству
миллиардеров (и всякой миллионерской мелочи) Москва
обогнала ведущие столицы мира.
Новая шутка: пора новому Маршаку переписать «Мистера Твистера» наоборот: это наш богатей прибывает в Нью-Йорк
(или Лондон), и вот что вокруг него происходит…
При этом — миллиардеры ностальгически и с удовольствием
распевают советские песни, надевают пионерские галстуки, устраивают на виллах
маевки.
Сталинский стиль моден и востребован (правда, в последнее
время Сталина теснит Брежнев — его и его время жители России в опросах отмечают
как стабильное, сытое и спокойное, быстро забыв о «колбасных» электричках). Об
этом ползучем процессе я начала писать, предупреждая, с 1996 года, а в 2003-м
составила из своих записей и статей книгу под говорящим названием «Ностальящее».
Оказывается, все можно попробовать вернуть, перекрасив серое
в оттенки розового. Не впрямую, конечно, — но все-таки
она возвращается, эта советская власть. Взять хотя бы историю. Ожесточенные попытки вернуться к практике единого школьного
учебника по истории основаны на одном — на желании соединить, сшить современную
Россию с СССР (попытка вернуться к дореволюционной, подлинной России не удалась
и уже не удастся, прошли мимо такой задачи, — а ведь Россия-1913, столетие которой
надо бы отметить сегодня, была растущей во всех отношениях — культурном,
экономическом, политическом). За-крепить в сознании новых поколений
время 1917—1991 как наше — игнорируя при этом (или ловко обходя
деепричаст-ным оборотом) те потери, которые в результате прямых действий власти
понес народ. Приписывая благотворному руководству те достижения, которые были
осуществлены этому руководству вопреки.
СССР как мечта, как иллюзия, как галлюцинация — не в красных,
в розовых тонах — начал восстанавливаться. В этом вопросе лакмусовая бумажка —
имя Сталина: как только оно возвращается со знаком плюс, так становится ясно —
дан ход назад.
Хочется, конечно, сказать, что из нас, как из дерева, говорил
Бунин, — и дубина, и икона; а если уж икона, добавлю из сегодня, так непременно
диктатора, — не только метафора, был и реальный случай. Постепенно — и гимн вернулся. В третий раз переписал свой
изначальный текст советский царедворец; и столетие лицемера было пышно отмечено
аж в Большом театре, и все встали при звуках этого
гимна в финале роскошного гала-концерта. Вернулись и выборы по-советски, с
душком, вернулось недоверие к свободо- и инакомыслящим, вернулись и политические посадки. Вернули
и насаждают если не ненависть, то неприязнь к Западу и особенно к США.
Одновременно вернулась и прямая, нескрываемая поддержка самых подлых режимов —
только раньше, кроме этих режимов, поддерживали огромными вливаниями денег
компартии — теперь находятся обходные маневры для аналогичной деятельности без
всяких коммунистов. Вернулась «патриотическая» идеология и пропаганда,
распиливающая огромные государственные деньги.
Хуже всего — мыслящей части общества. Ее откровенно презирают
с самого верху — тому пример прилюдное унижение
научного сообщества, как ни относись к его достижениям… ну и прямая
покупка-поддержка тех, кто сам тебя поддерживает своим узнаваемым лицом.
И если это сползание в давнопрошедшее смогло случиться в
нашей стране уже после, много после того, как вроде бы все поменялось, и
власти, и даже само население, — значит, здесь вышла недоработка.
На фоне этого умиления перед советским прошлым, для того чтобы
дать представление о том, как происходила в СССР жизнь реальная, иная, живая и
независимая, и был задуман специальный выпуск журнала.
Здесь начинается публикация «Диссидентов» Александра
Подрабинека (окончание последует в декабрьском, завершающем год номере). Это
мемуары диссидента, диссидента профессионального (как были профессионалами
революционеры), отдавшего своим убеждениям всю свою жизнь, включая частную.
Вернее, так: для него не существовало и не могло существовать отдельно —
личной, отдельно — общественной жизни. Его жизнь — это реализованная,
осуществленная диссидентская мысль, испытание инакомыслия на прочность. Героизм
(это моя оценка, самим автором это не осознаваемо, что и прибавляет к нему
симпатии и доверия) частного человека, ставшего диссидентом-профессионалом,
наследственный: содержательны и записи Подрабинека-старшего,
вмонтированные в основной текст. Не так уж и давно вышла в свет (и уже
переведена на несколько языков) художественная книга, сага о диссидентах —
«Зеленый шатер» Людмилы Улицкой, здесь же, у Подрабинека, представлен не
вымысел, основанный на реальных судьбах (как у Улицкой), а сам человеческий
документ. Мемуар, являющийся
документом, — память у Александра Подрабинека превосходная.
От 70-х и даже 60-х, времени возникновения и развития
диссидентства в СССР, — вглубь, в 20-е годы… Тогда,
как становится ясно, была возможна не только совет-ская, но и совсем иная
жизнь, о ней повествование Натальи Громовой (начало — в предыдущем, октябрьском
выпуске журнала). Здесь — документально возрождены люди дореволюционной еще
выделки, не вступающие в открытый конфликт с властью
(как у диссидента А. Подрабинека), а уходящие от нее в свое параллельное
существование, основанное на совершенно других ценностях, — параллельное
существование в том же, но очень многослойном, оказывается, времени.
От явного и активного противостояния — к стоицизму,
внутреннему, духовному противостоянию. Собственно говоря, возможности
сопротивления были разными — и культуры сопротивления тоже были различными.
Именно поэтому спектр текстов, представленных в номере под
условным слоганом другая жизнь в Советском Союзе,
столь разнообразен.
Другая жизнь,
напомню — так называлась знаменитая повесть Юрия Трифонова. 1978 год. Читали,
передавали друг другу журнал, обменивались впечатлениями. Рецензии скорее
уводили от понимания, чем приводили к нему. Надо было исхитриться написать
литературно-критический отзыв так, чтобы и автора ободрить в его одиночном
противостоянии системе, и не обнаружить в тексте опасного содержания,
дабы рецензия случайно не стала своего рода доносом на автора, на
редакцию журнала и на либерального цензора, пропустившего возмутительное
сочинение. Такими были отзывы — и на «Дом на набережной» (а еще — и псевдодискуссии, где на Трифонова обрушивались скрытые сталинисты — открытые помалкивали, такого безобразия в
поддержке диктатора, загнавшего страну в тупик, из которого она до сих пор не
может выбраться, даже тогда не было).
Другая жизнь… О ее оттенках, в том
числе неожиданных политических двусмысленностях, о компромиссах, о «романтизме»
пишет Александр Суконик в весьма горьком и очень
трезвом сочинении «Реквием по шестидесятникам».
У Суконика — своя дистанцированность: и во времени (он пишет, оценивая, давая
жесткие формулировки, о «тогда» из «сегодня»), и в пространстве (из другого
мира, другой страны). Поэтому его
трезвость дважды исторична. Чего никак нельзя сказать о переписке Раисы Орловой
и Льва Копелева с Виктором Некрасовым («Вести с родины все грустнее…»). Кстати,
эта переписка, очень человечная, полная взаимной симпатии и поддержки в столь
нелегкие времена — впрочем, в чем-то и легкие для шестидесятников, — эта
переписка, идущая не дистанцированно, изнутри
времени и места, по ряду позиций оспаривает логику эссе Суконика.
И — наоборот. Копелев в 1963-м называет эту особенность взгляда и творческого
поведения «новым гуманизмом» — Суконик пишет о его
поражении.
И все-таки — не хочется завершать вступительную заметку к
этому особенному номеру этим словом: поражение.
И если сегодня раздаются мягким, но начальственным голосом
сказанные — это у нас теперь вместо рыка, но по впечатлению на подчиненных
одинаково — слова о том, почему бы не назвать московские улицы именами
советских бонз Гришина и Промыслова, — то в гробах
должны перевернуться и Солженицын, и Синявский. Несмотря на все их несогласия.
Итак, предлагаем прочитать, чтобы предупредить. Чтобы
вспомнить — и за-крепить прочитанное.
Презентация этого номера журнала и дискуссия
«Другой СССР»
состоится 27
ноября в 16-00
в рамках
Международной ярмарки интеллектуальной литературы NON/FICTION
(ЦДХ, Крымский
вал, 10, пресс-центр).
Приглашаем всех — авторов, критиков, читателей
