Станислав Секретов

Евгений Гришковец. Письма к Андрею

Вопросы и ответы

Три года назад писатель, драматург, актер etc. Евгений Гришковец стал героем телепередачи “Познер”. В заключение интервью Владимир Познер по традиции программы задал гостю ряд вопросов из знаменитого опросника Марселя Пруста. На вопрос ведущего: “Если бы вы могли пообщаться с любым человеком, когда-либо жившим на свете, это был бы кто?”, Гришковец назвал имя Ивана Бунина. Возможно, если бы передача снималась в 2012 году, Евгений Гришковец, отвечая на этот вопрос, назвал бы совсем другого человека — кинорежиссера Андрея Тарковского.

“Письма к Андрею” — книга-диалог, сборник посланий Гришковца, адресованных великому режиссеру: “Андрей Тарковский умер, когда мне было девятнадцать лет. Я был юн, служил моряком у самых восточных пределов огромной страны, но даже там, даже под присягой и с погонами на плечах я ощутил горе и пустоту утраты непонятного мне уровня и масштаба. Я почувствовал уход самого крупного художника из тех, с кем мне довелось жить в одно время.

И хоть совсем недолго, но все же я был его современником и навсегда останусь его соотечественником. Именно это дает мне особо сильные чувства и некоторые права на написанное мною далее”.

Почему в качестве адресата своих писем Гришковец выбирает именно Тарковского? В предисловии к книге он дает сразу несколько ответов. Кино Андрея Тарковского стало первым сильным художественным впечатлением в жизни тогда еще двенадцатилетнего Жени Гришковца, а дневники, книги и прочие записи Тарковского явились одним из сильнейших жизненных впечатлений автора за минувший год.

Впрочем, “Письма к Андрею” адресованы не только Тарковскому, ушедшему из жизни двадцать шесть лет назад. Автор не может точно определить своего читателя: “Кому я написал? Андрею Тарковскому? Андрею Рублеву? Художнику? Зрителю? Читателю?.. Не скажу. Не знаю.

Я написал письма, которые не ведаю кому и как попадут в руки и на глаза. Не знаю, как и в ком они отзовутся и отзовутся ли вообще”.

По Гришковцу, фигура Тарковского — живой и яркий пример человека искусства — человека, в жизни которого есть только искусство и ничего кроме искусства, фигура настоящего художника. И подзаголовок книги очень точно определяет ее форму — “Записки об искусстве”. В каждом письме Гришковец ставит перед нами определенные вопросы на тему искусства и сам же дает на них ответы. Где-то эти ответы выглядят как личные предположения, где-то — как смелые и однозначные утверждения. Именно поэтому назвать книгу сугубо теоретической филологической или философской работой об искусстве нельзя — уж больно она эмоциональна. Традиционное обилие восклицательных знаков и многоточий в тексте прямо об этом говорит. При желании автор может легко превратить сборник писем в живой театральный монолог. Тем более Гришковец умеет это делать.

В первых письмах автор рассуждает о природе подлинного художника. Настоящий художник всегда гениален, он берется за недостижимое, живет в постоянном переживании и в отсутствии результата. А еще человек искусства всегда “рвется к людям”, но люди не торопятся признавать его гениальность — ведь это всего лишь современный человек, живущий среди нас. И действительно, как писал Сергей Есенин: “Большое видится на расстояньи…” — многих великих стали называть гениями только после их смерти. Говоря о сущности предмета своего исследования, Гришковец цитирует другого великого поэта — Александра Пушкина: ““Над вымыслом слезами обольюсь” — вот самое простое и точное определение искусства”.

Особенно интересным мне показалось размышление автора о преподавании искусства в школе. “Школьная практика такова: получил ответ, объяснил способ его получения — садись, молодец, отлично. Так же предлагают изучать и искусство. <…> Ребенку сразу предлагается не получить впечатление от прочитанного, а изучить его под руководством учителя. Изучить и прийти к подготовленному учителем результату”. А ведь литература — это не математика, и принципы точных наук здесь недопустимы, при этом навязанные учителем выводы не столь однозначны. К тому же Гришковец справедливо отмечает, что с искусством надо встречаться как с чудом, а не из-под палки. В школах же зачастую искусство пытаются именно вбить в голову, ну а человеческому организму, как известно, иногда свойственно отторжение инородных тел. Вот почему некоторые старшеклассники люто ненавидят “Войну и мир” Толстого или, например, поэзию Маяковского.

Кстати, о Маяковском… Особое место в “Письмах к Андрею” посвящено киноискусству. Если все остальные письма прячутся под безликими порядковыми номерами, то “Письмо о кино” — единственное, которое имеет название. И по объему оно оказывается самым длинным. Девяносто лет назад в журнале “Кино-фото” (№ 4 от 5—12 октября 1922 года) появилась заметка Владимира Маяковского “Кино и кино”, в которой поэт писал:

Для вас кино — зрелище.

Для меня — почти миросозерцание.

Кино — проводник движения.

Кино — новатор литератур.

Кино — разрушитель эстетики.

Кино — бесстрашность.

Кино — спортсмен.

Кино — рассеиватель идей.

Но — кино болен. Капитализм засыпал ему глаза золотом. Ловкие предприниматели водят его за ручку по улицам. Собирают деньги, шевеля сердце плаксивыми сюжетцами.

Этому должен быть конец.

Рассуждая об истории развития самого молодого искусства, Гришковец ставит примерно такой же диагноз: “Кино как искусство в сегодняшнем времени находится в глубокой коме”. Одна из ключевых причин болезни кино — все те же деньги, а также те, у кого эти деньги водятся, — продюсеры. По мнению Гришковца, фигуру продюсера “почти обожествил” Стивен Спилберг. Кино превратилось в “разнообразный аттракцион” и успешное предприятие, в котором настоящий художник просто не способен найти себе места. Кроме того, развитие кино тормозит необходимость привлечения к его созданию большого количества людей — сценаристов, операторов, монтажеров, актеров… Однако “подлинный художник может творить только один, шагая в никому не ведомое пространство создания искусства”. Четкого рецепта для выздоровления кинематографа Гришковец не дает: “Остается надеяться и ждать. Нужно стать строже и требовательнее, даже если нет надежды дождаться и увидеть рассвет киноискусства на нашем веку”.

Если искусство — это чудо, то получается, что подлинный художник должен быть волшебником. А может ли простой человек стать волшебником? Еще один непростой вопрос! В этом месте сразу вспоминается избитая фраза: “Я не волшебник, я только учусь” с ее политическими аллюзиями. Но Гришковец категорически отказывает простому человеку в праве стать творцом искусства. Пытаясь объяснить свой постулат, автор проводит сразу несколько параллелей. Так, например, спортсмен и физкультурник — совсем не одно и то же: “Настоящий спортсмен тратит здоровье, а то и утрачивает его, калеча свою жизнь и организм ради выдающегося, а по возможности рекордного результата. Физкультурник же ходит в спортивный зал ради укрепления здоровья, улучшения физической формы и удовольствия”. Художник не может заниматься ничем другим, кроме искусства. Справедливо? Возможно… По крайней мере Гришковец очень убедителен. Сразу вспоминаются “тунеядец” Бродский и некоторые наши рок-музыканты, “на бумаге” работавшие в восьмидесятых годах дворниками, кочегарами и сторожами. Вот они — люди искусства! А что же все-таки насчет “не волшебник, я только учусь”? Такого не бывает — говорит нам Гришковец: “А как же научить человека писать? Писать произведения искусства! Это невозможно! Сколько выпускников Литинститута, разных сценарных курсов и прочих творческих образовательных организаций стали подлинными художниками? Не журналистами, не критиками, не авторами бестселлеров на три дня, не сценаристами сериалов и не редакторами, не режиссерами бесконечных кривляний на сцене, а самостоятельными и подлинными художниками!.. “Неких” крепких профессионалов много. Художников почти нет”. К тому же “искусству невозможно обучить по очень простой причине: неизвестно, что это такое. Как можно обучить неизвестно чему?”

Обычный человек может нарисовать картину, написать роман или стать чемпионом по караоке в свободное от основной работы время. Но искусством это не будет. Настоящий художник всегда живет искусством и живет в искусстве — повторяется Гришковец. Жизнь художника “полна переживаний и сомнений”, а его путь всегда тяжел и мучителен.

Со многими мыслями автора легко соглашаешься. Но иногда с ним хочется поспорить. Так, некоторые ответы вызывают еще больше вопросов. Из некоторых положений можно сделать вывод, что, к примеру, Дарья Донцова, ежегодно создающая несколько “иронических детективов”, — подлинный художник, регулярно заставляющий “над вымыслом слезами обливаться” десятки тысяч неискушенных читателей, а вот, допустим, Захар Прилепин — совсем не человек искусства, поскольку он в настоящем времени не только писатель, но еще и журналист, и редактор, и с политической жизнью связан, а в прошлом и вовсе был разнорабочим, охранником и, наконец, омоновцем. Впрочем, Донцова берется за вполне достижимые и постижимые вещи, в которых нет чуда. Следовательно, и она не подлинный художник. Раз так, то существуют ли подлинные художники в принципе?

В жизни каждого человека периодически возникают сложные вопросы, найти ответы на которые бывает мучительно тяжело. Евгений Гришковец вопросы, волнующие его и не только его, сумел сформулировать и попытался на них ответить. Интересно, что бы ответил Гришковцу Андрей Тарковский, если бы Гришковец мог пообщаться с любым человеком, когда-либо жившим на свете, и в качестве такого человека все-таки выбрал бы Тарковского? А что бы сказал Бунин, прочитав эти записки об искусстве?

Станислав Секретов