Путь политэмигранта

Сравнительно недавно я переписывалась с одним из пожилых грозненских корреспондентов местной газетки. Написала ему: “Как вы? Что же у вас там творится?! Как ваша редакция? Она ведь недалеко от взрыва! В Грозном опять теракт!”

Он ответил: “Полина, привет! Нет у нас никакого взрыва! Мир! Порядок!”

Я молниеносно ему написала: “В окно посмотрите! Наверное, видно, где взрыв был и люди погибли!”.

Он мне: “Мир у нас и порядок! Никогда нет взрывов! Слава Кадырову! Слава благородному Кадырову!”.

Думаю: что-то тут неладно. А вечером получаю письмо: “Полина, ты зачем такое творишь?! Хочешь, чтобы мою семью расстреляли? Зачем ТАКОЕ на рабочий компьютер пишешь и спрашиваешь?! У нас только “слава, слава” или в могилу...”.

В России нельзя писать правду, во всяком случае, о Чечне. О тысячах убитых мирных жителей. “Молчи и не лезь!” — наставляли меня “доброжелатели”. Не могу молчать — после того как мои ноги были по щиколотку в густой соседской крови, когда я, одиннадцатилетняя, вошла в свой подъезд в августе 1996-го…

После издания моего дневника о второй войне в ЧР угрожать нам стали так, что мы поняли: надо уезжать. Но как?

Я обращалась в посольства разных стран с просьбой предоставить мне политическое убежище, но мне твердили одно и то же: “Пока вы не окажетесь на территории нашего государства, мы вам помочь не сможем. Выезжайте из России любым способом”.

Легко сказать любым. Я не знала ни одного. Одним из вариантов был нелегальный переход границы через Белоруссию в Польшу. Но мы решили действовать легально.

Я обратилась в московскую турфирму, оформляющую кратковременные визы для поездки выходного дня. Мы с мужем приехали оформлять документы, в момент подписания бумаг зазвонил телефон. Сотрудница турфирмы сняла трубку, изменилась в лице и сказала: “Да. Они уже здесь…”. И сразу пошла к начальству. А выйдя, сообщила: “Наша турфирма отказывается оформлять вам визы”.

Обзванивая десятки турфирм, сталкивалась с одним и тем же: “Вы из Чечни?! Нет, извините…”.

Все же при помощи журналистов и правозащитников нам удалось найти фирму, согласившуюся помочь. Визы были получены.

Теперь главное было не вызвать подозрения на русской границе, ведь те, кто прослушивал мой телефон, могут “повлиять” и на пограничную службу.

На плите вскипел чайник, в кастрюльке сварились макароны. Город на Неве — наш последний форпост. Мы с мужем раздали все нажитые вещи, кота Пончика завещали друзьям-правозащитникам. Оставили себе лишь рукописи и старый ноутбук. И вышли в путь.

Мы понадеялись, что в составе большой туристической группы (более тридцати человек) мы можем рассчитывать на везенье. Кроме того — выходной день, многие уже навеселе. Увидев радостную толпу веселых петербуржцев, поющих песни и приплясывающих, российские пограничники не проверили сумки, никого не досмотрели, штамп в загранпаспорт мне поставила девушка, явно мечтавшая лечь спать, а не работать в три часа ночи.

А вот на финской границе нам не повезло. Меня пропустили сразу, а мужа задержали. Пограничникам показалось странным, что в его сумке нет одежды, зато множество рукописей и книг. “Зачем вам это на два дня?” — настойчиво спрашивал нас пограничник, рассматривая мои детские тетрадки — дневники, которые я вела в военное время в Чечне.

“Я — журналист”, — пыталась объяснить я, понимая, что это очень странное объяснение: рукописей была огромная сумка.

Мужа обыскали. В его кармане нашли перцовый баллончик, который мы купили в целях самозащиты и совсем про него забыли.

Пограничники собрались на совещание и бурно обсуждали, что делать с нами дальше: в довершение ко всему из багажа моего мужа во время досмотра выпала бумага, в которой на английском языке излагалась история моей жизни и просьба помочь мне. О том, как ребенком я была ранена, о том, сколько всего пережила… Сама я английский язык знаю плохо — в военное время в моей школе его не преподавали. Бумагу мне составили друзья в Москве — для ситуации, когда я буду “сдаваться”… Прочитав ее, пограничники нахмурились, а мне стало плохо с сердцем. Закружилась голова. Я думала, что сейчас нас не пропустят, и шанса на спасение не будет. Останется последний вариант — сдаться на границе. Но — границы мы еще не перешли, русская пограничная служба рядом, вдруг нас вернут… Один из финских пограничников, увидев, что я начала терять сознание, взял меня под руки и вывел на воздух. Там мне стало легче. Потом этот же человек показал нам на стеклянную комнату с большой скамьей, и сказал: “Не переживайте. Здесь можно жить!”. Он плохо знал русский или оговорился, но мы с мужем сразу повеселели.

Мы сидели в комнате-аквариуме, подобно двум рыбам. Автобус не уезжал: пассажиры и водитель терпеливо ждали нас более двух часов. В итоге мужу выписали штраф за перевоз распыляющего вещества. Затем нас отпустили и долго смотрели вслед, пока мы, не помня себя от радости, бежали к автобусу.

Напоследок мы обернулись, чтобы запомнить лица этих людей.

Пограничники это заметили и прокричали: “Счастливого пути! Все будет хорошо!!!”

Утром мы прибыли в Хельсинки. Мы не знали, куда идти и как “сдаваться”. Решили немного осмотреться, подождать. Первая экскурсия была в крепость Суоменлинна. Туда мы добрались с группой на пароходике, побродили среди сугробов, пушек и старых улочек крепости. Потом отправились в океанариум: вода успокаивала, а причудливые морские создания завораживали красотой.

К двум часам туристический автобус привез нас к отелю “Sokos Presidentti”, и мы, пообедав, заснули. Ночью от волнения мы не смогли даже подремать в автобусе.

Поэтому в первый день не сдались.

На следующее утро мы отправились на поиски миграционной полиции. Нам помогали все встречные, подсказывая, куда идти, жестами. В итоге одна женщина подвела нас к большой серой двери и ушла, а мы позвонили.

К нам вышла миловидная девушка и спросила на английском языке, кто мы и что нам нужно. Мы ответили одно слово, которое знали: “аsylum”, что означает “убежище”, и она жестом позвала нас за собой. Мы шли за девушкой и удивлялись: в полицию ли мы попали? Здесь, было все так по-домашнему и спокойно.

Девушка предложила нам сесть за стол, большой, светлый, деревянный. Десятки беженцев оставили разноцветными пастами ручек на нем свой след: имена и пожелания на разных языках мира украшали дощатую поверхность. Мелькнула мысль, что это — настоящая обложка для книги моих приключений, но сфотографировать диковинный стол я постеснялась.

Более всего поражала вежливость и благожелательность полиции: моего мужа называли “сэр”, меня — “миссис”. Нас фотографировали, снимали отпечатки пальцев, при этом полицейские, осознавая языковой барьер, умудрялись шутить. Один подкрался незаметно к другому и закрыл ему глаза — мы не смогли сдержать улыбки… В России полицейских граждане боятся — попасть в полицию для большинства из них означает быть избитым, в лучшем случае — обокраденным…

Мы заполнили краткие анкеты о себе, нам выдали карту, как добраться до центра беженцев в Хельсинки, и объяснили, как туда попасть: “Money — taxi, — сказала девушка. — Money no — чух-чух-ту-ту-ту…” — изобразила электричку.

Это было так здорово, что мы снова засмеялись.

Когда мы заселились в отель (центр проживания беженцев), нам был назначен адвокат, который ведет наше дело: имеется достаточная доказательная база. Сроки рассмотрения дела не уточняются, но известны случаи от трех месяцев до двух лет. Нам выдали проездные билеты, чтобы мы посещали курсы финского языка. За первый месяц удалось выучить около пятисот новых слов. В центре проживания оказывается медицинская и социальная помощь. У нас отдельная комната, все удобства. Нам выдали новое белье, полотенца и средства гигиены. Боже, благослови Финляндию!

Эмиграция в Финляндию в последние годы заметно увеличилась. Сюда добираются разными путями: кто-то по туристической визе, а кто-то нелегально. При помощи “проводников”, которые за определенную плату готовы рискнуть и провезти человека через границу. Прибывшие в Суоми в поисках убежища сдаются полиции. После этого человека ожидают три интервью: краткое, дорожное и большое.

“Краткое интервью” происходит сразу по прибытии в полицию. “Соискатель” рассказывает свою историю, вынудившую его покинуть родину, заполняет анкету, сдает отпечатки пальцев. В этот же день полиция направляет его в один из центров временного размещения. В Хельсинки таких четыре, а всего в Финляндии — двадцать один!

Пока дело о прошении рассматривается, проживающие в центрах находятся на социальном обеспечении. Условия разные: в центре, где есть трехразовое питание, пособие составляет около 100 евро в месяц. Там, где еду покупают и готовят сами “соискатели”, пособие на одного человека — 260—290 евро в месяц. В центрах размещения проходят лекции о Финляндии и ее правовой системе. Через некоторое время следует “дорожное интервью”, цель которого — выяснить маршрут прибывшего мигранта. Желательно говорить правду и иметь при себе документы и свидетельства, подтверждающие рассказ. “Большое интервью” — самое сложное: оно длится несколько часов и от него зависит дальнейшее пребывание в Финляндии.

Просящему убежище бесплатно даются адвокат и переводчик на протяжении всего процесса. Курсы языка беженцу предоставляются бесплатно, адвокат — бесплатно, любая медпомощь — бесплатна, включая роды, операции и лечение зубов. За одну знакомую беженку из Чечни социальная служба Финляндии заплатила более трех тысяч евро, так как в процессе родов появились сложности. Но врачи сумели спасти мать и ребенка. Тем, чье душевное состояние надломлено пытками, преследованиями или войной, предлагают услуги частного психотерапевта или направляют в Кризисный центр. Там настоящие профессионалы своего дела, которые помогают нормально жить дальше, несмотря на то, что пережил человек на своей родине.

Для тех, кто сдался властям и находится в столице, катание на пароме в крепость Suomenlinna возможно по обычной карте оплаты городского транспорта. Как правило, такую карту беженцу выдают на три месяца — в подарок. Это делается с целью помочь человеку, обеспечить его поездки на языковые курсы, а также чтобы он имел возможность познакомиться с достопримечательностями Хельсинки, отвлекаясь от тревожных мыслей.

Маленькая Финляндия может, а большая Россия — нет.

Почему?

Люди из Чечни, уехавшие из-под бомб, вынуждены были скитаться по своим родным или ночевать где придется. Помню, как мы с матерью, бездомные, после ранений, приехали в Ставрополь в конце 2004 года и нам в Миграционной службе сказали: “Помощь от Российского государства — сто рублей на человека. И все. Беженцами мы тут никого не считаем…” А сто рублей так и не дали.

В Хельсинки есть несколько центров для людей, попросивших убежище. Они гармонично вписаны в архитектуру города. Наверное, вот так должны “вписаться” в новый для себя мир и мы, в отчаянии покинувшие родину. Как проходит этот сложный процесс адаптации, какие уроки мы усваиваем быстро и просто — и что ставит нас в тупик?

Первое и самое главное — после изматывающего недоверия ко всем и всему мы начинаем доверять людям. Исчезает чувство постоянного страха. Мы открываем новый мир — сочувствия, милосердия, предрасположенности к добру.

Центр для беженцев схож с неким живым организмом, и каждая его составная часть выполняет определенные функции. Входишь с улицы — попадаешь на ресепшен. Это головной мозг и даже сердце центра. Отсюда беженцы узнают всю необходимую информацию. Получают важные письма: вызовы к адвокату, врачу, в полицию или миграционную службу.

Под самой крышей находится прачечная. Можно сказать — печень, орган, обеспечивающий очищение. В прачечной стоят стиральные машины, автоматически заправляющиеся порошком и кондиционером. Рядом расположены сушилки для белья. Со столовой тоже все понятно. Она занимает, наверное, главенствующую роль в жизни тех, кто никогда не ел досыта. Помню, как парень из Сомали, сидевший рядом, вдруг громко запел. Выяснилось: он просто радуется тому, что сыт… Хлеба можно брать не более трех кусочков. Съешь — дают еще. Но в номер запрещается что-либо брать, кроме сока, фруктов и мороженого. В санитарных целях.

Те, кому выдано письмо-трансфер на север, восток или запад Финляндии, в столовой прощаются со всеми, с кем успели подружиться в Хельсинки: с другими беженцами, сотрудниками центра проживания и поварами. Обнимаются, плачут, обмениваются телефонными номерами. Говорят “Мой-мой!”, что означает: “Пока!”.

Переезд-трансфер подразумевает, что прошение об убежище будет рассматриваться соответствующими службами дальше, а на все время ожидания человеку выдается жилье и пособие в другом регионе Финляндии, уже не в столице. Это может занимать от полугода до двух лет.

Просящему убежище выдают билеты на поезд, бумагу с уведомлением, куда ехать, и сообщают, что на вокзале он будет встречен сотрудниками тамошнего центра проживания беженцев.

Такое письмо пришло и нам. Мы сдались в январе, а в апреле, ровно через три месяца, нам выдали трансфер.

На вокзал нас привезли на служебной машине.

Поезд летел быстро, бесшумно. Я сидела у окна и думала о том, что стоило, наверное, пережить такой кошмар на родине ради того, чтобы увидеть красоту отношений, вежливость и заботу, проявленные совершенно чужими людьми, говорящими на незнакомом языке.

В окне поезда, летящего на север страны, мелькали конюшни, сугробы, леса и озера, один раз мы даже увидели медвежонка…

Нас поселили среди леса в большом доме, где жили люди со всего света. Это редчайший опыт — окунуться в истории и легенды, не знающие языковых барьеров, общаться на языке жестов, взглядов, улыбок. Пахнет чужеземными приправами с кухонь. Смеясь, бегают дети с разным оттенком глаз. На одной лестничной клетке живут сунниты, шииты и суфии. Тут же рядом — христиане, атеисты и маги. Лагерь беженцев — это остров мира в океане войны и непонимания. Возможно, все эти люди не стали бы добрыми соседями и друзьями в иных условиях, но сейчас, настрадавшись, потеряв близких и родину, они словно очнулись от глубокого кошмара.

Мы встретились утром у аппарата кофе. Мальчик и папа.

Доверие — это вирус. Иногда он поражает внезапно. “У меня проблемы с властью. Политика. Я с Кавказа. Выехать легально не получилось”, — запросто сообщил мне незнакомец. И рассказал удивительнейшую историю: за пять тысяч евро он в Санкт-Петербурге нашел “проводника”. Всю ночь они ползли по осенней слякоти, в грязи и снегу, в водолазных костюмах и противогазах, по той части леса, где проходит граница России и Финляндии.

— В водолазных костюмах?

— Да, мы подумали, так легче ползти…

— Простите, а зачем противогазы?

— Это если шашку дымовую кинут.

Иногда с раннего утра моросит дождь. Он заливает окно, смывая пыль. Красиво. Но именно в такие дни у Аслана из Чечни болит сломанное предплечье. Обычно он стучит в нашу дверь и спрашивает, нет ли у нас валерьянки. Перед дождем его мучают кошмары о том, как его пытали военные: подключали ток, били железным прутом, подвешивали и растягивали. Но, как палачи ни просили вспомнить, что его дядя — “боевик”, Аслан этого не вспомнил. Спасибо, правозащитники вступились — родным Аслана удалось докричаться до них…

Самая страшная тема в разговорах — отрицательное решение миграционной службы. Человека, получившего отказ, видно сразу. Он ничего не ест, теряется во времени и пространстве, словно его корабль, плывший по намеченному пути, вдруг оказался в Бермудском треугольнике.

Отказ можно обжаловать в суде с помощью адвоката, чьи услуги для просящего убежище бесплатны, так же как и услуги переводчика на всех стадиях процесса. За все платит социальная служба.

Иногда получивший отказ после обжалования обретает статус беженца. Время обжалования — несколько месяцев.

Однако существуют “соискатели”, которым важны приключения, а не защита. Нас удивил один “отъезжающий”, который был весел:

— Я завтра улетаю. Мне пришел “негатив”, и сотрудники социальной службы купили мне билет на самолет, — сообщил нам в столовой русскоговорящий парень. — Восемь месяцев я был в Швеции, три месяца в Финляндии, и в итоге — “негатив”…

— Это ужасно! Что с тобой теперь будет? Подашь в суд? — мы стали ему сочувствовать.

— Нет, — ответил парень, улыбаясь. — У меня на родине все в порядке, есть и дом, и машина. Я просто хотел путешествовать. Сочинил историю, что был в мафии, и она за мной гонялась из-за денег. Я и не думал оставаться в Европе навсегда, просто хотел тут пожить…

Мы были поражены. Что на это ответить — большинство здесь действительно нуждается в убежище, а тут такое… А парень продолжил:

— Даже документы не отдавал. Сказал: “Потерялись”. А паспорт был в носке. Полицейские мне и поверили. Не обыскали.

— Как же можно?! — не сдержалась беженка, сидевшая рядом: — Мы бежим от смерти, а такие, как ты, нагло притворяются!

— Я тут не один, с друзьями приехал, — улыбнулся парень. — Просто дома скучно! Хотелось, веселья, красок…

Еще одним из грустных открытий было то, что часть беженцев — не только бездельники, ищущие приключений, но и воры. Казалась бы, зачем воровать там, где бедному все можно получить бесплатно? Есть религиозные организации, бесплатно раздающие пищу нуждающимся в разные дни недели. Есть специальные магазины, где, помимо пакета еды, можно взять бесплатно новые или слегка поношенные вещи, одежду. Мне попалось замечательное место, где с понедельника по пятницу шесть часов светового дня бесплатно раздают еду всем без исключения, не требуя никаких документов или доказательств того, что человек нуждается. Раз пришел сюда, значит, нуждается. Я специально зашла туда в приличной одежде, и мне никто ни в чем не отказал. Сотрудники на английском языке вежливо спросили, какие продукты мне нужны, и предложили две пачки свежего молока, мягкий хлеб с сухофруктами, куриную колбасу, пюре из моркови, порцию готового нарезанного салата (огурцы, помидоры, зелень) и фрукты. Я подумала, что в стране, где так заботятся о людях, воров просто не может быть.

И ошиблась. В центре беженцев на курсах финского языка беженец из нашей же группы предложил купить у него новый телефон за двадцать евро. Телефон был без зарядного устройства, розового цвета. Я, понятное дело, отказалась. “Такой в магазине — триста евро, — обиделся парень, — а я тебе за двадцать отдаю!”. И добавил: “Я каждый месяц отправляю на родину посылку с телефонами и деньги. Европейцы богатые, с них не убудет…”.

Я сказала ему что-то резкое. Социальное пособие позволяет жить честно, и воровство некоторых беженцев ничем не оправданно. Я решила узнать, что думают сотрудники центра беженцев о таких людях. “Полиция разберется!” — бодро сообщили мне на ресепшене.

Красота покоя — особая красота, неподвластная суете, спешке, вихрям. Это и есть Финляндия. Такой ее защищал от захватчиков Карл Густав Маннергейм. Такой ее увидела я.

Мы собирали чернику, рыбачили и ожидали. Белки и зайцы стали нашими неразлучными спутниками на утренних пробежках. Несколько раз мы переезжали, так как место жительства просящих убежища до решения миграционных властей определяют социальные службы. Мы жили и в шумном многонациональном лагере беженцев, и в частном доме с милой соседкой и ее очаровательными, воспитанными детьми, ожидая решения миграционных властей Финляндии. Ежедневно с утра мы начинали ждать письма: вдруг оно придет сегодня? Это будет означать, что мы можем начать новую, нормальную, мирную жизнь.

В будни каждого беженца ждут курсы финского языка.

Обычно на уроке находятся беженцы из десятков разных стран. Все стараются. Преподавание на финском впечатляет — сразу происходит погружение в мир северных легенд и голосов.

Я слушаю речь учителя и ее ассистента и, едва прикрыв веки, воображаю, как несколько сотен лет назад представители этого народа говорили между собой на этом же языке, готовясь воевать за свою землю или собирая урожай.

Чтобы объяснить нам значение того или иного слова, учителя превращают урок в пантомиму и разыгрывают сценки. Новое финское слово, путешествуя по рядам учащихся, вызывает одобрительный гул. Каждый пытается угадать первым, что оно значит.

— Кирпич! — шепчут чеченцы.

— Стена! — говорят дагестанцы.

— Краска! — кричат африканцы.

— Комната? — предполагают боснийцы.

Курды хлопают в ладоши и что-то объясняют жестами, сирийцы — издают гортанные звуки.

— Камень! Камень! — твердят по-английски белорусы.

— Учитель говорит о ремонте… — подсказывает мне муж.

В итоге это финское слово означает шов между кирпичами.

Более всего меня поражает забота властей. Помощь. То, с чем в России мне так и не пришлось столкнуться. Мне пришлось столкнуться с обратным: старанием власти внести в жизнь людей раздоры, войны, сумятицу, как можно больше у них отнять…

Большое интервью нам назначили на ноябрь 2012 года. Осенью. Лиственницы уже окрасились в оранжевый цвет, а снег начинал похрустывать, словно миндаль. Я переживала, хотя одна беженка сказала мне: “Доказательств бесчеловечного отношения к тебе на родине хватило бы на весь наш лагерь, если их раздать — мы все получили бы позитивы!”.

Новый 2013 год мы встретили с друзьями у елки и загадали желание начать жизнь заново, с чистого листа.

После Большого интервью инспектор объявил нам, что срок ожидания окончательного решения — шесть месяцев. Но решение было принято уже в начале февраля 2013 года. Интрига заключалась в том, что мы не знали: положительное оно или отрицательное. Для того чтобы узнать, следовало дождаться вызова в полицию.

Жизнь шла своим чередом: в лагере беженцев раз в месяц бывает такое мероприятие, как “кухня мира”, на котором представитель какой-либо страны или республики рассказывает о блюдах своей родины, а потом готовит и кормит около сорока человек. Все, конечно, берутся ему помогать, шутят, знакомятся… Мой день представлять чеченскую кухню назначили на середину марта, и я занялась подготовкой: делала видеоклип о родной земле, распечатывала рецепт чеполгаша (пышек с соленым творогом и луком) и сладкого плова — любимых с детства блюд. Неожиданно, 4 марта вечером, к нам постучала сотрудница офиса и принесла бумагу-вызов. Как раз был приготовлен торт на завтра — это был день рождения моего мужа.

Утром 5 марта мы вышли из дома. Сказать, что я волновалась, — ничего не сказать. Я пережила на родине такое, что и врагу не пожелаешь, но просящих убежище много… Будет ли услышана наша история? Сердце стучало.

Нас встретил высокий, представительный полицейский и пригласил войти в кабинет. Нужно было дождаться переводчика, но я не удержалась и спросила:

— Позитив или негатив?

— Позитив! — сразу сказал полицейский и заулыбался.

Явившийся переводчик лишь уточнил детали: статус, карты, паспорта… День рождения моего мужа мы справляли с друзьями — ингушами и чеченцами.

Прибежали другие соседи-беженцы: русские и карачаевцы, украинцы и греки, турки и арабы, македонцы и сирийцы — все ели торт и радовались за нас.