Михаил Айзенберг. свет какой-то из ничего. Стихи. Михаил Айзенберг
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 10, 2024

№ 9, 2024

№ 8, 2024
№ 7, 2024

№ 6, 2024

№ 5, 2024
№ 4, 2024

№ 3, 2024

№ 2, 2024
№ 1, 2024

№ 12, 2023

№ 11, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Михаил Айзенберг

свет какой-то из ничего

Об авторе | Михаил Айзенберг — постоянный автор «Знамени»

Об авторе | Михаил Айзенберг — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация в № 3, 2012. Лауреат премии журнала «Знамя» за 2001-й, премии Андрея Белого за 2003 год, премии «Anthologia» (2009).

 

Михаил Айзенберг

свет какой-то из ничего

* * *

Над рекой, где талый лёд
стал подмокшею периной,
снег смеркается, идёт
с осторожностью звериной.

Кто в поленнице живёт
возле заднего крыльца?
Свету хочется болеть.
Вышел месяц без лица.

* * *

Что, голубка?
Что, касатка?
И тебе несладко?
И твоя скорлупка
треснула, голубка?

А тверда была как будто
и прочна, казалось,
и подземная побудка
не тебя касалась.

 

* * *

За стеклом загорается баккара
Н
а лице зажигается темнота
Пропадай моя голова
Ещё раз; ещё полтора

 

Наново вставленные глаза
учат снова, как в первый раз,
дотемна разыгрывать черноту,
дочерна распахивать темноту.

* * *

В тёмном её не узнаешь, в светлом
Т
о темна она, то светла

Тает в облике самом бедном

Слезоточица и кручина
Жизнь, которая не была,
в самом деле неизлечима

 

Разделил бы её, да не с кем,
и забыть её не смогу —
просиявшую мягким блеском,
словно закутанную в фольгу.

* * *

  Мите,Филе

 

Деревце
светлое, белое
такое нарядное
тонкая трость ствола
белая кость природы

 

Бледное, ненаглядное
Зелень рассыпчатая бела

 

Деревце охорашивается.
Осы возвращаются, беглецы.
Воздух сияет во славу саженца,
жёлтым огнём и красным сигналит здравница.

 

Светят сирени розовые столбцы,
на каждом капустница не нарадуется.

* * *

Живительного воздуха пласты,
стрекозами развёрнутые ткани;
расходятся зелёные листы
и воздух пьют мельчайшими глотками.
И точками животворящей пыли
усеяна воздушная стена.
Крылатые пылинки-семена
светящиеся в воздухе застыли.
Неслышный ветер входит налегке
при лиственном движеньи осторожном —
в берёзовой летящей шелухе,
соединившей будущее с прошлым.

* * *

Чуть вечер — лампочка в углу
подсветит штриховой рисунок
ночниц, приклеенных к стеклу —
крылато шелестящий сумрак.
Здесь и лимонницы нередки,
и нимфалиды. Но душе
мельчайшие всего дороже:

в невидимой узорной сетке,
почти не бабочки уже.

* * *

В небе облачная лестница
расплывается, непрочная,
как речное отражение.
И немногое поместится,
выходя из окружения.

 

В небе облачная вотчина
вьёт верёвки, строит крепости.
Не пугается вторжения
и не этим озабочена.

 

Восходящими ступенями,
пропадающими звеньями
в небе лестница изгладится.
Опоздавшего не хватится.

* * *

Буквы, будь они неладны,
жуковатые шмели;
слушать тайные команды,
всё подхватывать с земли —
это правило известно.
Только вовремя начни —
пишет время, пишет место,
птичьи голоса ничьи.
И усилия неравны,
если будет суждено,
чтоб однажды слово правды
показалось — хоть одно.

 

Правды хоть одно словечко,
оловянное колечко,
из земли извлечено.

* * *

На глазах зелёный луг
поминальным станет залом,
где кузнечика паук
заворачивает в саван.

Кто остался, кто исчез,
сообщит лесная почта,
кто на лестнице существ
поминается заочно.

Только мёртвые зачем нам?
Отпусти её одну
по дороге с белым щебнем —
непонятную вину.

Так вздыхает, не таясь,
так заламывает руки,
словно детская боязнь
снова просится во внуки.

И виднеется пока
у забора за сиренью

тень умершего зверька,
не подверженная тленью.

Вслед Стивенсону

Моряк, причалив, покинет борт,
охотник уйдёт с холма;
оставляют бремя земных забот
и находят свои дома.

 

Оттого глубинный могильный пласт,
над которым луг и коровий выпас,
никому чужому себя не даст
и своё схороненное не выдаст.

 

И земля, которую мы не купим,
не присвоим тучных её низин,
на себя стянув из последних сил —
загудит, натянутая, как бубен.

* * *

В тёмном сводчатом приделе
на романской капители
человека гладит лев.
В яму каменной постели
князь ложится, ослабев.
Воздают ему по вере
все улыбчивые звери,
кровь забывшие и гнев.

* * *

Что было мыслью, в камень превратилось.
Истаял облик в смертном обороте,
чтобы таких в природе не водилось,
чтоб им подобных не было в природе.

 

Но в воздухе расходятся круги,
неявные живут прикосновенья,
и лёгкие неслышные шаги
обходят опустевшие владенья.

* * *

Что новый автор?

Кажется, молчит он.

Легко сказать, что и на этот раз
полуизвестен, толком не прочитан.
Где Харджиев? Где новый ОПОЯЗ?

Кто между нами жил, но не мелькал,
а вдалеке искал себе поживу,
соседнюю лесам и облакам —
или горам, когда, как великан,
перелетал с вершины на вершину.

Дурная весть, и верится с трудом.
В сознание, обложенное льдом,
она доходит в виде документа.

 

Но облако слоится на лету,
и голоса живую широту
магнитная сворачивает лента.

* * *

Каждая ночь держит привычной хваткой,
где б ни застала. И за её подкладкой
мелкие бесы меряются чинами,
где бы ни жили, где бы ни ночевали.

 

Окна сигналят о небольшом достатке,
старые рамы с ворами играют в прятки,
и ни на чём держится крестовина.

 

Вечная ночь тоже непредставима.
Всё же и там слышится шаг нетварный
и вдалеке топот враждебных армий

 

рваный какой-то крик
лунный как будто блик
или там где совсем черно
свет какой-то из ничего

Два голоса

— Что у тебя с лицом?
Нет на тебе лица,
выглядишь беглецом.

 

— Топкая здесь земля.
Тонок её настил.
Долог её отлив.
Быть не хватает сил,
жабрами шевеля.

 

— Вот объявился тать,
командир этих мест.
Что ни увидит, съест.
Нечего ему дать.

 

Всех коров извели.
Зверя сдали на вес.
Множатся стригали,
но никаких овец.

 

— Да, но ещё вдали
множатся голоса
выброшенных с земли,
стёртых с её лица.

 

В камни обращены.
Гонит воздушный ключ
запахи нищеты.
Камень ещё горюч.

 

— Время-то на износ.
Времени-то в обрез.
Что бы ни началось,
некогда ставить крест.

 

Выбери шаг держать,
голову не клонить,
жаловаться не сметь.

 

Выбери жизнь, не смерть.

 

Жизнь, и ещё не вся.
Жаловаться нельзя.

* * *

Такие пасмурные дни,
что впору зверем притвориться
вблизи горящей головни.
В родные запахи зверинца,
смотри, лицо не окуни.

 

Ружейный выстрел вдалеке
покатится в пространстве плоском,
когда идёшь по чёрным доскам
к ещё невидимой реке.

 

Под эхо выстрелов ружейных
в лечебной отстояв
грязи —
где волчий страх? и где ошейник?
Мир повернулся на оси.

 

Кого тут можно запугать?
Пройдём и сами не заметим
через немереную гать
на воздух, пахнущий медведем.

* * *

То ли правда накопились годы,
и зачлись потерянные справки —
набежали северные льготы,
медленные скромные надбавки.
Прибывают воробьиным шагом
выгоды забытого контракта.
В гости к недоверчивым бумагам
в дальний путь отправимся обратно.
Вот судьба — зови её в подмогу,
а всегда отыщется другая.
С нею и останемся, в дорогу
умную улиту запрягая.

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru