Валерий Шубинский.
Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий. — М.: Молодая гвардия, 2012. Серия
«Жизнь замечательных людей». Вып. 1534 (1334)*.
Нельзя
не согласиться с самыми первыми словами рецензируемой книги: «Посмертная судьба
Владислава Ходасевича парадоксальна». Можно удивиться, что первая биография
появилась только сейчас, когда ее герой «давно и прочно признан одним из
великих русских поэтов ХХ века». Следует порадоваться, что теперь такая книга
есть.
Петербургский писатель и критик
Валерий Шубинский — опытный мастер биографического
жанра, автор жизнеописаний таких разных людей, как Гумилев, Ломоносов и Хармс,
хотя Серебряный век и его «изводы» ему, видимо, ближе других явлений и эпох. Он
знает и чувствует своих героев, пишет легко и уверенно, умело сочетая
собственно биографический и литературный материал. Книга о Ходасевиче — не
только удачный, хотя и не бесспорный, литературный портрет героя, но и очерк
его жизни, включая такие ее важные стороны, как, например, бюджет поэта. Если у
классиков XIX века эта сторона жизни изучена неплохо, то материальное положение
литераторов Серебряного века и гонорарную политику того времени мы знаем
недостаточно. А ведь «рукопись продать» было жизненно необходимо каждому из
них. Именно это — а вовсе не политиче-ские мотивы — подвигло многих писателей к
эмиграции из Советской России, когда там практически прекратилось свободное в
рыночном смысле этого слова книгоиздание, а то, что осталось, перестало
кормить.
Пересказывать рецензируемую книгу
нет необходимости — она должна быть в библиотеке каждого любителя русской
поэзии ХХ века. Другая биография Ходасевича, думаю, потребуется нескоро — если
автор сможет выйти на принципиально иной уровень использования архивных
материалов. Шубинский использовал в основном печатные
источники, в иных случаях, надо признать, некритически. Прежде всего это относится к небезупречной с фактической стороны мемуаристике самого Ходасевича, далеко не все утверждения
которого можно верифицировать, а это для серьезного биографа куда важнее, чем
«наше естественное желание верить Ходасевичу». Однако наряду с несомненными
достоинствами у книги есть существенные недостатки, влияющие не столько на ее
качество, сколько на впечатление от нее. Это неумеренная «вкусовщина» автора,
следование не столько литературоведческим, сколько «литераторским» штампам и
настойчивое стремление расставить писателей по ранжиру, по принципу «всяк
сверчок знай свой шесток», к которому столь критически
относился сам Владислав Фелицианович.
Едва ли уместно начинать серьезное
исследование — а книгу Шубинского надлежит воспринимать
именно в таком качестве — категорическим заявлением о том, что Ходасевич «был
гораздо значительнее любого из руских
поэтов-символистов, кроме Александра Блока и Иннокентия Анненского». Это
частное мнение автора, далеко не всем читателям интересное, ибо
сколько людей — столько и мнений. Тем более сам Шубин-ский
приводит слова Зинаиды Гиппиус: «Ходасевича с Блоком не сравниваю, не занимаюсь
вопросом, кто из них больше «поэт», кто меньше (какой праздный вопрос!)».
Упоминание о «великой четверке» даже в кавычках сейчас вообще трудно
воспринимать всерьез: на дворе не годы «перестройки», и наше представление о
богатстве русской поэзии ХХ века стало намного шире и адекватнее.
Неосновательным выглядит и утверждение автора о том, что Софья Парнок «была одним из лучших критиков своего времени».
К числу штампов прошлых десятилетий
следует отнести неоднократно повторяемое Шубинским
утверждение о том, что 1880-е и первая половина 1890-х годов были «упадком
лирики» и даже апогеем «упадка стиховой культуры». Как-то неловко применять
такие оценки к эпохе «Вечерних огней», не самого печального заката Майкова, Полонского и Жемчужникова, расцвета лирики
Случевского, Соловьева и Фофанова. Даже если помнить,
какие блестящие плоды принесли два следующих десятилетия. Впрочем, если верить
автору, «высший сорт аляповатой “восьмидесятнической”
поэзии составляли надрывно-риторические стихи Семена Надсона».
Главным антигероем Шубинского является Валерий Брюсов, которому «ни разу не
удалось остановить время внутри строки или строфы», поскольку «лирический
талант уступал в его случае критическому чутью, уму, трудолюбию, эрудиции».
«Защищать» Брюсова от Шубинского нет необходимости,
ибо сказанное, при всем уважении к личному мнению автора, здесь — в биографии
Ходасевича — выглядит лишь проявлением дурного вкуса. Возможно, эту антипатию
автор унаследовал от своего героя, хотя заявлять, что «мы до сих пор
представляем Брюсова» по очерку из «Некрополя», по меньшей мере
неосторожно. Говорите за себя! Антипатия к Валерию Яковлевичу
сослужила автору дурную службу и там, где он пишет о нем вне связи с
Ходасевичем, делая сомнительные и не подкрепленные «матчастью»
выводы об отношении Брюсова к первой русской революции, о его военных стихах, а
также о стихах Кузмина и Сологуба, к которым даже в кавычках неприменимо слово
«госзаказ». Сказанное им — не более чем повторение слов брюсовских недругов, не исключая самого Владислава Фелициановича.
Отношение Ходасевича к Брюсову
читателю гораздо интереснее, чем отношение Шубинского,
но как раз этот сюжет в книге раскрыт недостаточно. Настойчиво повторяемое
автором утверждение, что его герой «с ранней юности был на равных принят в
символистском кругу», опровергается фактами и свидетельствами современников, в
том числе приведенными в биографии. На равных Ходасевич был принят только в
кругу «Грифа», то есть, скажем прямо, среди
символистов «второго сорта». Несмотря на взаимно корректные личные отношения с
Брюсовым и дружеские с Белым, он так и остался «Владей», которого не приняли ни
в «Северные цветы», ни в «Весы» (одна случайная рецензия не в счет). Значение
символизма Владислав Фелицианович всегда понимал и
равнялся на его столпов, а в зрелой лирике и перерос их, но обида осталась на
всю жизнь. Поэтому среди героев его мемуаристики
столь видное место занимают маргиналы символизма — Сергей Кречетов, Виктор
Гофман, Борис Садовской. В очерках о них трудно не заметить посмертное сведение
счетов с Брюсовым, а отчасти и с Белым, история послед-ней ссоры с которым в
1923 году в биографии обойдена вниманием.
Достается от автора — по принципу
«нравится — не нравится» — и другим действующим лицам. Первую жену Ходасевича
Марину Рындину он называет «судя по всему, довольно пустой», не предъявляя
никаких оснований для такого суждения. Кстати, вторая жена «Грифа» Сергея
Соколова была «Рындиной» лишь на сцене, а в жизни носила фамилию «Брылкина», поэтому называть ее «однофамилицей» Марины Эрастовны, урожденной Рындиной, едва ли правильно.
«Человеком явно неглубоким» — где мера? — оказывается и вторая жена поэта Анна
Ивановна, урожденная Чулкова, преданная мужу и преданная мужем. «Можно сказать,
что один из футуристов Владиславу Фелициановичу в
некий момент определенно нравился, — пишет Шубинский,
— и, увы, это был Игорь Северянин». А кто это должен
был быть, чтобы не «увы»? Не Маяковский ли, за
принципиально отрицательное отношение к которому
биограф критикует — редкий случай — своего героя, видя в его упорстве
«невротическое самолюбие». Автор упорно именует Георгия Иванова и Георгия
Адамовича «Жоржиками» и «гумилятами»,
даже когда речь идет о конце 1920-х и начале 1930-х годов, что является явной
передержкой. И даже с поправкой на личные пристрастия невозможно согласиться с
утверждениями Шубин-ского, что творческая жизнь
Виктора Шкловского по возвращении из Германии в 1923 году представляла собой
«более чем полувековой респектабельный упадок», а «слабым местом поэзии
Поплавского» был «неуверенный, бедный русский язык».
В одних деталях автор рецензируемой
книги дотошен и аккуратен, в других необъяснимо небрежен, причем речь идет о
фактах, а не об оценках или интерпретациях. Александр Брюсов провел в немецком
плену не «два года», а почти четыре. Валерий Брюсов не был «домовладельцем»:
дом на Цветном бульваре принадлежал его деду и был завещан внукам Валерию и
Александру по наступлении определенного срока, после чего они сразу продали
его; в доме на 1-й Мещанской Брюсовы снимали квартиру,
— а потому физически не мог «самолично инспектировать в своих домах работу
ватерклозетов». Тот же Брюсов был назначен заведующим ЛИТО
Наркомпроса не «к концу 1919-го», а 22 ноября 1920
года. Можно спорить, был ли Всеволод Рождественский «петербургским гладкописцем-неоклассиком», но «советским литературным
начальником» он не был. Созданный в 1918 году в Москве Союз поэтов (позднее —
Всероссийский союз поэтов) не «распался и позднее был организован вновь», а не
прекращал своего существования до 1930 года. Юргис
Балтрушайтис в 1920—1939 годах был не «послом», а посланником Литвы в Москве,
для довоенного периода — существенная разница, показывающая уровень отношений
между странами. Утверждение о том, что «практическая ценность
существования» петроградского отделения Всероссийского союза поэтов после 1922
года «всегда была невелика», опровергается исследованием Т.А. Кукушкиной
«Всероссийский союз поэтов. Ленинградское отделение (1924—1929). Обзор деятельности» (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома
на 2003—2004 годы. СПб., 2007). Семен Родов был
не «председателем», а ответственным секретарем Всероссийской ассоциации
пролетарских писателей. Луначарский действительно предлагал наградить Брюсова
орденом Трудового Красного Знамени, но о «звании за-служенного деятеля
культуры» речь не шла, ибо такого звания не существовало. Подборка
стихотворений Ходасевича из «Европейской ночи» в журнале «Москва» появилась не
в 1967 году, а в 1963-м. В.Н. Орлов посвятил Ходасевичу не статью, а лишь
раздел в большой статье, планировавшейся в качестве вступительной к
несостоявшемуся тому «Библиотеки поэта». «Поэты 1900—1910-х годов»; статья
вошла в его сборник «Перепутья» (1976), а не «Пути и судьбы» (1963; 1971), как
сказано в книге (с. 509).
Автор приложил к книге
библиографию, хотя в тексте встречаются цитаты — порой весьма значимые — без
каких-либо указаний на источники. Таковы, например, цитата из
письма Ю.Л. Оболенской Магде Нахман (о которой не
сообщается никаких сведений) или Н.Н. Берберовой М.А. Алданову.
Перечисленные замечания не умаляют
значения первой биографии Ходасевича: их легко можно было избежать, если бы у
книги был квалифицированный и требовательный редактор.
