Н. Мельников. Портрет без
сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников (1910—1980-е
годы). — М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Книга
«Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников
(1910—1980-е годы)» обречена на читательский успех.
Набоков, став бесспорной частью и российского, и мирового литературного канона
XX века, продолжает вызывать интерес — и страстный, и пристрастный. Неизменному
восхищению давних читателей и почитателей Набокова по сей день противостоят
нападки на Набокова как на «дутую величину». Набоков — по-прежнему предмет
острых споров и разминовений. В этом ему трудно
подобрать параллель среди классиков XX века.
«Портрет без сходства» — это
история восприятия Набокова его современниками, история о том, как эти
современники — сочувствующие и враждебные — встраивали «неудобного» Набокова в
уже существовавший мир литературных и эстетических иерархий.
Как всякое подлинно оригинальное
явление в литературе, Набоков требовал специальной оптики, особой настройки для
восприятия. Исключительно интересно наблюдать, сколь многие из современников
писателя — и в эмигрантской среде, и в англоязычном мире — оказались к этому
«новому зрению» неспособны, сколько сил было ими положено на то, чтобы видеть в
Набокове подражателя, фокусника, сноба, шарлатана и т.д. — кого угодно, только
не писателя. Ни вкус, ни опыт, ни образование не страхуют от этой слепоты — и
милейший Борис Константинович Зайцев в письме к Бунину (1938) разражается антинабоковским выпадом, «удачно» совмещенным с антисемитством: «В общем, он <Набоков> провел собою
такую линию, “разделительную черту”: евреи все от него в восторге — “прухно” внутреннее их пленяет. Русские (а уж особенно
православные) его не любят. “Русский аристократизм для Израиля”. На том и порешим» (к слову, четверть с лишним века спустя, в 1964
году, Зайцев будет настаивать на этом же в письме к О. Михайлову: «…происходя
из родовитой дворянской семьи, нравился больше всего евреям — думаю, из-за
некоего духа тления и разложения, которые сидели в натуре его»).
Характерная деталь: современники
любят окончательные приговоры. Сочувственно относящаяся к Набокову Галина
Кузнецова замечает в 1929 году: «Просмотрели писателя!», а Амфитеатров, прочтя
«Отчаяние», писал в 1936-м Алданову: «Талант
бесспорный, но калека и так уж вяще изломался, что
едва ли и выпрямится». Газданов в письме 1970 года констатировал:
«… если говорить о поколении, которое начало писать за границей, то оно дало
<…> одного прозаика — Набокова, тоже, как видите, не жирно. Да и бедный
Набоков на старости лет свихнулся».
В «Портрете без сходства» подобных
цитат множество. И сам по себе этот цитатный коллаж —
исключительно интересен, тем более что в него включены ценнейшие материалы —
например, фрагменты из до сих полностью не опубликованной переписки Г.П. Струве
и В.Ф. Маркова.
Однако ничуть не менее важна и
фигура автора книги, Николая Мельникова — автора, а не редактора-составителя,
как это было в предыдущих книгах, им подготовленных.
В предисловии «От автора» Мельников
замечает: «В связи с историко-функциональными или рецептивными аспектами
нашего исследования особенно значимы суждения людей, так или иначе причастных
тому литературному полю, которое возделывал русско-американский классик»
(курсив Н. Мельникова). Речь, стало быть, идет об исследовании (хотя в другом
месте оно названо «лоскутным повествованием»), однако показательно, что
«литературное поле» оказывается здесь всего лишь метафорой. Автор
формулирует цель своего исследования следующим образом: «…шаг за шагом,
проследить <…> путь <Набокова> на литературный Олимп, представить
сложный и драматичный процесс его канонизации, а если получится — восстановить
тот образ, который запечатлелся в сознании его первых читателей, еще не
загипнотизированных звездным статусом монтрейского
небожителя, еще не ослепленных той лучезарной легендой, которой он облек свое
имя». Не очень понятно, «получилось» ли это, поскольку, по словам
автора, «нам нелегко будет составить цельный образ писателя из обманчивых
отражений, порожденных зеркалами чужих душ». Автор формулирует и свою задачу;
она «заключалась в создании многоцветной цитатной мозаики, в которой каждый
камешек представлял бы интерес независимо от того, добавляет ли он новый штрих
к портрету одного из самых противоречивых художников ХХ века или больше говорит
о психологии, вкусах и пристрастиях пишущих о нем авторов». Мельников объявляет
своим предшественником Вересаева и заключает: «Пусть о правдивости или ложности
тех или иных сообщений судит читатель. От него же зависит, как расставить
акценты, чтобы уяснить, о ком же все-таки здесь идет речь: о гениальном
художнике, недопонятом и недооцененном современниками, или о “мошеннике и
словоблуде”, вознесенном на гребень успеха литературным скандалом».
Как видим, здесь уже довольно
далеко от «историко-функциональных или рецептивных аспектов нашего
исследования». При этом автор «твердо уверен в том, что при переизданиях книги
ее монтажная композиция позволит гармонично вобрать все новонайденные
материалы, которые (кто знает?) позволят по-новому взглянуть и на писателя, и
на его литературное окружение».
«Монтажная композиция» и Вересаев
как предшественник — все это очень хорошо. Однако между монтажом и
исследованием есть существенная разница. «Монтажную композицию» можно
увеличивать и наращивать сколь угодно долго и много. Ее структурный принцип
прост и незамысловат: «всякое лыко в строку» (поскольку «о правдивости или
ложности тех или иных сообщений пусть судит читатель»). Однако для исследования
«создания многоцветной цитатной мозаики» явно маловато, даже с учетом следу-ющей
реплики: «Хочу предостеречь: и в такого
рода текстах можно встретить рецидивы откровенной мифологизации
или, попросту, вранья» (С. 12; довольно неожиданное для профессионального
литературоведа определение).
Отсылка к Вересаеву невольно
создает двусмысленный эффект и еще по одной причине. Если в предисловии к 1-му
издания «Пушкина в жизни» Вересаев горячо благодарил М.А. Цявловского
«за многообразную помощь», то автор «Портрета без сходства» своих коллег по
изучению творчества Набокова характеризует следующим образом: «Охота за
параллелями, аллюзиями и анаграммами, конечно же, — увлекательное занятие,
хотя, как показывает пример Чарльза Кинбота, чревата
безумием. Да и слишком много одержимых “набокоедов”
подвизаются сейчас на истоптанной интертекстуальной
ниве. “Их сотни, тысячи, миллионы…” Имя им легион, и не мне пытаться остановить
безумный бег этого псевдонаучного стада».
«Псевдонаучное стадо одержимых набокоедов», «имя им легион» (вероятно, «безумный бег» —
уже в обличье свиней навстречу своей гибели?)… В своем предисловии автор не
жалеет сил и метафор, чтобы свести счеты с «эрудированными педантами» и
неблагосклонными рецензентами своей книги, вышедшей тринадцать (!) лет назад.
Для десятистраничного предисловия этого, кажется, многовато, если, конечно, не
предположить, что ядовитость цитатного материала, с которым автору пришлось
иметь дело, оказалась чересчур заразительной.
Два слова о названии книги. В
предисловии Н. Мельников цитирует без указания автора фрагмент знаменитого
стихотворения Георгия Иванова: «Друг друга отражают зеркала, / Взаимно искажая
отраженья…». То, что автору нынешнего «Портрета без сходства» показалось
удачной идея аппроприировать название книги стихов
Иванова (притом, что у Г.И. речь идет, конечно, об автопортрете без
сходства), — вопрос чувства меры и вкуса (отчего бы, в таком случае, не назвать
подобную книгу, например, «Человек без свойств»?). Но указать на это
заимствование, кажется, стоило бы.
В целом, нынешний набоковский
«Портрет без сходства» интересен собранным в нем материалом и обширными
комментариями (они удачнее тех, что были, скажем, в предыдущей книге,
подготовленной Н. Мельниковым, — «Набоков о Набокове и прочем»). Некоторое
недоумение вызывает список архивных источников. В их числе — загадочный один
лист из ГАРФ и безымянные рукописи из Русского архива в Лидсе. Что в них?
Понять из текста книги этого нельзя, поскольку, несмотря на внушительный список
источников (большей частью опубликованных), ни в основном корпусе, ни в
примечаниях нет никаких указаний на конкретные источники цитат. Читателю
предоставляется самому, основываясь на внушительном списке в конце книги,
предположить (или угадать, или — в случае точного знания — соотнести) каждую
конкретную цитату с конкретным пунктом из списка источников. Занятие это может
быть при случае весьма занимательным, но при декларированном «удобстве чтения»
(С. 17) — этому удобству нисколько не способствует.
