Транслит
(Санкт-Петербург)
Альманах
издается в Санкт-Петербурге, в год обычно выходит один выпуск. Чрезвычайно
мелкий шрифт вызывает ассоциации с конспиративными материалами — альманах
сильно ориентирован на западных левых мыслителей и политические течения.
Рефлективная часть преобладает в объеме над поэзией и прозой. Все выпуски тематические: № 1 посвящен проблеме гендера,
№ 2 (и фактически № 3) — проблеме автора, № 4 — секуляризации литературы, № 5 —
субъекту художественного высказывания, № 6/7 — соотношению факта и литературы,
№ 8 озаглавлен «Литература: вид сбоку» (собственно, каждый выпуск «Транслита» — попытка посмотреть на литературу с тех или
иных позиций извне), № 9 — «Вопрос о технике» (имеются в виду технические
приемы литературы, но и технические устройства тоже), № 10/11 —
«Литература — советская». Постоянные темы обсуждения в альманахе — литература
как социальная практика, литература и власть, литература и идеология,
литература и медиа, литература и современные
технические средства воспроизведения текста. «Транслит»
— точка встречи литературы и философии. «Витгенштейн
где-то говорит, что философию надо поэтизировать. Тогда верно и обратное: поэзию надо философизировать»
(Дж. Агамбен). Но и для литературы важно философское
обсуждение вопроса о реальности или событии.
«Транслит» — территория поиска.
Публикация стихов К. Корчагина сопровождается дискуссионными откликами на них
С. Огурцова и А. Голубковой,
по размеру даже бо?льшими, чем подборки стихов.
Одновременно со статьей могут быть помещены собственные стихи ее автора. Много
диалогов, в которых позиция одного участника корректирует позиции других. Так, итальянский философ Дж. Агамбен
напоминает, что, хотя субъективность автора подвергнута сомнению еще со времен
Китса и Рембо и «если кто-то пишет с целью утвердить свое эго, он плохой
писатель», хотя «место автора пусто», с другой стороны, «это не значит, что это
место несущественно», это активное пространство только и делает возможным
чтение, соприкосновение с миром, втянутым этой активностью. Альманах не
избегает критики собственных авторов. Поэтический манифест В. Лунгула на соседних страницах подвергается разбору А. Смулянского. После публикации стихов А. Горбуновой К.
Корчагин отмечает, что советская эпоха для нее — царство мертвых, что позволяет
игнорировать ее сложность и противоречивость. Есть жесткая
рецензия С. Завьялова на составленную К. Медведевым антологию поэтов-участников
Великой Отечественной войны, показывающая полную непроработанность
антологии в методологическом отношении.
Авторов альманаха объединяет стремление сделать литературу и
искусство действующей в обществе силой. Соответственно большое внимание
уделяется опыту авангарда первых лет существования СССР, ставившему сходные
задачи, — а также все-таки существовавшим в советском прошлом островкам еще не
удушенного социализма с демократией внутри трудового коллектива,
самоуправлением. К опыту реального освобождения, неприемлемого ни для
капитализма, ни для бюрократии.
Однако внимание к процессам в обществе порой вызывает
чрезмерную увлеченность социологическим подходом. К. Медведев убежден, что на
восприятие стихов радикально влияет, например, возвращается ли человек с работы
на метро или на своем автомобиле. М. Гронас объясняет
продолжающуюся распространенность рифмованного стиха в России только
требованиями запоминания — материалов идеологизированной
школьной программы или, наоборот, неподцензурной
поэзии (а ведь в русской эмигрантской поэзии не было ни того, ни другого, но
верлибр был распространен еще меньше).
П. Арсеньев в эссе «Бюрократия кода» отмечает переход от
тирании автора к тирании интертекста, замкнутой на
себя игры означающих. Видимо, действительно важно «рождение читателя» для
размыкания круга. «После преодоления этики послания и эстетики кода необходима
новая этика рецепции», активный читатель, способный «изобрести
собственный ответ». Но это работа ответственной индивидуальности, а альманах
пока ориентируется все-таки скорее на группового
читателя. Поэт должен «выявить тот социальный слой, которому его слово действительно
нужно» (В. Лунгул), «если мне нравятся некие строчки
некоего современного поэта, это значит, что я, сам того не осознавая, вижу за
ним некую НОВУЮ группу людей» (К. Медведев). Задача большинства стихов
альманаха — скорее репрезентация повседневности («сегодня не должно быть ничего
более будничного, чем поэзия» — П. Арсеньев). Этому соответствуют длинные
повествовательные стихи, долженствующие изображать мир современного работника
умственного труда, дезориентированного и подавленного. Описание рутины вместо
расширения горизонта. Прямолинейный отклик на политические события. Это не
специфически российское явление, таковы и многие помещаемые в альманахе
переводы финских, итальянских, украинских, грузинских поэтов. Но, кажется, эти
тексты не имеют иного значения, кроме
социологического.
В альманахе нечетко отслеживается разделение с массовой
культурой. «Культурная репрезентация труда сводилась к
отслеживанию своего карьерного роста и увеличению медиальной известности, к
существованию в качестве поп-звезды на интеллектуальном подиуме и погоне за
непосредственными денежными вознаграждениями в виде гонораров, премий, грантов
и дотаций» — вряд ли эти слова Д. Голынко-Вольфсона
относятся к любому (даже известному) автору 90-х годов, а если это так, то и
финансовый кризис не настолько повлиял на литературу, как на массовую
культуру. «Российское современное искусство до 2008 — это искусство
ослепительной траты и эйфорической анестезии.
Российские нефтедоллары шли на организацию гигантских арт-вечеринок
и финансирование немыслимо дорогих высокотехнологичных проектов» (А. Жиляев) — утверждение, также не относящееся ко всему
российскому современному искусству. Причин такого смешивания, видимо,
несколько. С одной стороны, «Транслит» достаточно близок современному изобразительному искусству, которое
интегрировано в развлекательную культуру гораздо больше, чем литература. С
другой — альманах одержим утопией, нереали-зуемой еще более,
чем вечный двигатель, — созданием искусства если не для всех, то для многих, но
так, чтобы не поступаться его сложностью.
«Чтобы социальная поэзия действительно могла считаться
прикладной и функционально применимой в конкретном социальном контексте, она
должна внутри стихотворения выстроить нарратив, повествующий о путях и этапах построения субъективности в
условиях глобального капитализма» (Д. Голынко-Вольфсон).
Но поэзия не строит нарратив, а развивает личность
совсем иным путем. Поэзия — средство ви?дения и этической ориентации.
Если автор репродуцирует общие места о серости мира, дезориентации,
постиндустриальном одиночестве, тотальной потерянности — значит, он плохой
поэт. Мир сложен, неопределен и неясен, но
действительно содержательные вопросы к нему начинаются там, где 99% современных
поэтов давно остановились.
«Транслит» дает место и тем, кто
идет дальше. От полифоносемантики А. Горнона до элегантного танца А. Сен-Сенькова с визуальностью и тактильностью,
есть и переводы А. Скидана стихотворений Майкла Палмера,
одного из наиболее сложных современных американских поэтов. В собственной
статье А. Скидан напоминает, что автор обречен на
изгнание из общества еще со времен Платона, требовавшего очистить от поэтов
идеальный город. «Стихотворение уже само по себе есть изгнание из мира, и отда-ющийся
безобидной вроде бы поэтической игре свидетельствует тем самым о готовности
пребывать вне закона, вне порядка истины и поддерживающей ее коммуникации, быть
вы-брошенным вовне, в том числе самого себя». Он приводит слова М. Бланшо о том, что поэт живет глубиной разрыва, и «поэзии
еще предстоит изобрести способы пребывать в сердце этой абсолютной разорванности, вынести ее как открытость будущему и, кто
знает, будущим — коллективным — действиям».
Плодотворно представление о поэзии как «говорении-к»
(С. Огурцов), не «говорении-с», поскольку нет уверенности в том, что тебя
слушают, понимают, что тебе ответят, не «говорении-о»
(это будет лишь описанием). Поэтому С. Огурцов говорит о неизбежной темноте
поэтического высказывания, причем, по Ф. Лаку-Лабарту,
эта темнота «связана с предвкушением встречи, а вовсе не со стремлением к одиночности».
Альманах исследует пределы, блуждает порой в логических
тупиках, упирается в продолжения, доведенные до абсурда. Но это поиск, который
значительно привлекательнее мертвого равновесия. Так «Транслит»
становится местом публикации наиболее сложных авторов современной молодой
поэзии — Н. Сафонова, Е. Сусловой, К. Корчагина, А. Кручковского,
К. Адибекова. «себя целую за губу расстрела в саду
случайном куда стареть к земле подбрасывало год как знак победы как беглую
слюнную кутерьму он говорил что светом так обедал что вечером разматывал цветы
ко сну во чреве древа и облепиховом кусту и живота
зимы преддверья и очень долго падал вырез раненых почти как вывернутый берег я
совершенно и без угольного изъяна мне нечего на память не вернуть» (Е.
Суслова). Интересно использование одновременно пространственной композиции и
номинативного ряда у К. Адибекова:
кружева кольц круги
подъема солнц каменный он
идет волнорез идей широко
вьется подол шинель selva
oscura: в наклоне глаз и в
угрозе теней красная
дорика линии лязь въедена
в склон зеленых туман дождь
«Любое «хорошее» искусство раскрывает пространство
возможного, производя (бесконечную) множественность субъективностей — в этом
его освободительная функция» (С. Огурцов). «Транслит»
еще раз подтверждает, что поэзия обращена к индивидуальности, политика —
предмет коллективного действия. Поэтому поэзия, при попытке прямой корреляции с
политикой, перестает быть собой и попадает в область в худшем случае — массовой
культуры, в лучшем — политической публицистики. Но, развивая личность, поэзия
способствует и ее политической активности.
Непрямая связь поэтики и политики существует на уровне
мировоззрения. Видимо, последовательная ориентация человека на свободу, на
индивидуальность предполагает и его ориентацию на индивидуализированную по
языку поэзию, а уступки тем или иным образом усредненной речи позволяют
предположить, что и с пониманием свободы здесь не слишком благополучно.
Поскольку недекларативная поэзия меняет мировоззрение
(индивидуальную этику, речь) глубже и точнее, то можно сказать, что, например,
Е. Суслова — гораздо более политический поэт, чем А.
Очиров. Остается пожелать «Транслиту» продолжения
поисков в направлении поэзии и политики. «Если язык утратил способность
освобождаться от национального и коммуникативного использования, вам уже не
открыть нового измерения» (Дж. Агамбен).
