Семен Файбисович

Сотвори себе кумира

между жанрами

Семен Файбисович

Сотвори себе кумира

Памятники, монументы, скульптурные композиции и штучные изваяния с древнейших времен были естественными атрибутами городской среды. Однако их сооружение шло в разное время и в разных местах с переменной интенсивностью, и не составляет большого труда разглядеть, обернувшись, мотивы повышенной активности в этом направлении тех или иных социумов. Так, тирании, деспотии и империи были в основном воодушевлены увековечением своих властителей и своих военных побед. Появлением пышного соцветия, в основном, мраморных изваяний, которым осчастливила мир демократичная (временами и местами) Древняя Греция, мы обязаны протогуманистическому культу человеческого тела плюс густонаселенному Олимпу плюс энтузиазму творцов новой цивилизации. Итальянское возрождение отличалось от греческого зарождения монотеизмом, но унаследовало обожание человеческой плоти и брызжущую гениальность, а также страдало избытком средств, которые больше невозможно было пускать в оборот (ввиду упадка морской торговли из-за пиратов и мусульманской экспансии в восточном средиземноморье). Устремленные к Богу готические храмы уснащались фигурами святых и химер от перенасыщенности средневекового воздуха духовностью и мистичностью. Бурное коммунистическое (и нацистское) скульптурное строительство, помимо вышеуказанных причин (см. тирании и империи), вдохновлялось доктриной “монументальной пропаганды”, призванной воспитать нового коммунистического (нордического) человека.

Ни одного из перечисленных оснований для скульптурного бума у нас сегодня вроде бы нет. Империи не стало, а если все еще стоит вопрос о воспитании нового человека, то разве что капиталистического, то есть не нуждающегося в монументальной пропаганде; отовсюду слышен плач об остром дефиците духовности в окружающей атмосфере; нет речи не только об избытке гениальности любого рода, но даже элементарного профессионализма сплошь и рядом не хватает; об излишках материальных средств, находящихся в государственном и общественном распоряжении, говорить неприлично, когда их не удается сыскать на куда менее расходные и более гуманные цели. Массовому религиозному энтузиазму взяться неоткуда, поскольку большинство российских граждан, по статистике, не верит ни в каких богов, да и никакого иного энтузиазма не наблюдается — в народе разброд и шатания.

По всему по этому, казалось бы, сам бог велел сделать паузу: отдохнуть от недавно закончившегося бурного разувековечения и отправить в отпуск идею увековечения чего и кого бы то ни было как, во всяком случае, не соответствующую моменту. Однако в жизни на наших глазах все происходит с точностью до наоборот. За последние годы Москва покрылась, как сыпью, невероятным количеством изваяний людей и животных. Причем темпы и масштабы творящегося не имеют аналогов не только в отечественной, но и в мировой истории. Один Церетели за отчетный период понаставил своих творений больше, чем все скульпторы и монументалисты МОСХа за все застойные времена. А ведь Москву осваивает не только он: за Домом художника на Крымском валу создан целый парк скульптуры из произведений “лучших советских скульпторов”; бульвары, скверы, улицы и площади столицы украсили фигуры Высоцкого и Есенина, Кирилла и Мефодия, Жукова, Достоевского, принцессы Турандот... А сколько задумок в данный момент энергично претворяется в жизнь или стремительно продвигается в этом направлении! Скажем, Неизвестный предлагает для установки в Москве больше ста фигур. Многочисленные голые и лысые мускулистые мужички в неестественных позах, по замыслу автора, “выражают всю гамму чувств сегодняшней России”, да к тому же и весь ХХ век.

Однако можно сколько угодно язвить художественное качество и концептуальную сомнительность осуществленных и продвигаемых к осуществлению затей, а также рассуждать о странных способах их отбора и промоушена (с точки зрения парадигм либеральности и цивилизованности). Несмотря на всю свою фантасмагоричность, процесс идет полным ходом и является реальностью нашего времени, а стало быть, заслуживает “попытки разобраться”.

Вопреки бытующему мнению, юбилеи военной победы и долгожительства города явились скорее поводами, чем причинами происходящего. Скажем, Петр I не имеет никакого отношения ни к одной из славных страниц истории города; напротив, имеет отношение лишь к самым бесславным и позорным: жестоко подавленный стрелецкий бунт, лишение Москвы статуса столицы и т.п. Ни при чем здесь и парк скульптуры у ЦДХ, часть которого составляют свезенные сюда памятники тоталитарной эпохи и их обломки; не отнесешь к юбилейной тематике и расплодившихся в городе зверушек. К тому же часть памятников появилась раньше и вне всякой связи с подготовкой к торжествам. Скорее, тянет на причину расхожее предположение, что для Церетели и других заинтересованных лиц этот скульптурный ажиотаж — подходящий способ удовлетворить амбиции и материальные потребности с одновременным внесением своих имен в пыльные скрижали истории, а то и самой вечности. И все же ощущается присутствие более глубинных оснований: неких подспудных сил, которые, освободившись от давления сверху, осуществили экспансию в наше пространство и время наподобие джинна из бутылки.

Ощущение шабаша, которое осталось от периода подготовки и празднования юбилея основания Москвы, натолкнуло на мысль о языческой природе стихии, бушующей в городе. Похоже, что, избавившись после 17-го года от пут христианства, а после 91-го от пришедшей ему на смену коммунистической религии, Россия обнажила пласты своей архаической сакральности.

Языческая традиция на Руси не умирала никогда: даже в безбожных и вымирающих советских колхозах старушки в редких церквах и потаенных часовенках молились христианским святым, которые только назывались Ильей Пророком, Николой Угодником или Варварой Великомученицей, а на самом деле отвечали за ведра и зачатия, защищали от сыпи или головокружений. Сегодняшний религпросвет продолжает традицию. Так, в день святой Евдокии, самарянки-просветительницы (изначально, естественно, блудницы), обезглавленной язычниками за Христову веру, по телевидению можно было узнать лишь то, что в народе она прозвана говенницей, и если курочка в ее день напьется водички — быть ранней весне. А про Никиту-великомученика, гота-просветителя с Дуная, сожженного за веру, нам сообщили, что в народе его зовут гусятником, и в день этого святого (28 сент.) положено бить гусей.

Уже в советское время языческая компонента русского менталитета оказалась в благоприятной среде. Она избавилась от давления христианского монотеистического иерархизма и получила взамен идолов и кумиров в виде мертвых и живых вождей: пантеоны, под завязку набитые героями-революционерами, героями-летчиками, пионерами-героями, писателями — инженерами человеческих душ, папанинцами, челюскинцами и т.д. и т.п. Отсюда и расцвет советской духовности. Ведь это любимейшее здешнее слово, похоже, вовсе не от “души”, а от “духов” — не только этимологически (гипотеза Л. Рубинштейна), но и по тому, как оно обживало и вновь обживает реальный мир, уснащая его идолами на каждом земном шагу и широким ассортиментом духов прошлого, которые витают над землей. Вовсе не случайно ностальгия по этой самой духовности и золотому советскому веку стала главным рекламируемым объектом при подготовке и праздновании юбилея города. Особенно в электронных средствах массовой информации, обладающих широчайшими возможностями сотворения и запуска в эфир любых духов.

Даже чисто пластически нынешнее скульптурное обихаживание Москвы старательно (хотя и с сильным креном в графоманство) продолжает традицию сталинского “Большого стиля”, или наоборот, норовит представить как Истинное Искусство жанр детских площадок. Так, кишение бронзово-мозаичной фауны во рву у Александровского сада совершенно очевидно наследует мишкам, лешим и другим героям русского сказочно-языческого эпоса, заполнившим московские дворы в застойную пору (металлические потомки ностальгических деревяшек вполне символично, хотя и вряд ли предумышленно помещены в застойную воду) — и по стилистике, и по уровню композиционного мышления, и по эпическому заряду. Посетители нового капища точно прочитали message и начали дружно бросать в воду монеты.

Однако воспринимать сегодняшний процесс исключительно как продолжение советской традиции было бы некорректным упрощением. Даже в “застой” иногда удавалось протащить через все худсоветы или мимо них что-нибудь абстрактно-сюрноватое и установить сей зримый вызов соцреализму перед каким-нибудь научно-исследовательским институтом или нацепить на его фасад. А сегодня, когда противопоставление социалистического реализма капиталистическому абстракционизму перестало быть актуальным и формальные запреты сняты, вся без исключения скульптура носит чисто фигуративный характер. Это выглядит вполне парадоксально в стране, в значительной степени сориентировавшейся на потребительские, политические, экономические и прочие стандарты цивилизованного мира. Уж там-то, как известно, предпочтение давно отдано нефигуративной городской скульптуре, поскольку она легче адаптируется к современной городской среде и говорит со своим временем на более адекватном и разнообразном пластическом языке. Показательно, что главной твердыней беспредметной пластики является Израиль, где изображение людей и животных запрещено религиозным Законом — расценивается как сотворение кумира. У нас же совершенно очевидно действует неписаный закон, регламентирующий монументально-пластическую деятельность прямо противоположным образом.

Многое говорит о духовной близости сегодняшнего процесса архаическому сознанию. Идолище Петра напоминает Родосский колосс и размером, и установкой над водами, и расставленными ногами, да и замышлялось, совершенно очевидно, в духе чудес света дохристианских времен. В большинстве других случаев можно, наоборот, говорить об обращении к традиции богов места и даже домашних идолов (к таковым относится, например, маленькая золотая принцесса Турандот у входа в Вахтанговский театр). Нынешние изваяния, как правило, мельче своих советских типологических аналогов (конных монументов, ростовых фигур и т.п.) и поставлены на более низкие постаменты или вовсе обходятся без них — в общем, максимально приближены к матери-земле и людям, так что можно вступить с ними в индивидуальные духовно-физиологические отношения (прикоснуться, поцеловать и т.п.).

Вполне логичным выглядит и значительное внимание, уделяемое сооружению памятников кичевым, “народным” героям. В этом отношении Жуков, безусловно, перемогает Долгорукого, а Высоцкий с Есениным затмевают не только Гоголя и дедушку Крылова, но даже Пушкина. Кумиры народного сознания есть идолы по определению, так что девиз “Сотвори себе кумира” является вполне проявленной идеологической базой сегодняшней монументально-пластической деятельности. Уже в заделе памятник Окуджаве, над которым работает, естественно, Церетели. Не за горами, надо думать, монумент Никулину, а со временем и всей троице, одураченной Шуриком и псом Барбосом. Почему бы к принцессе Турандот не добавить серебряную принцессу Диану? Там, глядишь, наступит черед Пугачевой и Кобзона — тоже из каких-нибудь сверкающих материалов (тельцам положено быть драгоценными, а то, что видимость будет обманчива, вполне в духе эпохи суррогатов).

А кто, собственно, сказал, что нельзя ставить памятники живым кумирам? Ставили же при советской власти на родине дважды героев войны и труда прижизненные бюсты, не говоря уже о том, что таковыми были все бесчисленные изваяния “отца народов”. Чем нынешние любимцы хуже? Уж, по крайней мере, никогда не станут пугалами. Ну представьте себе, что вместо всяких вождей в свое время поставили бы памятники Любови Орловой и Лемешеву с Козловским — любо-дорого смотреть и, во всяком случае, ни при каких сменах курса никуда не надо свозить.

В этом отношении Неизвестный, одержимый Вечностью и Богом, да к тому же живущий в другом полушарии, не попал в струю — его лысые голыши на всенародных идолов не тянут, скорее, наследуют лешим. Зато вполне в струе его идея обнажить тела. В парке скульптуры уже стоит Высоцкий ню с гитарой, нисколько не прикрывающей старательно пролепленные гениталии. То, что в скульптурной архаике разных народов преобладала экспозиция гипертрофированных женских грудей и детородных органов, как символов плодородия, а у нас превалируют мужские, тоже естественно. Во-первых, битва за урожай давно закончилась, а во-вторых, в очередной раз подтверждается версия женской природы России, то есть ее тяга к мужскому, скажем так, началу.

Вполне органична и градостроительная стратегия описываемого процесса. Курган на Манежной площади так же, как колосс на намытой стрелке Москвы-реки, не только сами по себе важнейшие вехи оязычивания Москвы. Их градообразующий характер обещает метастатическое прорастание новой субкультуры по всему городу. Или, если воспользоваться архаическим по духу сравнением, они суть грибницы, и теперь грибочки полезут по всему городу с утроенной силой. И вряд ли этот естественный процесс остановит историческая справка: пространство языческого поклонения подозрительно часто становилось местом человеческих жертвоприношений.

Вместо заявленного и вроде бы даже алкаемого христианского возрождения реально имеет место языческое, суть подмена и профанация, что характерно для сегодняшней культурной ситуации (особенно в той ее части, которая в большей или меньшей степени управляется сверху). Разница между желаемым и получаемым определяется даже не столько культурным уровнем власти и ее установкой на немедленную замену старой идеологии новой — не менее целеустремленной, — сколько тягой к быстрому, любой ценой, достижению поставленных целей, что на практике оборачивается выбором быстро достижимых целей, то есть хватанием того, что близко лежит.

Восстановленное с помпой самое большое и неудачное здание Москвы XIX века и вылезшее из-под земли чудище на Манежной площади решительно перевели стрелку барометра архитектурной атмосферы на суррогат и кич (пройдитесь ночью вокруг Кремля: ХХС и манежный комплекс горят ярче тысячи лун, а собор Василия Блаженного погружен во тьму), а предпринимаемые альтернативные усилия можно охарактеризовать как архитектуру растерянности. Но вместо необходимой в такой ситуации паузы планируется новый натиск — глобальная реконструкция центра Москвы. Еще нет мало-мальски приемлемых предложений, но уже есть спущенные сверху сроки ее завершения, подозрительно точно совпадающие с окончанием следующего — последнего — срока пребывания Лужкова на посту мэра. Проведенный конкурс на реконструкцию Боровицкой площади показал, что предложенные конкурсные проекты совершенно несостоятельны, а один, внеконкурсный (за которым стоит Церетели), плюс к тому претенциозен и агрессивен (даже в большей степени, чем манежный комплекс) по отношению к московским архитектурным шедеврам, в данном случае, главным — Румянцевской библиотеке (Пашкову дому) и Кремлю. Конкурсная комиссия отказалась присуждать премии, но мэр Москвы указал на внеконкурсный проект как на устраивающий его. Напуганные академики поднатужились и выдали согласованный, одобренный комиссией вариант, настолько межеумочный и вялый, что реализовывать его нет никакого смысла.

А еще будет восстановлена стена Китай-города. Правда, на новом месте. Объяснение проектировщиков, что на старом ее поставить невозможно, потому что там машины ездят, кажется им исчерпывающим основанием для смелого решения. Но если даже восстановление историко-архитектурного памятника в прежнем виде на прежнем месте является вполне спорной акцией, то строительство “памятника” (кавычки в этом случае неизбежны) немножко в другом виде и месте даже профанацией не назовешь. Новые, обязательные к исполнению затеи включают реконструкцию острова напротив храма Христа Спасителя, на котором стоят кинотеатр “Ударник” и “Дом на набережной”, Гостиного двора Джакомо Кваренги вблизи Кремля и еще нескольких объектов и ансамблей в самом центре Москвы.

Задача единовременного окончательного решения всех допрежь не разрешенных проблем и вопросов не просто напоминает своей идеологической интенцией не столь уж отдаленные времена, но и, с точки зрения профессиональной специфики, требует чрезвычайно низкого уровня понимания проблем и ответственности у творцов, что, соответственно, раскрепощает их амбиции. Насколько можно судить по уже сделанному, архитекторы вполне на уровне запросов власти, и это предопределяет высокую степень вероятности исполнения, казалось бы, утопического социального заказа. То есть “возвращение” центру Москвы исторического облика (с его одновременным решительным “улучшением”), скорее всего, пройдет в исчерпывающем объеме и в строго намеченные сроки, а, стало быть, заявленная регенерация гарантированно обернется дегенерацией (даже если конкретные поставленные задачи в принципе имеют корректные решения, что далеко не во всех случаях очевидно).

Волны скульптурной и нагоняющей ее архитектурной вакханалий ощущаются как накатывающий на нас девятый вал. Москва на протяжении своей истории уже выдержала (с большим или меньшим успехом) несколько пассионарных попыток превратить ее в пуп Земли, но и ее адаптационные ресурсы, думается, небезграничны. Нынешний натиск, беспрецедентный по совокупному напору насильственности, амбициозности, некомпетентности и безответственности, запросто может превратить ее в суррогат алкаемого пупа — во что-то вроде огромной бородавки.