Как зеркало русской социокультуры
Русское
литературоведение XX века: имена, школы, концепции:
Материалы Международной научной конференции (Москва, 26—27 ноября 2010).
Под общей редакцией О.А. Клинга и А.А. Холикова. — М., СПб.: Нестор-История,
2012.
Сегодня
новые (именно новые, а не хорошо забытые старые) книги по
литературоведению, по теории литературы встретишь нечасто. Оценка и объяснение
здесь просты: литературоведение, как и сама литература, — явление
социокультурное, а «благодаря» новейшей отечественной истории — все более маргинальное и субкультурное.
Отсюда неудивительно, что появление в подобном контексте
новинки с таким звучным названием, как «Русское литературоведение XX века:
имена, школы, концепции», — уже событие. Тем более что выпущен сборник на базе
материалов университетской Международной научной конференции и под патронатом
кафедры теории литературы МГУ.
Конечно, само название, жанровая форма, структура издания
(пленарные выступления; имена; методы/направления; вопросы теории литературы)
исключают какую-либо тенденциозность, педалирование
той или иной школы. Однако не
исключают общей попытки ответить на главный вопрос, заданный одним из авторов и
руководителей конференции О.А. Клингом: «Русское
литературоведение XX века: что же это было?».
Сам О.А. Клинг, чей материал
открывает сборник, говорит о социокультурной природе феномена, о синтетическом
литературоведении Серебряного века, определившем дальнейший ход научной
филологической мысли. Черты того «серебряного» синтеза, перезапускающего
литературоведческую мысль, но позволяющего мирно уживаться самым разным школам,
усматриваются автором и в сегодняшнем дне. (Действительно, XXI век, эпоха постпостмодернизма и научного плюрализма, подобное
позволяет). Это дает автору надежду не просто на перспективу научно-культурного
развития, а на своего рода
преемственность: «с дистанции времени (не сейчас, а позже) конец XX — начало
XXI в. в России назовут платиновым».
Кстати, типологические связи с Серебряным веком
рассматриваются и в статье О.Ю. Осьмухиной. Но ее
акцент — весьма актуальный для новейшей русской теории — на «Проблеме авторской
маски в рецепции современного отечественного литературоведения». В зарубежной
филологии подобные идеи прорабатываются уже давно. Так, тема авторских масок —
один из аспектов книги британского теоретика M Saunders
«Self Impression: Life-Writing, Autobiografiction and the Forms
of Modern Literature» (2010). Единственно, в его научном лексиконе
Серебряный век заменен на импрессионизм и модернизм, а маски на «вымышленные
(мнимые) портреты».
Отвечая на поставленный вопрос, прочерчивая синусоиду из
школ, научных идей (прежде всего «формального» плана), остальные участники конференции
также придерживаются внелитературных — социально-исторических — факторов.
Именно «железный» век — главный герой докладов Е.И. Орловой «Б.М. Эйхенбаум как
литературный критик», М.Б. Лоскутниковой «Ю.Н.
Тынянов в работе над проблемами художественного целого: поиски героя и вопросы
стиля», Е.А. Тахо-Годи «Три письма Л.П. Семенова к
М.О. Гершензону». Именно он определяет научную судьбу А.Н. Веселовского, М.М.
Бахтина, У.Р. Фохта, К. Чуковского. Его лик — «века-волкодава» — проступает в
материале В.Е. Хализева «Г.Н. Поспелов в пору борьбы
с “буржуазным либерализмом” и “космополитизмом” А.Н. Ве-селовского
(1947—1949)», В.А. Третьякова «Проблема критики и/как литературы в
отечественном литературоведении» и даже В.И. Тюпы
«Анализ художественного текста в отечественном литературоведении XX века». И
это притом что авторы не впадают в политическую патетику, научный уровень
диалога сохранен, а идейно-тематический план отвечает заголовку. Тем не менее неумолимо звучит: русское литературоведение XX века —
«время, когда центральным объектом гонений, инициатором и организатором которых
были партийно-государственные инстанции, стала наука» (В.Е. Хализев).
Тем отраднее статьи, где имена, вопросы прошлого освещены уже
в контексте века нового: с его возрождением субъекта, подлинностью
субъективного и, соответственно, вниманием к автору и авто/биографии.
Помимо упомянутых, это доклады Ф.А. Ермошина «К. Чуковский как литературовед: Наука? Критика? Автобиография?», Н.Г. Владимировой «Автор как проблема английской
художественной прозы в контексте ее восприятия отечественным
литературоведением» и особенно О.Е. Осовского
«“Наблюдение за наблюдающим”: биография литературоведа как объект научного
исследования (случай М.М. Бахтина)».
С последним трудно не согласиться и не добавить, что не
только «жанр научной биографии литературоведа не слишком востребован и
популярен в нашей стране (в отличие от Запада)» (О.Е. Осовский).
Непростая судьба в русском отечестве у всех интертекстуальных
жизнеописательных форм («беллетристическая биография»,
«авто/биография», «автобеллетристика»
и пр.), поскольку их рассмотрение требует пересмотра/обновления и привычного
для нас диалога автор — читатель, и привычной трактовки данных
категорий. На «Западе» же — в этой развитой индустрии научной мысли/литературы
вообще и литературоведческой в частности — наиболее интересны по данному
вопросу, прежде всего L. Marcus «Auto/biographical Discourses» (1994),
H. Lee «Body Parts» (2005), A. Jefferson «Biography and the
Question of Literature in France»
(2007).
Но подобные отступления, или, как указывают составители во
вступительном слове, обращения «не только к академическим школам и их
признанным лидерам, но и к вненаправленческим
концепциям» не переходят в эклектику и не мешают преемственности. Скорее
наоборот — помогают осознать, что русское литературоведение XX века — не только
«гонения», а большая и плодотворная лаборатория с сотнями разработок и сотнями
имен. Да, у них больше получалось «не благодаря», а «вопреки». Но несмотря на лязг железа и челюсти волкодава, им все же
удалось задать тот мощный научный контекст, который действительно позволяет
отечественной филологии сегодня, снова пребывающей в довольно сложных
социокультурных условиях, если не верить, то хотя бы надеяться на платиновый
век русского литературоведения.
