История одной неудачи
Ричард Пайпс. Сергей Семенович Уваров:
жизнеописание. Авторизованный перевод с английского Андрея Захарова. — М.:
Посев, 2013.
Маститый
американский историк Ричард Пайпс не впервые
обращается к теме россий-ского консерватизма: хорошо известна и часто
цитируется его монография о трудах и деятельности Н.М. Карамзина. На сей раз ученый обратился к несколько более поздней, нежели карамзинская, эпохе. Эпохе, представляющей для нынешней
России особый интерес. Оболганное современниками, забытое потомками, это было
время уникальной и великой попытки.
Назначению графа на высокий пост предшествовал доверительный
вопрос императора: желает ли он принять на себя руководство? По поводу будущего
России граф не питал радужных надежд и не скрыл этого от императора. «Не
слишком ли поздно, Ваше Величество?» — «Я убедился, что Вы — единственное
возможное орудие, которому я могу доверить эту попытку
и которая будет последней», — последовал ответ царя...
Это не сцена из романтической сентиментальной пьесы. Так
мемуары сохранили для нас обстоятельства, при которых Сергей Уваров стал
министром народного образования Российской империи.
Пессимизм Сергея Семеновича вовсе не был наигранным или
минутным. «Мы, люди XIX века, в затруднительном положении: мы живем среди бурь
и волнений политиче-ских. Народы изменяют свой быт, обновляются, волнуются...
Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна
и не должна вкусить, по крайней мере теперь еще, сих
кровавых тревог. Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее. Вот
моя политическая система... Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет
от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно».
Таково было кредо нового министра. Россия не должна
раствориться в эгалитарном, революционном, всеизмельчающемся
европеизме. Но и уйти из Европы она не должна. Ибо уже теперь в Европе «права
человеческие всеми признаны», «права граждан-ские везде определены». Конечная,
по Уварову, цель развития разума — познание политической свободы. “Свобода есть
последний и прекраснейший дар Бога”, — не раз повторял министр.
Но «как учредить у нас народное воспитание, соответствующее
нашему порядку вещей и не чуждое европейского духа? По какому правилу следует действовать
в отношении к европейскому просвещению, к европейским идеям, без коих мы не
можем уже обойтись, но которые без искусного обуздания грозят нам неминуемой
гибелью?».
Знаменитая уваровская триада и
является попыткой ответа на эти вопросы.
Триада «Православие — Самодержавие — Народность» обычно
рассматривается как символ, как концентрированное выражение идеологии угрюмого
изоляционизма. Анализируя как тексты, так и практическую деятельность министра
просвещения, Ричард Пайпс показывает: дело обстоит
далеко не так.
Ось российской жизни, ее духовный стержень, Православие
определяет культуру, силу, менталитет страны. Православие — господствующая
вера; но «господствовать» не означает «подавлять». Православие — корабль в
бурном житейском море; и утлые лодочки, сами того не ведая, обретают
устойчивость близ него. Этот образ был популярен в первой половине века; к
концу его он, похоже, вышел из употребления. И неслучайно в ряде уваровских текстов вместо «Православия» фигурируют
«Народная вера», «Религия отцов» — более общие, абстрактные понятия.
(Фундаменталисты за это упрекали министра в «недостатке веры» — напоминает Пайпс). «Православная Русь», таким образом, означает
примерно то же, что «Католическая Ирландия», «Христианская Европа». Иное дело,
что последний термин уже на глазах терял смысл в уваровские
времена. И граф делал все, чтобы Россия избежала подобной участи.
Самодержавие... На
институты двухсотлетней давности не следует смотреть глазами человека наших
дней. Для современников Уварова самодержавие было не только гарантом
стабильности и силы страны. «Правительство у нас всегда впереди на поприще
образованности и просвещения... Правительство все еще единственный европеец в
России». Под пушкинскими словами подписывались Белинский, Краевский, Чичерин, Кавелин... «Кто, кроме Царя, сделал что-нибудь хорошее в
России?» — даже Герцен, не удержавшись, восклицал подчас так. Лишь во второй
половине века появились надежды на участие в нерадикальном развитии России
каких-либо значимых общественных слоев. (Насколько они оправдались — это уже
другой вопрос).
Пайпс сообщает читателю
о неизданной незаконченной работе Уварова — «Этюды о России в XIX столетии». «В
третьем томе манускрипта, в главе “О цивилизации в России” Уваров утверждает,
что историческая эволюция России пошла путем, противоположным тому, каким шла
Европа. В развитии европейских стран ключевую роль сыграло третье сословие,
которого в России не было. В российском социуме главенствующее положение
занимала аристократия, которая, побуждаемая верховной властью, “бросилась
навстречу просвещению как единственному способу стать на один уровень с
Европой”». Теперь, по мнению Уварова, просвещение должно было распространиться
и на низшие сословия.
Третий компонент — Народность — неоднозначен и сложен.
«Вопрос о народности не имеет того единства, как предыдущие», — писал сам
Уваров. Это и неудивительно, если вспомнить о происхождении — из немецкой культурфилософии рубежа
веков — уваровского концепта. Но уж во всяком случае такое происхождение ставит традиционное «особняческое» толкование термина под большой вопрос.
Впрочем, триаде в книге посвящена лишь небольшая глава. Пайпс не теоретик истории: он, если можно так выразиться,
«практический историк». И книга его интересна прежде
всего богатой конкретной фактурой.
Главное содержание книги — рассказ о практической
просветительской деятельности Сергея Уварова. Деятельность эта не поддается
охвату.
«Одним из главных свершений Уварова на посту министра
просвещения стало внедрение в университетские программы предметов, которые
ранее не изучались, — прежде всего, отечественной истории и русской литературы.
Университетский устав 1835 года предусматривал создание в университетах кафедр
русской истории, языка и литературы...» Уваров основал Санкт-Петербургский и
Киевский университеты — и еще в начале своей карьеры спас от разгрома
университет Казанский... Уваров начал развивать в России востоковедение,
изучение восточных языков, а также «языка народа, давшего нам веру», —
греческого. Уваров построил в России первую обсерваторию; число студентов в
университетах при нем выросло вдвое...
«Он гораздо больше других преуспел в продвижении образования
и науки в своей стране, подняв их с крайне низкого уровня на момент его выхода
на политическую сцену до весьма достойных высот в дальнейшем... Уваров был
одним из самых эффективных министров Российской империи XIX столетия,
человеком, который сделал для совершенствования культуры своей страны больше,
чем кто-либо другой». Эти выводы автора книги представляются вполне
правомерными.
Много внимания уделяет автор и цензорской деятельности Сергея
Уварова (министр народного просвещения исполнял, в частности, функции
руководителя цензурного ведомства). Уваров был убежден, что цензура обязана
ограждать общество и власть от наглости и бесцеремонности журналистов. Но, с
другой стороны, министр был сторонником конкуренции лояльных правительству
западнических и славянофильских изданий. Он верил, что в итоге такой
конкуренции новые поколения читателей откажутся от революционизма, выберут
цивилизованный национальный путь.
Пайпс приводит
любопытный эпизод цензорской деятельности своего героя. Министр Уваров под свою
ответственность, вопреки прямому запрету царя на совмещение в одном лице
функций издателя журнала и его цензора, разрешил умеренному либералу А.В.
Никитенко быть одновременно ответственным издателем и цензором «Современника».
Четкая идеология, практическая энергия, всесильный министр...
Почему же не удалась попытка осторожной авторитарной европеизации России? Книга
Пайпса дает выразительный ответ.
Век единой имперской идеологии оказался недолог: время
стремительно ломалось, в начале пятидесятых годов существовать в прежнем
качестве она в России уже не могла. Общественное мнение пробудилось, оппозиция
вышла за пределы столичных гостиных. Вышла быстро и далеко: на цензурный зажим
страна отвечала теперь взрывами самиздата. И любая идеология навсегда была
обречена на роль слагаемого в общей сумме. Но напуганный революцией стареющий
император в новую реальность вписаться уже не сумел. И уваровская
эпоха быстро пошла к финишу. Под крылом просвещенной цензуры уживались
«Москвитянин» и «Современник». Еще недавно… Но дело
уже выпадало из рук министра. Итогом ужесточения контроля стала быстрая потеря
контроля, полный хаос в публикациях и умах. «Мрачное семилетие» — последний
период великого царствования наползало на страну. И, видя крах своего дела,
видя невозможность что-либо изменить, — Сергей Семенович подал в отставку.
Николай его отставку принял.
Увы... При всех плюсах самодержавия есть у него один простой,
очевидный минус. Все завязано на одном человеке, на его понимании, возрасте,
здоровье...
Отметим напоследок некоторые неточности и ошибки книги.
«С восшествием на престол Николая I положение Уварова отнюдь
не улучшилось. Он был невысокого мнения о новом царе, видя его беду в том, что
“он не понимал своей страны, не знал ни ее нужд, ни ее предрассудков, ни ее
страстей”».
Ни при чем здесь новый царь. Уваровская
оценка относится, конечно же, к Александру I. Это абсолютно ясно по смыслу.
Ясно и из того, что работа Уварова, из которой взяты нелестные слова, так и
озаглавлена: «Этюд об Александре I».
Далее. «Уваров полагал, что мир вступает в полувековую смуту,
от которой очень важно оградить Россию». Что за странная
арифметика? Из каких это соображений Уваров отмерял уже разгоравшемуся
мировому пожару скромный полувековой срок? Имеется в виду, конечно, совсем другое. Министр просвещения надеялся отдалить на
полвека российскую катастрофу. И — просветить, воспитать за это время страну.
Точный текст его слов я приводил выше.
Далее. «Российский историк, писавший в ранние годы советской
власти»… О ком здесь идет речь? Российский читатель вряд ли опознает в этом
определении Густава Шпета. Шпет
для нас — мыслитель, философ. Писавший, в частности, и
на исторические темы. А кто же из мыслителей XX века на эти темы не писал.
Впрочем, «ляпы» такого рода можно найти практически в любом
тексте. Они ни-сколько не уменьшают ценности книги. Книги, знакомящей читателя
с деятельностью и жизнью одного из выдающихся людей России в один из очень
важных периодов истории нашей страны.
