Геннадий Красухин

По-моему, так называемая литература нон-фикшн превзошла нынешнюю художественную на книжном рынке. Может быть, так искажают книжную действительность мои личные пристрастия младшего шестидесятника, который обожает документальную и мемуарную литературу, радуется любому восстановленному полузабытому (а то и вовсе забытому) эпизоду недавнего прошлого и негодует, когда это прошлое преподносят читателю в раскрашенной упаковке.

Помню, в начале 90-х прочитал я предвыборную листовку некоего директора крупного предприятия, пожелавшего стать народным депутатом. Он пишет о себе, вспоминает о детстве, когда в праздники с друзьями они то и дело бегали на кухню, где на конфорках булькали бульоны для студня из поросячьих ножек. Их варили соседи по большой коммунальной квартире. И так всей квартирой за одним столом отмечали праздник…

Идиллия? Вранье! Потому что директор этот, как сам рассказывает, был сыном министра. А еще с наркомовских времен министры не жили в общих квартирах: советский инфант, выписывая подробности коммунального быта, угодничал перед простонародным избирателем.

Сколько похожей лжи мы встретим сейчас и в Интернете, и в коммунистических и националистических изданиях, и в рассказах о жизни их сотрудников и авторов!

Сказать, что книга Евгения Сидорова “Записки из-под полы” противостоит подобному вранью, было бы верно, но невероятно локализовало бы ее задачу. Он пишет о себе, о своей жизни, какая в его книге дана не во временной последовательности повествования, а лоскутками настоящего, которое он наблюдает, обрывками прошлого, оживающего в памяти. И читать подряд это страшно интересно. Потому что зафиксировано время — какой-нибудь дневниковой записью, отрывком из письма, оценкой взволновавшего всех политического события, кусочком воспоминания из детства героя или из его зрелых лет, небольшим рассказом о всем известном человеке или о мало кому известном. И здесь же отзывы о книгах, которыми зачитывался и зачитывается сейчас автор, о фильмах и театральных постановках, какие недавно посмотрел, о музыке, которую удалось послушать. Так что напрасно один поэт посетовал (его слова приводит в своей книге Сидоров): “Ну что вы все какие-то обрывки печатаете, надо сесть за книгу воспоминаний, ведь немало видели за последние годы: Правительство, Дума, ЮНЕСКО <…> Именно книгу писать, а не пробавляться какими-то записками”.

А ведь “какие-то записки”, изложенные именно вот так — хронологически непоследовательно, как бы случайно всплывшие в памяти, могут стать свидетельством и высокого искусства. Почитаем интернетовскую Википедию: “…отличается крайней прихотливостью построения. Никакого четкого плана не наблюдается, изложение подчиняется прихотливым извивам мысли, многочисленные цитаты чередуются и переплетаются с житейскими наблюдениями”. О ком это? Как ни странно, о великом Мишеле Монтене, о его книге “Опыты”!

Я не хочу сказать, что Сидоров подражал Монтеню. Конечно, нет. Но прихотливые извивы сидоровской мысли подчиняются тем же этическим нормам, что у великого философа. В книге “Записки из-под полы” под судом этики находится наша современность — от частной жизни человека до грубого вмешательства в нее государства, от плачевного состояния нашей закатанной чиновниками культуры до редких зеленых листков, пробивающихся сквозь асфальт.

В своих философских эссе Сидоров любит выражаться коротко и емко, порой напоминая Монтеня обоснованностью прогноза и бесстрашием его высказать:

“Дух русской культуры испаряется вместе с идеей будущего. Все, что связано со словом, теряет не только многозначность, но и прямой однозначный смысл. Букварь жизни временно отменен”.

Нет, пессимистом мы при этом Сидорова не назовем: он доверяет жизни. Отменен ее букварь, но временно. Не слишком радует его нынче состояние русской поэзии? Но оно, “как лакмусовая бумажка, свидетельствует о состоянии всей отечественной литературы и ее ближайшем будущем. Грядущее в тумане, но далекие огни обещают надежду и зовут в путь”.

Но и оптимистом Евгений Сидоров не является. Чего ему радоваться, если он наблюдает, как “наша общественная жизнь активно поворачивается к ликвидации стыда. А ведь именно стыд — одно из главных отличий человека от животного”!

Впрочем, поворот общественной нашей жизни к ликвидации стыда действительно удручает и пугает. Мысль же о стыде, определяющая отличие человека от зверя, не может быть ни оптимистической, ни пессимистической. Это констатация биологической реальности.

Я не подсчитывал специально, но слово “стыд” и его производные в книге Сидорова встречаются очень часто.

Вот весьма примечательная записка, связанная с литфондовским сообществом, — конспект некой ссоры:

“Скорбная литфондовская повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Феликсом Феодосьевичем. Что-то там не поделили.

Стыдно на этом свете, господа!”

Аллюзия на Гоголя здесь очевидна и, конечно, неслучайна. Гоголю было “скучно” от своей действительности, переполненной чиновничьей пошлостью. “Стыдно” в книге Сидорова показывает, в какие еще более далекие дебри бессовестности завели себя нынешние начальники.

Спросят: не слишком ли много я уделяю внимания политологическим записям в книге культуролога, рассматривающего и теперешние литературу, кино, театр, и сегодняшнее положение дел, связанных с выживанием школ, вузов, театров, библиотек? В самом деле. Книга, насыщенная именами Е. Евтушенко, В. Аксенова, О. Чухонцева, А. Битова, И. Бродского, Ю. Карякина, Ю. Алешковского, В. Пьецуха, В. Конецкого, И. Гофф (это только писатели, и то далеко-далеко не все), именами таких деятелей культуры, как А. Эфрос, И. Обросов, А.А. Тарковский, Н. Зоркая, Н. Крымова, С. Юрский, А. Смирнов, чье искусство волнует автора и с кем были связаны его личные отношения, — дает срез нынешнего искусства, его направленности. Но сплетено все это в один нерасторжимый узел: художники, состояние их душ и возможность противостоять гнету, извечному на Руси. А это очень близко к политологии.

Что же до емкости и афористичности манеры Евгения Сидорова, то читатель, думаю, не пройдет мимо таких его высказываний: “Сострадание, как и гнев, вещи одномоментные”, “Физически ощущаю когти стиля. Когда они проходят по тебе, болит кожа”, “Кризис естественности — тяжкое наше наследие и свидетельство незыблемости внутренних политических предпочтений, несмотря на разительно обновившийся фасад”.

А вот с этим высказыванием я согласиться не могу: “Олег Чухонцев — прекрасный поэт для немногих. Он слишком умен (почти как Баратынский), чтобы быть непринужденным. Может быть, ему не хватает глупой отваги, а ум мешает вдохновению? Все равно, он хороший поэт!”. Чухонцев действительно прекрасный поэт! Для немногих? Помню, как в 70—80-е Чухонцев собирал полные залы своих поклонников. По сравнению с тем временем, сейчас многие выйдут поэтами для немногих. И уж чем Чухонцев бесспорно обладает, так это восхитительной непринужденностью: “Этот город деревянный на реке, словно палец безымянный на руке…” Так и хочется цитировать и цитировать, упиваясь образностью, предметностью, музыкой: “пусть в поречье каждый взгорок мне знаком как пять пальцев, — а колечко на одном!” Нет, не стал бы я сравнивать Чухонцева с Баратынским, который подчас бывает и тяжеловесным в своей философичности, и дидактичным.

Ну, а если оценивать всю книгу целиком, то опять-таки афоризмом автора: “Хороший мемуар должен быть краток, как выстрел в будущее”. А в многословии автора действительно не упрекнешь.