Разговоры через океан

Американские библиотеки — одно из самых приятных открытий для эмигрантов. Свободный доступ к книгам, компьютеры, детские уголки, программы для детей и взрослых, книги и фильмы, аудиодиски и журналы на родном языке, курсы английского языка для разных уровней подготовки — словом, сюрприз да и только! Неслучайно даже А.И. Солженицын, критиковавший Америку в пух и прах, когда его спросили, что ему нравится в Америке, ответил: “Библиотеки”. Признаться, мне было приятно услышать этот ответ, прозвучавший в документальном фильме о Солженицыне. Я не была удивлена. “Вермонтскому затворнику” было очень удобно заказывать книги и материалы со всех концов страны для работы над эпопеей “Красное колесо”. Система межбиблиотечного обмена позволяла и позволяет это сделать, причем совершенно бесплатно, любому пользователю публичной библиотеки. Массовое распространение в США публичные библиотеки получили в конце XIX — начале ХХ века, и почти половина из них была построена на деньги американского железнодорожного магната шотландского происхождения Андрю Карнеги. Одним из условий построения библиотек, по замыслу А. Карнеги, было то, что они должны были обеспечивать свободный доступ для всех.

Впервые я воспользовалась библиотечными услугами, когда пришла в местную библиотеку, чтобы одолжить книгу TOEFL (Test of English as a Foreign Language). Уж не помню, твердо ли у меня созрело решение делать библиотечную карьеру или я просто раздумывала на эту тему, но мне предстоял тест как человеку, желающему продолжить образование на уровне магистра. В Америке библиотекарю непременно следует быть обладателем магистерской степени в области библиотековедения, причем не важно, в какой области у вас степень бакалавра. Итак, я впервые переступила порог библиотеки New Utrecht, входящей в систему шестидесяти бруклинских библиотек. Название New Utrecht, кстати, несет на себе отпечаток голландского наследия и тех незапамятных времен, когда Нью-Йорк назывался Нью-Амстердамом… Меня поразил второй этаж, где размещались книги для детей. Светлая детская мебель, чистота, уют, тихо и приветливо... Тогда я даже не воображала, что войду в библиотечный мир Америки и стану его частицей. Экзамен я сдала, поступила в колледж Квинса, выучилась на библиотекаря и после нескольких лет работы в частных и академических библиотеках узнала наконец, что означает американская публичная библиотека.

Помню мой опыт пользования публичной библиотекой в родном Баку. Закрытый доступ к книгам, которые выдавались на руки только через библиотекарей, карточный каталог, бедный выбор книг и затрепанное вконец их состояние... Как давно это было, как далеко... Нашим детям уже трудно себе представить публичные библиотеки без свободного доступа к книжным полкам, без специально оборудованных детских комнат, без информационных служб, готовых отвечать на любые вопросы, включая самые нелепые, по телефону или по компьютеру (в последнем случае — двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю), без музыкальных и видеодисков, без электронных баз данных, за которые библиотека платит деньги, а доступ к ним для широкой публики бесплатный. Кто из нас мог взять в публичной библиотеке в застойные годы, о которых многие вспоминают с умилением, книги М. Цветаевой и Б. Пастернака, Н. Бердяева и Л. Шестова, М. Бубера и Ф. Ницше, Ф. Кафки и М. Пруста? Кто мог найти хоть что-нибудь стоящее по религиям мира, книги о современной политике, не отражавшие официальной точки зрения, альбомы по искусству?

Американская библиотека напоминает мне танцующего многорукого Шиву, настолько радостно и напряженно в то же время несет она бремя общественного служения. Она не просто книгохранилище, а информационный центр, легкие, через которые общество дышит и насыщается кислородом новых идей, мнений, точек зрения. Как показывает жизнь, роль библиотеки возрастает в критические, трудные для общества времена: тогда библиотека и советчик, и помощник, то место, куда люди идут за информацией, отдыхом, утешением и просто за радостью для души. Так, после трагических событий 11 сентября 2001 года приток посетителей в публичные библиотеки Нью-Йорка возрос, что неизменно происходит и в периоды экономического спада и в любые тяжелые времена.

Кстати, начала я работать в публичной библиотеке Квинса на следующий месяц после 11 сентября 2001 года. Эта дата стала для американцев точкой отсчета, когда все помнят, где их застало известие о трагическом событии и что они делали в это время, то есть как дата объявления войны, что вскоре, увы, стало реальностью: сначала Ирак, потом Афганистан... Итак, я приступила к работе в отделе информации, где мы выдавали справки и по телефону, и очно, сидя за справочным столом на первом этаже, — и самым распространенным вопросом, как нетрудно догадаться, был и остается вопрос “как пройти в туалет?”. В телефонном справочном отделе надо было быть готовой к любым вопросам. Однажды меня попросили сравнить рост (!) Чан Кай Ши и Уильяма Пена, чье имя легло в основу штата Пенсильвания. В другой раз поинтересовались урожаем американской пшеницы. Проработала я в этом интересном отделе с год, а потом узнала о вакансии, открывшейся в отделе “Новые американцы”.

Не могу удержаться, чтобы не сказать несколько слов об этой программе. Она существует с 1977 года и уникальна даже для библиотечного мира Америки — страны, богатой товарами и услугами. Программа “Новые американцы” является скорее тем, что мы привыкли называть “отделом”, и состоит этот отдел из постоянного штата — нескольких библиотекарей и клерков, единственная задача которых — помогать иммигрантам, чей родной язык не английский. Помощь не только в приспособлении к реалиям американской жизни, но и в сохранении культурного наследия иммигрантов и их языка. Не боясь впасть в патетическую риторику, скажу: миру, зараженному национализмом и ксенофобией, есть к чему присмотреться! Квинс — это самый этнически пестрый район не только Нью-Йорка, но и всей Америки. Там проживают выходцы из ста девяноста стран мира, говорящие на ста шестидесяти языках. Как тут не вспомнить про Вавилон?!

У “Новых американцев” одна библиотекарша обрабатывает демографические данные, касающиеся Квинса, чтобы адекватно реагировать на происходящие перемены и в соответствии в ними переориентировать программы, закупку и распределение книг на разных языках. Другая покупает литературу на китайском языке и помогает местным библиотекам, где проживают большие анклавы китайцев, третья делает то же самое в отношении литературы на испанском языке и организует культурые программы. Моя же роль была поистине единственной в своем роде, так как должность моя, насколько я могу судить, существовала только в рамках программы “Новые американцы”. Она называлась Соping Skills Librarian, что практически непереводимо на русский, но я попытаюсь. “To cope” означает “справляться”, а “skills” — умения, навыки, следовательно, библиотекарь в этой должности помогает иммигрантам справляться с трудностями и преградами, стоящими на пути их американизации и успешного движения вперед в карьере, финансах, решении семейных и жилищных проблем, — словом, поле деятельности поистине необъятное. Все программы проводятся на родном языке той аудитории, на которую они рассчитаны. На русском языке были предложены семинары о том, как понять систему общеобразовательных школ города Нью-Йорка, возможности трудоустройства и способы поиска работы, как получить американское гражданство, как справиться со стрессом иммиграции и т.д. Я не открою истины, если скажу, что очень многое зависит от разрекламированности мероприятий. К сожалению, наши русскоязычные средства массовой информации не были нам большими помощниками в этом. Если не платите за объявление в газете или за рекламу по радио, то ничего не выйдет. Меркантильный интерес газет усилился с годами, так как они дышат на ладан, теснимые всемогущим Интернетом. Все же по-человечески мне было обидно, что мы стараемся для нашей русской общины, а они не хотят пойти нам навстречу...

Для выступлений приглашались русскоговорящие специалисты из широко известных общественных организаций или компаний, и большей частью они выступали бесплатно, то есть библиотека им за выступление ничего не платила, не говоря уже о слушателях. Семинары, культурные программы и концерты, организованные библиотекой, бесплатны для посетителей. Надо признаться, все три системы публичных библиотек Нью-Йорка (Нью-Йоркская публичная библиотека, которая охватывает районы Манхэттена, Статен Айленда и Бронкса, Библиотека Квинса и Бруклинская публичная библиотека) предлагают массу программ для иммигрантов, и, конечно же, русские эмигранты не исключение. Я неслучайно говорю “системы”, ведь каждая из них включает целую сеть библиотек: в Нью-Йоркской — восемьдесят шесть отделений плюс четыре исследовательские библиотеки, включая ту, где собран материал по изящным искусствам, библиотеку, посвященную культуре афроамериканцев, библиотеку по бизнесу и главную исследовательскую библиотеку в Манхэттене; шестьдесят библиотек Бруклина и шестьдесят две библиотеки Квинса. Фестивали русского искусства, выступления знаменитых писателей из России, музыкально-литературные композиции, предлагаемые эмигрантскими авторами, и много-много еще разного.

В Бруклинской центральной библиотеке выступали Л. Улицкая и Д. Быков, В. Шендерович и Г. Остер, Ю. Рост, Е. Евтушенко и многие другие деятели литературы и искусства, демонстрировались новые документальные фильмы, такие, как “Подстрочник”… Конечно же, прежде всего публика идет “на имена”, и в этом смысле русская публика не исключение. Любопытнее послушать, что скажет приезжая знаменитость, нежели голоса малознакомых или незнакомых авторов. Читают наши люди самое разное, от Дарьи Донцовой до Томаса Манна, а так как основную категорию читающих по-русски составляют бабушки, то востребованность гламурных книг с томными красавицами и красавцами на обложках остается неизменной. Как правило, эти книги печатаются на дешевой желтой бумаге, и томики распадаются с такой же легкостью, с какой выветривается из голов читательниц их содержание. Между тем на полках мирно уживаются рядышком жэзээловская биография Ахматовой и биография Берии, “Голливуд” Чарльза Буковского и “Митина любовь” Бунина. Читатели большей частью тоже настроены миролюбиво друг к другу и к сотрудникам библиотеки.

Вот подходит ко мне жизнерадостный посетитель, который дважды обращался ко мне на “ты”, чем меня, признаться, удивил. На третий раз я поинтересовалась, почему он мне “тыкает”. Он простодушно заявил, что в Америке нет обращения на “вы” (популярное мнение, разделяемое многими эмигрантами), на что я заметила, что все правильно ровно с точностью до наоборот: в Америке нет обращения на “ты”, такое обращение — устаревший вариант, который можно найти в Библии и пьесах Шекспира. С тех пор этот читатель, бывший житель Киева или Житомира, непременно говорит мне “здравствуйте”, выразительно подчеркивая последний слог. Частый посетитель нашей библиотеки — лысый старичок из Кишинева. Он всегда полон комплиментов и жалоб. Комплименты он щедро отпускает всему женскому персоналу библиотеки, а жалобы адресует преимущественно мне. Касаются они трех моментов: шума, качества воздуха в библиотеке и работы компьютеров. На жалобы приходится отвечать, что да, библиотека перестала быть тем, чем она была в прошлом, но если вас кто-то особенно донимает шумом, дайте знать; качество воздуха у нас такое, какое позволяет система кондиционирования, и никто не жалуется, представьте себе, тут мы ничего поделать не можем; на компьютерном мониторе, где отражается очередность, правда, теперь буквы обозначены более мелким шрифтом, чем ранее, но так было решено нашим техническим начальством, и ничего с этим поделать нельзя.

Иногда люди спрашивают, по какому принципу осуществляется закупка и распределение книг в библиотеке. Помимо бюджетных соображений, что очевидно, предпочтение отдается книгам, пользующимся спросом, популярной литературе. Спрос рождает предложение: чем активнее читатель просит книги или фильмы, которые его интересуют, тем больше шансов, что библиотека их закупит и предложит. Наши люди неохотно пишут свои предложения, предпочитают держаться незаметно, как бы чего не вышло. А жаль! Чем больше они будут просить русских книг, тем больше библиотечное начальство будет стараться их снабдить ими. Начальство интересует не столько мнение библиотекарей, сколько “глас народа”. Есть и минусы подобного подхода. Из библиотечных коллекций “вымывается” литература, которая никогда не станет популярной, но от этого не перестанет быть великой. “Толстые” журналы, книги, рассчитанные на узкий круг читателей, на любителей и чудаков, списываются из-за того, что недобирают показатели по циркуляции, и на смену им приходит переводная или отечественная дребедень. Я говорю о книгах на русском языке, но те же процессы происходят и с книгами и материалами на английском.

Но вот в чем беда или радость, говоря с иронией или без: потребность в классике все равно неистребима, и теперь она исходит уже от молодого поколения, правда, гораздо реже по сравнению со “стародежью”. Иногда интерес к классике бывает подстегнут энтузиазмом родителей или библиотекарей. Подходит к столику информации молодой человек и просит найти в каталоге пьесу Теннесси Уильямса, затем пьесу Юджина О’Нила. Наконец я интересуюсь: “Это вам в колледже задают?” “Нет, самому интересно”. По легкому акценту я догадываюсь, что он говорит по-русски. “Так чего же вы просите Чехова на английском языке? Читайте по-русски!” Увы, с некоторым усилием нахожу “Трех сестер” в Центральной библиотеке и заказываю для него. Всего несколько экземпляров чеховских пьес на русском на весь огромный Бруклин, где проживает около сотни тысяч русских эмигрантов. Позор! Примерно такой же диалог происходит с девушкой, которая захотела почитать что-нибудь из Толстого и Достоевского (по настоятельному совету родителей, как она призналась). Проходит подростковый протестный возраст, и молодые люди начинают интересоваться русской литературой, от которой раньше шарахались как от знака принадлежности к эмигрантам, то есть не к “настоящим американцам”. Но возвращаюсь к молодой читательнице. К собственному разочарованию, обнаруживаю, что “Преступление и наказание” — большая редкость в оригинале, все копии романа в основном по-английски. Вручаю ей два тяжеленных тома “Войны и мира”, чудом оказавшихся на наших полках: я как-то заказывала их для молодого человека из Ташкента.

Основную массу посетителей русских концертов и программ в библиотеках составляет пожилая публика, те, кому за пятьдесят. У молодых людей свои интересы и кумиры, как правило, не совпадающие с кумирами и интересами отцов. Они говорят по-английски, и редкие из них, только недавние эмигранты или специально интересующиеся русской культурой, могут из любопытства прийти на подобные мероприятия. Поколение 30—50-летних занято по горло семейными делами, работой, и им тоже не до культурных развлечений, пусть и бесплатных. Ничего не поделаешь, русский читатель состарился и поседел, но мы не сдаемся!

При мыслях о нашем русском читателе вспомнилось Марксово выражение “родимые пятна” капитализма. Догадайтесь, что за “родимые пятна” мы встречаем в библиотеке на Брайтоне, где пьяные скандалы нашего народа потребовали от библиотеки, как говорится, привлечения дополнительного контингента сил охраны правопорядка. Попросту говоря, теперь у входа в библиотеку стоит охранник и наблюдает, не идет ли русский пьяница и не несет ли с собой бутылку. У некоторых наших соотечественников еще одно родимое пятно сохранилось — память о том, что периодически отключали то горячую, то холодную воду, то ее можно было раздобыть только в бане, и поэтому мыться каждый день необязательно. Некоторые наши люди, весьма просвещенные во многих областях, в области личной гигиены несколько поотстали. Для американцев же телесные запахи — анафема и позор. Если от кого-то, извините, воняет, то, как правило, это либо от иммигранта, либо от бездомного. Кстати, в список неподобающего поведения в публичной библиотеке Бруклина входит “беспокоить других резким телесным запахом”. На этом основании мы как-то выставили одного бродягу, посетителя Центральной библиотеки, хотя подобные действия чреваты: известно, что в Нью-Джерси другой бродяга судился с местной библиотекой за то, что его попросили удалиться из-за ужасного запаха, распространяемого его персоной.

Вообще мне повезло: наша библиотека стоит немного на отшибе, и если к нам заходит русская публика, то большей частью вежливая и приятная в обхождении. Сегодня помогала одному русскому читателю с компьютером. Он спрашивает: “У вас все такие бестолковые или только я?” “Что вы, — уверяю я его, — вы очень способный”. Мне не пришлось кривить душой: он и в самом деле быстро усвоил, как резервировать компьютер и распечатывать бумаги. Но мысленно отмечаю, что подобный вопрос непредставим в устах американца. От самоуничижения до хамства, от “убью” до “женюсь”, по меткому замечанию Вампилова, — знакомый диапазон!

Я работаю в системе публичных библиотек Нью-Йорка свыше десяти лет и наблюдаю, как меняются не только наши библиотеки, но и сама библиотечная профессия и атмосфера в библиотеках. Наш читатель привык воспринимать библиотеку как храм науки, место, где он мог бы в тишине и покое заниматься исследованиями или читать вволю то, что его душе угодно. Так оно и было в американских библиотеках тоже, но до поры до времени. Теперь американские библиотекари называют свои владения “зоной, где не шикают”, что вполне устраивает детей и подростков и не устраивает старшее поколение. К тому же терпение у библиотечных работников не всегда срабатывает, вопреки самым благим намерениям их администрации, и они начинают по-старомодному шикать, а то и покрикивать на распоясавшуяся молодежь. Русские читатели, как правило, пожилые и, что неудивительно, на стороне тишины и порядка. Для них библиотека — это не место для развлечений. Вопреки их представлениям, американская популярная библиотека имеет своими целями не только способствовать сохранению и передаче культурного общественного багажа, росту образованности, но и обеспечивать публику возможностями разного рода развлечений, будь то популярные старые песни для пенсионеров, видеоигры на компьютерах для подростков, кружки по вязанию, уроки живописи и мало ли чего еще!

В наши дни библиотекари все меньше имеют доступ к развитию коллекции, так как закупка книг осуществляется централизованным путем и книги кочуют из одной районной библиотеки в другую. Книги, взятые в одной из библиотек Бруклина, можно вернуть в любую библиотеку Бруклина. Так же работают и библиотека Квинса, Нью-Йоркская публичная библиотека и многие другие библиотеки страны. Попав из библиотеки “А” в библиотеку “Б”, книги там оседают, пока их не затребует какой-либо читатель из другой библиотеки, скажем, библиотеки “В”. Система удобная, но дорогая, так как востребованные книги каждый день перевозят из одного отделения в другое. Библиотекари только пропалывают книжные полки в поисках залежалого товара, который либо списывается, либо посылается в другие отделения в надежде, что там им заинтересуются.

Наши люди привыкли дорожить книгой. Ничего не поделаешь — память о книжном голоде. Одни любовно подклеивают страницы и корешки, другие воруют книги и диски. Все бывает... Кстати, библиотека готова абсорбировать убытки (а воруют много, особенно фильмы, и воруют разные группы людей, включая, конечно, наших эмигрантов), но никому не приходит в голову вернуться к идее закрытого доступа к книгам. Ни от одного библиотечного работника, рядового или административного, не поступало подобного предложения. А ведь мы на этом выросли…

По контрасту с неравнодушием читателя, никто так равнодушно не относится к судьбе книги, как библиотечный работник — в массе своей, конечно. Это открытие я сделала для себя, когда стала библиотекарем. Не зная, что такое книжный голод, запрещенная литература, книжный дефицит, американский библиотекарь относится к книгам как к товару. Популярна — оставим, непопулярна — спишем. Уровни понимания культурных ценностей и приоритетов у людей разные, и для кого-то разбазаривание уникальной музыкальной коллекции или коллекции русских книг — те самые щепки, которые летят в процессе переоборудования и перестройки, а у кого-то сердце щемит...

В сознании русского читателя необходимо иметь центральную исследовательскую библиотеку, где можно было бы получить доступ к информации в прохладной тиши библиотечных залов. Увы, американская публичная библиотека движется в ином направлении, “вымывая” из своих запасов редкие книги, наполняя прежние залы для чтения компьютерами и популярной литературой. Вы не найдете в популярной библиотеке собраний сочинений русских и нерусских классиков, зато большинство шедевров литературы выпущены массовым тиражом для школьников на дешевой бумаге в книжках в мягких обложках. Прошла мода на собрания сочинений, а жаль!

Закупка и обработка книг в крупных библиотечных системах осуществляется централизованно, зачастую без учета местных запросов; работа рядовых библиотекарей и клерков унифицируется и становится менее разнообразной. Более того, дальнейшая эволюция системы обслуживания приводит к тому, что функции библиотекарей и клерков почти сливаются, так как и тем и другим ныне положено отвечать как на вопросы, связанные с индивидуальной библиотечной карточкой, так и на вопросы, связанные с поисками литературы. Такая система обслуживания позволяет экономить средства, ведь зарплата клерка ниже зарплаты библиотекаря, но в конечном счете несправедлива, так как, если следовать логике “равную плату за равный труд”, то такая система этой логики не выдерживает. Тут-то и положено вступиться библиотечным профсоюзам, но они молчат. Нам, знающим историю Советского Союза, на память приходят двадцатые годы, когда к буржуазным “спецам” приставляли пролетарских комиссаров. Похожие социалистические настроения ощутимы, как ни парадоксально, в самой капиталистической из стран мира — США. Американская интеллигенция расшаркивается перед “малыми мира сего”, будь то национальные меньшинства или кто иной, не отягченный высшим образованием, и американские библиотеки отражают общую тенденцию, только и всего.

Мы — из страны, пережившей уникальный страшный опыт построения социализма на крови и костях миллионов сограждан. Поэтому у наших людей — уникальный нюх на социализм, в каких бы обличьях он ни представал и как бы ни маскировался. Публичной библиотеке, при всех ее прелестях, свойственны неотъемлемые черты социализма: разбазаривание средств во имя идеологических целей (как еще можно назвать совершенно оголтелую кампанию “летнего чтения” для школьников, на которую расходуются огромные средства из федерального бюджета и куда входит раздача всевозможных сувениров, закладочек, книжек, призов, рекламных материалов и т.д. и т.п., и так каждый год); бюрократический аппарат, более всего озабоченный собственным разбуханием и процветанием; эксперименты с перестройками и реорганизациями, которые стоят дорого и за неудачу с которыми никто не несет никакой ответственности (то разбивают коллекции по предметному принципу и поощряют специализацию библиотекарей, то сливают всех библиотекарей и книги выстраивают в длинную унылую шеренгу по порядковым номерам)?.. Погрешу против истины, если буду утверждать, что только библиотеки заражены бациллой социализма. Любое государственное, штатное, городское ведомство больно той же самой болезнью. Как наглядный пример — вовсю бурлящий фонтан городского Бруклинского музея, где вода из фонтана мгновенно смешивается с дождевой влагой, хлещущей с небес. Кому какое дело?

В то же самое время публичная библиотека со всеми своими широкими жестами амнистий (т.е. прощаются читательские долги за просроченные материалы) и тратой денег на всевозможные модные проекты оказывается в первых рядах организаций, подлежащих урезанию бюджета. В наши времена рецессии и финансовой нестабильности библиотеку лихорадит, а она изо всех сил старается доказать свою полезность и общественную значимость. Нам это, увы, знакомо еще по Союзу: когда сокращаются ассигнования, первой всегда страдает культура...

Наступление на библиотечную профессию идет и с другого фланга — всем известного победного шествия электронной книги. Приобретение электронных книг для библиотек можно представить как лабиринт возможностей и трудностей, по меткому замечанию Сью Поланка, автора одной из статей о приобретении электронных книг библиотеками. Электронная книга вошла в употребление с 1999 года, и количество вопросов, какого рода книги приобретать и как, с кем объединяться, какие соглашения заключать и т.д., не кончается, а растет, как растет и область электронной книжной индустрии. В добавку к традиционным книжным клубам появляются электронные книжные клубы, где читатели одних и тех же книг обмениваются мнениями о прочитанном по компьютеру. Все больше библиотекарей бьет тревогу по поводу того, что сохранение электронных книг отдано во власть частных издательств и технологических компаний, вместо того чтобы такая благородная задача, как сохранение культурного наследия в электронной форме, была взята под контроль государства, например, под контроль Библиотеки Конгресса. Электронные книги не просто завоевывают рынок, они уже побеждают. В мае прошлого года огромная американская компания, торгующая книжной продукцией, “Амазон.ком”, публично заявила, что продажи электронных книг превысили продажи книг печатных: с 1 апреля 2011 года торговый монстр продал сто пять электронных книг на каждые сто печатных.

Понимаю, что поражение неизбежно, но все равно меня не перестает удивлять тот энтузиазм, с которым американская библиотечная элита рубит сук, на котором сидит, или, иначе выражаясь, бежит впереди паровоза. Ура, электронная книга, ура, компьютеры! Всем хочется прослыть визионерами, и вот уже высшее библиотечное начальство с умилением провидит тот миг, когда мы доживем (при такой прыти, очевидно, вскорости) до библиотек без книг. Чему тут умиляться? Зачем тогда вообще нужны библиотеки, если любой школьник владеет компьютером и для него не составит труда выудить необходимую информацию из электронных баз данных?! Публичные библиотеки сокращают свои коллекции, многие из уникальных книг в лучшем случае высылаются в книгохранилища и продаются, а то и просто списываются. Вместо читальных залов возникают компьютерные помещения, где кто-то будет читать научные статьи, а кто-то смотреть порно. А ставить электронные фильтры для того, чтобы отсеивать порнуху, публичные библиотеки не хотят — это наступление на свободы, а они в первых рядах борцов за интеллектуальную свободу. Единственное, что делается, — профильтровываются компьютеры для детей, то есть компьютер блокирует все запрещенные ключевые слова и сайты. Детские компьютеры стоят отдельно от взрослых, и ими могут пользоваться только дети.

Сегодня публичными библиотеками тратятся огромные средства на закупку электронных баз данных. Что ж, библиотеке надо выживать в современных условиях и приспосабливаться к новой реальности, она находится на перепутье, где очень остро стоит вопрос о ее выживании в новых условиях, и библиотека во всю силу стремится доказать, что она имеет самое прямое отношение к новым веяниям и требованиям XXI века. Понимаю и сочувствую. Но понимаю также и то, что книга — еще и объект культуры, что культура книги — бесценный срез культуры человечества (обложка, оформление, печать и т.д.) и что информационная составляющая — только один из необходимых моментов, входящих в культуру чтения и пользования книгой. Каждый любитель книги меня поймет. Даже запах старой книги мил сердцу неравнодушного читателя, как бы она ни выглядела неприглядно со стороны; ее облик, печать, оформление — все говорит нам о прошлом и его вкусах. А если эта книга редка, если ее вообще уже не выпускают? Многие книги непопулярны и никогда таковыми не будут, многие уникальны и не будут переизданы. Проекты конвертирования печатного слова в электронный формат, даже если за это берется такой гигант, как компания “Google”, не могут объять необъятное, а могут лишь частично способствовать сохранению культурного наследия и облегчать поисковую работу исследователям. А между тем даже то, что сегодняшнему поколению кажется незначительным и пустяковым, для будущих исследователей и историков, возможно, будет открытием. Если право решать, что сохранять, а что оставить, будет за частными издательствами и библиотечными администраторами, то — горе культуре! Но массовая культура распространяется со скоростью гриппа, и массовая литература поглощает рынок, буквально топит его своей продукцией, электронной или книжной.

Однако не хочу пугать мрачными перспективами электронной антиутопии, которая приближается к нам “стремительным домкратом”. Пока еще у нас есть библиотеки, есть книги, которые можно перелистывать, как это делали наши деды и прадеды, есть русские читатели. Мы читаем и читать будем.

В июне 2012 года в Нью-Йорке прошел фестиваль русской литературы под неуклюжим названием “Читай Россию”. Многие известные и, как теперь говорят, “раскрученные” российские авторы приехали в Америку не только встретиться с читателями (как я слышала от одного драматурга, “встреча с читателями в наименьшей степени входила в число задач”), но главным образом завязать контакты с американской издательской индустрией — своего рода литературный десант. В число их вошла пара авторов, известных еще с советских времен: Андрей Дементьев и Владимир Маканин. Но большинство этой группы составляли молодые авторы, многие из которых обрели известность, когда четвертая волна российской эмиграции, хлынувшая в США в 1990-е годы, уже пребывала в Новом Свете и пробивала себе дорогу.

Кульминацией мероприятия была выставка “BookExpo”, на которой я побывала, как и на ряде других встреч. Несколько местных авторов также принимали участие во встречах с российскими гостями, например Александр Генис и Соломон Волков, Вадим Ярмолинец и Марина Адамович. После того как “отгремели песни нашего полка, отзвенели звонкие копыта”, мне захотелось еще раз поразмышлять на тему об эмигрантской литературе, ее путях-дорожках и судьбах ее в контексте американской и русской культур.

Неизбежный вопрос: что понимать под эмигрантской литературой? Известно, что дети эмигрантов, привезенные в Америку в раннем возрасте, а также те, кто родился в Америке, успешно сочиняют на английском языке и получают признание у американской публики. В глазах американского читателя и критики они являются эмигрантскими авторами, отражающими в своем творчестве ментальность эмигрантов и их среду. Речь идет о таких писателях, как Лара Вапняр (Lara Vapnyar), Гари Штейнгарт (Gary Shteyngart), Аня Улинич (Anya Ulinich), Ирина Рейн (Irina Reyn) и других. Число англоязычных авторов из русско-эмигрантской среды растет и благодаря тому, что в США многие университеты имеют программу Creative Writing, помогающую выразить свое “я” в литературной форме многоголосой армии, куда входят и стар и млад, а число всяческих бесплатных и платных курсов обучения для всех возрастов вообще не поддается исчислению. Мне все же хочется поговорить не о тех авторах-эмигрантах, которые пишут по-английски, с разной степенью успеха вливаясь в русло многоголосой американской литературы, но о тех, которые пишут на русском языке и принадлежат двум, столь несхожим, мирам. Отсюда — двойственность их положения и сложность реализации их притязаний на литературной ниве.

Принципиальным мне представляется вопрос, является ли литературное творчество наших эмигрантов частью общего для всей русской литературы процесса или стоит особняком от него. С одной стороны, как заметил один из наиболее прозорливых читателей нью-йоркской газеты “Русский базар”, “поле или пространство искусства неделимо по национальной, тем паче территориальной прописке, хотя оно и неоднородно”. С моей точки зрения, тут верно ухвачены два момента: во-первых, абсурдно и непродуктивно делить художников по национальному признаку или территориальной принадлежности, а то возникает набивший оскомину неприятный термин “русскоязычные авторы” в противоположность “русским” и потягивает националистическим душком. Если речь идет об авторах мирового масштаба, то Гете, будучи великим немецким поэтом, принадлежит всему человечеству в не меньшей мере, чем Лев Толстой, хотя никто не отрицает, что они творили на родном языке в локальном водоеме своей культуры, соединенной с океаном культуры общемировой.

Второй момент — это замечание о неоднородности поля. Одни художники отражают в большей мере в своем творчестве эмигрантскую жизнь, другие стараются от нее отгородиться; одни по литературной технике больше тяготеют к традициям русской литературы, другие испытывают явное влияние американской. Все они пишут на русском языке в русле единого литературного процесса, пользуясь одними и теми же литературными формами и эстетическими приемами, то есть в идеальном смысле их творчество нерасчленимо. Невозможно отделить живопись Брюллова и Левитана, Айвазовского и Шагала от традиций европейской живописи, какими бы разными эти художники ни являлись и где бы они ни творили. В этом смысле нельзя провести водораздел между Буниным и Булгаковым, Набоковым и Горьким, так как все они писали на одном языке, пусть одни жили в России, а другие в эмиграции.

С другой стороны, если рассматривать литературную или окололитературную деятельность эмигрантских и российских авторов с точки зрения организационной, финансовой, идеологической, то тут неизбежно выявятся различия, обусловленные отделенностью и отдаленностью субъектов деятельности друг от друга. Литература всегда была и остается наиболее идеологически восприимчивой из всех видов художественного творчества, конечно же, в силу ее коммуникативной специфики: речь идет о литературе в целом, а не о каждом писателе, поэте или драматурге в отдельности. Ведь известно, что многие из авторов-эмигрантов за границей пишут все в той же творческой манере и о том же, о чем писали бы, не уезжая. На остальных эмиграция действует: кто-то описывает жизнь эмигрантов (вспомним “Иностранку” С. Довлатова), кто-то — географические реалии и красоты Нового Света, кто-то позволяет себе прежде недозволенное — пытается вернуться к своим еврейским корням, на кого-то американская поэзия оказывает прямое воздействие и то, как они пишут, претерпевает существенную трансформацию. Те, кто годами живет за границей, не могут не измениться внутренне, как бы они ни пытались это отрицать. Уже тот факт, что эмигранты вынуждены были приспосабливаться к иной культурной реальности, другому менталитету, расширяет горизонт их видения и приводит к неоднозначности восприятия окружающего мира. Нравится это или нет — жизненный опыт эмигрантов в Новом Свете раздвоен, сродни поту-посюстороннему существованию, отнюдь не в смысле мистическом, а просто “до” и “после”. Конечно, вредные привычки умирают с трудом, и некоторые наши бывшие соотечественники точно так же редко моются или захлопывают дверь лифта перед носом соседа, как и в прошлом. Но, как говаривали древние римляне, “Времена меняются и мы меняемся вместе с ними” (“Tempora mutantur, nos et mutamur in illis”): даже самые твердолобые из наших собратьев все равно уже не те, какими были, как бы яростно они ни отрицали сей факт.

Но вернемся к литературе. Уже более двадцати лет российский книжный рынок подчиняется тем же законам коммерции, как и во всех странах, не обезображенных социализмом, со всеми вытекающими отсюда положительными и отрицательными последствиями, разрушением мифов и иллюзий, крушением былых авторитетов и утверждением новых. Самая читающая страна в мире? Да, было время, стояли в очередях, чтобы подписаться на издания Чехова и Диккенса, но законы книжного рынка подтвердили, что на авансцену духовного ширпотреба выдвинулись донцовы и маринины. Мы все наблюдаем победное шествие гламура, магазины завалены пошлым чтивом, а книжный рынок требует еще и еще: как можно больше суррогатных романов о любви на потребу публике. Все же в чисто количественном отношении дела обстоят удовлетворительно, и в России, как и прежде, издается множество книг.

Как представлены в этом изобилии эмигрантские авторы? Прямо скажем, не очень. За исключением известных имен выход автора-эмигранта на российский книжный рынок невероятно сложен и сопряжен со значительным риском быть обманутым книгоиздателями. Если только авторы не обзавелись собственной системой поддержки на бывшей родине, где кто-то сможет защитить их права и вступиться, их дело безнадежно, как бы правы они ни были и какую бы ценность их произведения ни представляли. Эмигрантским авторам, издающимся здесь или в России, чаще всего приходится оплачивать издание из своего кошелька со всеми сопряженными с этим рисками и проблемами, особенно если речь идет о публикации книг в России. Имеется в виду правовая необеспеченность договоров, сложность контроля над процессом книгоиздания и транспортировки книжной продукции, практическая невозможность получения гонораров, и все это усугубляется антиамериканскими и антиэмигрантскими эмоциями некоторых россиян.

Но вот наконец-то книга издана и отпечатана в российской или американской типографии. Теперь перед авторами встает вопрос распространения напечатанного. После того как книги раздарены друзьям и знакомым, авторы надеются, что книжные магазины и библиотеки приобретут их труды. Проще сказать, чем сделать! Книжные магазины, как правило, не торопятся покупать эмигрантских авторов, и получается парадоксальная ситуация, когда автор, пишущий об эмиграции, не может пробиться к своему читателю-эмигранту, в то время как оного заваливают литературой, идущей из России. Библиотеки в основном заинтересованы в приобретении книг оптом и предпочитают иметь дело с бизнесменами книготорговли, которые не только переправляют в США то, что издается в России, но и технически подготавливают книгу к тому, чтобы ее можно было поставить на полку, то есть снабжают ее ярлыками, бар-кодами и т.д. Значительным препятствием для закупок книг системой публичных библиотек является то, каталогизирована ли книга, и у книги, проходящей через каналы крупных издательств и распространяемых через сеть дистрибьюторов, больше шансов для этого. Ведь не каждая публичная библиотека имеет русскоговорящего каталогизатора, а если нет — то она вынуждена опираться на работу, проделанную другими. Финансовые отделы библиотек и отделы закупок тоже предпочитают иметь дело или с большими книжными магазинами, или с дистрибьюторами, чем с сотней авторов, которые будут звонить и интересоваться, когда придет их чек. Конечно, автору-одиночке трудно конкурировать с налаженной машиной книгораспределения и он неизбежно проигрывает на организационном поле вне зависимости от эстетической ценности его произведений. Авторы, чьи книги сумеют пробиться в библиотеки, должны себе реально представлять, что если их книги не будут в достаточной мере востребованы публикой, то их просто-напросто спишут. В этом смысле труднее всего приходится поэтам: читатели их не балуют вниманием ни в России, ни здесь, если только речь не идет о самых крупных именах. Стихи Дмитрия Быкова, озвученные в Интернете Михаилом Ефремовым в рамках проекта “Гражданин Поэт”, пользовались заслуженным успехом, как замечательные образцы политической сатиры, но его стихи, написанные не на политические темы, не вызывали энтузиазма. Похоже, что поэзия в целом сейчас переживает не лучшую пору: наблюдается значительный спад интереса к ней, если только рифмованное слово не смешно, политически остро, на грани фола (читайте Губермана) или пропето под гитару. У интеллигенции на слуху имена Тимура Кибирова или Сергея Гандлевского, но часто ли к ним обращается читатель? Более популярны книги об известных поэтах — А. Наймана об Ахматовой или Л. Лосева о Бродском. Стихотворные же сборники А. Наймана и Л. Лосева не пользуются столь большим спросом. Их и не найдешь в библиотеках: публика не читает. Все же, без сомнения, этих авторов будут издавать и читать в России.

Издание книги и ее распространение — лишь одна сторона дела для литератора-эмигранта. Другую сторону представляет читатель. Прямо скажем, хвастать нечем. Еще благо, что четвертая волна эмиграции (я имею в виду эмиграцию 90-х годов) была самой старой в истории Америки, то есть процентное соотношение пожилых людей по отношению к общему числу наших эмигрантов было выше, чем у эмигрантов из других стран. Эта пожилая публика и составляет остов нашей читательской аудитории. Без нее местные писатели и поэты, да что греха таить, и приезжие знаменитости наблюдали бы пустые или полупустые залы. Как-то, помнится, пришла я на концерт бразильской музыки, проходивший в Бруклине в одном ресторанном учреждении, и — батюшки! — кого же я там встретила? Наших 30—40-летних эмигрантов, которых калачом не заманишь на литературные выступления. Спрашивается, что им бразильская Гекуба? А вот идут... Про 20-летних я уже и не говорю. Наша молодежь вливается в поток американской культуры — и пиши пропало! В лучшем случае будут читать русскую классику, в худшем вообще не будут говорить по-русски, но чтобы читать то, что пишут пожилые эмигранты на русском языке? Да ни за что! И получается, что читательская база все сужается и сужается, как шагреневая кожа, а мы все пишем и пишем, прежде всего для себя, затем для мифического потомства... Грустно, господа...

Авторы-эмигранты участвуют в многочисленных конкурсах на Интернете и живьем. Наиболее известный из подобных конкурсов — проходящий в Лондоне конкурс эмигрантской литературы “Эмигрантская лира”, явно спонсируемый кем-то из России. Получаются призы, кто-то кого-то объявляет победителем. Все это приятно, но не имеет никакого отношения к распространению работ данного автора и популярности его трудов. Чего уж сетовать, если даже книги лауреатов премии российского Букера, несравненно более престижного конкурса, читают со скрипом. В России все же часть литературных конкурсов спонсируется либо частными лицами, либо государственно. Для авторов-эмигрантов и эта дорога закрыта. В рекламном ролике американского русскоязычного канала RTVi утверждается: “Богата наша община яркими талантами и щедрыми меценатами”. Насчет первой части данного высказывания не буду спорить. В отношении второй — меня терзают, как говорится, смутные сомнения. Щедрые меценаты, в понимании руководства телеканала, вероятно, те, кто оплачивает собственную рекламу. Я что-то не слышала, чтобы наша община, довольно успешная финансово, раскошелилась на спонсирование литературного конкурса, издание литературного журнала или помогала бы отдельным авторам, разве только по очень большому блату и в обмен на рекламу своего же бизнеса. Так что касательно щедрых меценатов, похоже, телеканал слегка погорячился.

Зарубежные слависты в упор не замечают эмигрантскую литературу, за исключением наиболее известных авторов, имеющих связи в англоязычной среде. Может, она такая мелкая, что ее не стоит и замечать? Могу с этим поспорить!

Я знаю целый ряд замечательных поэтов и писателей, которые заслуживают не меньшего внимания, чем их американские или российские коллеги. Дело, конечно же, в языковом барьере и пресловутом принципе “кто кого знает, тот о том и пишет”. Причем это в равной мере относится к англоязычным и русскоязычным критикам. Куда девается бескорыстная любовь к литературе, интеллектуальная любознательность? Людей не заставишь читать друг друга, а уж написать — это вообще редкость. Тут имеет место быть, конечно, некое тщеславное соперничество (“Чем данный автор лучше меня, чтоб о нем писать?”), прагматизм (“Какая мне от этого выгода?”), отсутствие любознательности, элементарная леность и просто нехватка времени, так как мы живем и работаем и в самом деле в мире, где все настолько многократно ускорено, что внимание переключается с объекта на объект почти с космической скоростью, а информационный шквал, обрушивающийся на нас благодаря Интернету, грозит нивелировать все жалкие усилия что-то пискнуть в шумовом хаосе. Многие авторы-эмигранты работают и урывают время для творчества, не благодаря, а вопреки условиям жизни. Словом, трудности налицо.

Пытаясь сопротивляться энтропии, возникают неформальные литературные объединения. Они неформальные потому, что чаще всего объединения рождаются благодаря усилиям и энтузиазму двух-трех людей и живут они, пока эти два-три человека имеют возможность заниматься ими. Чтобы формально окрепнуть и зарегистрироваться, согласно всем правилам, существующим в США, им необходимы денежные затраты, привлечение широкого круга лиц в свои ряды, соответствие целому ряду правил, по которым действует американская организация non-profit, то есть организация, основной целью которой не является получение прибыли. Для многих русских эмигрантов непереходимым барьером является языковой, а ведь для того, чтобы создать подобную организацию, добиваться грантов и вести активную работу в ней, английский язык жизненно необходим. К тому же работа эта на первых порах, во всяком случае, будет неоплачиваемая. Мало кто из эмигрантов может позволить себе подобную роскошь, разве только пенсионеры... Говорят, таковы современные тенденции, и многие литературные объединения в России возникают неформальным образом. Что ж, как говорил Бродский, “жизнь позволяет поставить либо”. Итак, если в США и возникнет когда-нибудь организация, которую можно было бы уподобить Союзу писателей, конечно, без домов творчества и Переделкино, то это будет просто чудом. Возможно, поддержка солидной эмигрантской организации или, того лучше, факультета славистики любого заинтересованного университета сыграла бы важную роль в пору становления подобной организации.

И еще под одним углом зрения интересно взглянуть на эмигрантскую литературу: сквозь сеть функций искусства, выделенных известным советским философом, одним из создателей советской культурологии, М.С. Каганом. Он выделял пять функций — гедонистическую, коммуникативную, просветительскую, воспитательную и художественного восприятия (то есть эстетическую, вбирающую в себя все остальные, и уникальную именно для искусства как такового).

Эмигрантская литература с точки зрения осуществления функции художественного восприятия, или эстетической, за редким исключением плывет в общем потоке. Несмотря на неоднократно утверждаемый И. Бродским примат эстетики и возведенный в ранг почти религиозного поклонения культ языка, который является для многих поклонников и друзей поэта “священной коровой”, судя по их творениям, результаты были достаточно скромны. Крупное новаторство в литературе и искусстве по-прежнему остается уделом гениев или хотя бы ярких творческих индивидуальностей. Все остальные копошатся на полях великих предшественников.

Познавательно-информативная ценность эмигрантской литературы более всего привлекательна для тех, кто не живет в эмиграции. Сами эмигранты не очень-то стремятся ознакомиться с чужими взглядами на происходящее вокруг них, так как считают, что американские реалии ими в достаточной мере освоены и данная литература не несет для них элементов новизны. Многие вообще чураются своих соотечественников как представителей того самого, от чего они хотели бы откреститься и что им неинтересно. Некоторые эмигранты, поднаторев в английском, с большим энтузиазмом переключаются на американские бестселлеры. В обоих случаях эмигрантская литература оказывается невостребованной.

Говоря о воспитательном воздействии искусства, не будет большим откровением утверждать, что в наши дни мало кто обращается к художественной литературе за моральными ориентирами, тем более к литературе эмигрантов. Литературу в вопросе о морали вообще шатает и трясет: то художники видят моральный идеал в народе (как пел А. Галич о недалеких старцах из санатория: “Я такой же, как и вы, только хуже”. Спрашивается: почему он хуже? Не иначе обнаруживается комплекс Льва Толстого). То литература объявляет мораль вообще ненужной и несущественной для творчества по известному принципу “искусство для искусства”. Сознательно или не отдавая себе в том отчета, художники творят в моральном поле, и работы их влияют на нравственную атмосферу в обществе. Современная эмигрантская литература в значительной мере конформистская и, если забыть о скандальном романе Набокова “Лолита”, скорее не горячая и не холодная, а теплая, этакий “хорошо темперированный клавир”. Тут нет ни тени обвинения или укоризны, простая констатация факта.

Философ Ю.Б. Борев писал еще об общественно-преобразующей фунции искусства. Вся история русской литературы, начиная с Радищева, служит необыкновенно ярким примером значимого социального феномена, компенсирующего отсутствие свободы в обществе. Социальная функция эмигрантской литературы не столь представительна и существенна, чтобы ей посвящать целый абзац, а назвать ее общественно-преобразующей язык не поворачивается. Прямо скажем, что влияние эмигрантской литературы на американское общество ничтожно, объединяющая роль для креативного звена слаба, и результаты, соответственно, зыбки.

Остается коммуникативная функция. И вот в этом, как мне кажется, самая сильная сторона литературы, написанной эмигрантами. Искусство ведь не просто является способом самовыражения и полем проявления творческого начала в человека. Оно еще и диалог, разговор от сердца к сердцу, и в этом смысле литература эмигрантов диалогична, понятна и востребована публикой в той мере, в какой она вообще хочет что-то читать или воспринимать написанное по-русски. Этот уникальный взгляд людей, прошедших огонь и медные трубы испытаний эмиграции, может быть интересен и для американской славистики, тем паче, что американское общественное сознание, как никакое другое, уважительно относится к опыту эмигрантов любого происхождения, включая русских.

О гедонистической функции, то есть о том, что искусство призвано доставлять наслаждение, не стоит распространяться, так как это дело весьма субъективное. Кому, как говорится, нравится поп, кому попадья, а кому попова дочка.

Пока же эмигрантская литература в организационно-деловом плане значительно проигрывает российской и американской литературе, да и не пользуется большой поддержкой со стороны соотечественников. Словно Золушка, незаметная для посторонних глаз, она бескорыстно трудится на чужое хозяйство русской словесности, не получая за это ни признания, ни благодарности. Иногда эта Золушка появляется на балу и — ба! — все в ней признают принцессу (как тут не вспомнить Нобелевские премии И. Бунина и И. Бродского и стремительный взлет популярности В. Набокова?) Проходят годы, а Золушка все еще трудится под насмешливыми взорами своих сестер...

Не хотелось бы заканчивать на депрессивно-меланхолической ноте. Жизнь идет вперед и готовит свои сюрпризы. Возможно, положение с эмигрантской литературой изменится к лучшему, а пока будем делать то, что в наших силах, хотя бы писать подобные статьи.