Э. Мороз

Максим Осипов. Человек эпохи Возрождения

Была бы моя воля, сделала бы я Максима Осипова… нет, не министром здравоохранения, а министром здравого смысла. Очень нужен нашему государству такой министр, а Осипов замечательно видит, что нужно нашему человеку, чего ему не хватает и почему. И человека нашего видит насквозь, не только как врач, а как психолог, историк, литератор с хорошим глазом и интуицией, а также как многоопытный, хотя ему не так уж много лет, и думающий человек. Главное же — как человек, желающий дело делать.

“У нации нет инстинкта самосохранения”, “наш человек не привык лечиться”. (В самом деле, мы ведь всю жизнь живем призывом “Все для фронта, все для победы!” — не до себя, любимого. Лечиться некогда, да и непонятно, как и зачем.) “Обдумывать будущее не хотят”… “Власть поделена между деньгами и алкоголем, то есть между двумя воплощениями”… “Почти не видел людей, увлеченных работой”… “У нас почти не лечат стариков… В Спарте с немощными обходились еще рациональнее — что осталось от Спарты, кроме нескольких анекдотов?” (Недавно я прочла у одного талантливого молодого писателя тот же вопрос: “Почему у нас нет мудрых стариков, которые научили бы нас отличать черное от белого? Куда они подевались?”). Пример “идиотизма власти” — распоряжение по больницам: “ампутированные конечности нельзя уничтожать (например, сжигать), а надо хоронить на кладбище”…

Цитаты эти — из последнего раздела книги “101-й километр. Очерки провинциальной жизни”. С ними, думаю, читатель уже давно познакомился в периодической печати, в журналах и в “Новой газете”, например. Эти очерки в свое время произвели большой шум — тогда, когда образовывалась тарусская больница, точнее, кардиологический центр. Надо сказать, что и сейчас они читаются с большим интересом, хотя в книге представлены самые разнообразные жанры, вплоть до “Экзистенциальной шутки” в виде пьесы. Максим Осипов любит экспериментировать (профессиональная черта?).

Среди писателей-врачей немного не оставивших свою основную профессию. Из современных — только покойный Ю. Крелин и, слава Богу, здравствующий М. Осипов. Крелина всю жизнь профессия сильно подпитывала. Что касается Осипова, то пока вещи, связанные с профессией, мне кажутся наиболее интересными, живыми, достоверными, серьезными.

Письмо у Осипова легкое, стремительное, он любит парадоксы, неожиданности, экстравагантность. Не любит разжевывать ситуацию, пишет намеками. Это очень приятно, хотя не всегда является плюсом.

Возьмем повесть “Домашний кинотеатр” и рассказ “Цыганка”.

Автор где-то говорит, что не бывает случайностей, а только непредсказуемость. На такой непредсказуемости и построен рассказ, в основе которого — две любовные истории. Одна на фоне другой. Женятся молодые (Мила и Кирилл), и на их свадьбе встречаются во второй раз в жизни родители Милы. Автор по-простому излагает историю “случайного” рождения Милы. Мила разыскивает своего отца, о котором никогда ничего не знала прежде (но ведь должен же быть у нее отец!), чтобы пригласить его на свою свадьбу. И тут мы становимся свидетелями возникающей другой любовной истории. Она выходит на передний план, отодвигая собой историю молодых. Маловероятно, но весело, неплохо придумано.

Легкий стеб, гости перебрасываются цитатами из Чехова. Сначала я подумала: надо же, так и мы когда-то разговаривали цитатами из Вознесенского, Евтушенко, Слуцкого, Эмки Манделя, там- и самиздатовских книжек — все читали одно и то же. Но нет — это приглашенные на свадьбу для “оживляжа” артисты — ученики матери жениха, игравшие “Трех сестер” и “Дядю Ваню”.

Рассказ “Цыганка” написан в той же манере, но стремительный ритм, заданный автором, совершенно оправдан происходящими в нем событиями.

Герой спешит. В его распоряжении — всего два дня, за которые он должен многое успеть.

Рассказ начинен информацией, точными наблюдениями, выразительными деталями. Он не просто познавателен, он дает представление (иное, не стандартное) о жизни врачей, и в частности нашего героя. Перед ним (впрочем, как перед многими) стоит выбор: интересная работа или денежная. Интересная. Но и денежная — иначе как жить? — И герой нанимается сопровождать больных за границу, обычно это тяжелые больные, от которых не отойти. День — туда, день — обратно. Хорошо бы еще встретиться с уехавшими друзьями, что-то посмотреть, купить подарки и т.п. Для меня, например, это новое знание — такая врачебная практика, да и много другого.

Герой крутится-вертится. В мелькании мелких происшествий, разных людей, разных обычаев и правил, в мимолетном и разнообразном общении, в том, как протекает сама поездка (полет, пересадки, проверки документов, гостиницы и т.п.) и раскрывается подлинная жизнь, подлинный человек с вполне определенным характером и отношением к жизни. И подлинное счастье, предсказанное ему подлеченной цыганкой, которое, конечно, не в деньгах.

Очень теплый, выразительный, человечный рассказ. Меня еще сильно подкупили страницы об отце героя-рассказчика, которого я хорошо знала — писателе Александре Михайловиче Марьянине, который тоже печатался в “Знамени” и редактором которого я была. О некотором сходстве повествовательной манеры и выбора материала у того и другого скажу позже.

О “печальной стороне профессии” — рассказ “Маленький лорд Фаунтлерой”. Это одна из тарусских историй, которая могла повториться и повторяется и в других местах нашей страны: молодой громила-спортсмен избил таджика. За спортсмена вступились, таджика врачи пытались спасти, бесконечно наталкиваясь на разного рода чиновничьи и прочие препятствия.

Били парня битой по голове, мозг умер, и парень умер, остальное разобрали на органы. История жуткая. Здесь все: национальная рознь, безнаказанность виновника, беспомощность и пассивность медицины как института, самоотверженность отдельных врачей и, наконец, то, о чем у нас не говорят, — отъем органов для трансплантации. Опасный рассказ, но точный, правдивый, не оставляющий равнодушным.

Перекликается с темой “понаехавших” повесть “Камень, ножницы, бумага”.

Ситуация в повести до чрезвычайности знакома. Героиня — глава районного законодательного собрания и владелица “Пельменной”, где работают таджики. Три месяца работают за кормежку и спальное место, потом, когда подходит время расплачиваться, их выгоняют. Но одна девушка-таджичка понравилась хозяйке. А когда погибла хозяйкина непокорная дочь, решила дама таджичку удочерить. Но тут случилась, как любит говорить автор, “непредсказуемость”. Ну какая уж там непредсказуемость — мелкий шмындрик, хоть и глава местного самоуправления, пытается девушку изнасиловать, и она ранит (или убивает — неясно, да и не важно, потому что расплата для нее будет одна) подонка.

Девушку сажают в тюрьму. Тут рассказывается ее биография — откуда, где училась (МГУ), что читала (Платонова), как пришла к исламу. Попросту так и излагается автором.

Героиня посещает таджичку в тюрьме, стремится ей помочь. И быстренько поддается ее влиянию. Если только что она добивалась возможности отобрать у соседа-учителя землю и построить на ней часовню, то через пару посещений таджички в тюрьме она решает построить на том же месте мечеть и обратиться в ислам. Круто, скажем прямо! Но куда торопится автор?

По характеру (характер заявлен) героиня — Васса Железнова, только помельче. Кстати, Васса тоже склонна была поддаваться порыву, но не настолько же! Люди и ситуации в повести лишь названы. Трудно поверить мгновенному перевоплощению героини, так же как и стремительности перемен в голове у таджички. Это “ускорение” автор обусловил тюрьмой, что, на мой взгляд, недостаточно.

Мне кажется, что там, где Максим Осипов отходит от своего родного материала, есть у него склоннность к выбору сюжетов необычных, я бы сказала — “экзотических”. Ну вот хотя бы “Москва — Петрозаводск”, там рассказан просто фантастический случай. Ничего дурного в этом нет, вот “Новый мир” даже дал этому рассказу премию Ю. Казакова. (Кстати, в этом тексте совершенно замечательно написан полковник Шац). На “экзотике” часто держится хорошая беллетристика. Но такой выбор как бы освобождает автора от необходимости идти вглубь. (Именно это я имела в виду, вспоминая А.М. Марьянина, с которым мы немало говорили об этом. Взять хоть его рассказ “Голыми руками”, где герой сначала совершает экстраромантический поступок — доставляет памятный камень и ставит его на то место, где, по словам Поэта, тот хотел бы быть похоронен, — история с камнем Цветаевой. В рассказе камень уже не Цветаевой, а просто Поэта, мужа той, которая его приютила из благодарности. Но герой моментально превращается в обыкновенного жулика. А мелким жуликом он ведь и был в начале рассказа. Зачем же здесь камень?).

Приблизительно то же происходит с повестью М. Осипова “Фигуры на плоскости”. Тема стукачества стала весьма модной. Даже в романе Улицкой “Зеленый шатер” все ее интеллигентные герои-семидесятники почему-то в конце повествования оказываются стукачами.

Больная, серьезная тема, наверное, требующая не только бытового подхода.

История, рассказанная в повести “Фигуры на плоскости”, проста: молодой парень, узнав, что его отец в молодости был стукачом и по его вине посадили нескольких студентов, решает сменить свою “княжескую, почти царскую фамилию” (это важно в конкретном случае? — чистая экзотика) на плебейскую — Иванов — и уехать в Америку. Благо он выиграл greencard, облегчающую существование эмигранта. Оказавшись в Америке, он сразу попадает на ежегодный шахматный турнир, который устраивают состоятельные старики, и выигрывает большой приз, что дает ему возможность какое-то время безбедно жить. Хотя шахматист он ремесленный — “хорошо считал”, но “без интуиции”. А вообще-то в повести он — парень никакой. Один персонаж говорит о нем: “Что за юноша? Не ухватишь”. Чистая правда. Получив известие от матери, что отец умирает, он пытается вернуться в Москву, но по дороге застревает, гуляет по Италии и приезжает на 9-й день после смерти отца. Спрашивает мать, знала ли она про отца? — Знала. — Вот и все.

Отец “стукнул” в молодости вроде бы по глупости, неосторожности, потом всю жизнь каялся. А сын, недолго думая, просто открестился от него.

А мать? Знала и молчала?..

Тема — тяжелая, решение… Мне все-таки видятся плоские фигуры на плоскости.

Наиболее сильной из придуманных, то есть взятых не из собственной практики, историй мне кажется “Человек эпохи Возрождения”. Главный герой тоже знаком по жизни, но точно прописан автором. Подкупает и ироническая интонация, которую автор держит от начала до конца. Начинается повесть с дурацкой загадки про кирпич, по которой хозяин нанимает работников — уже характеристика! Герой — предприниматель (дело на троих, но один выбыл, а другой пока в компаньонах, но в финале становится хозяином дела и загадывает ту же загадку, когда меняет персонал). Подается он глазами его “челяди”, лишь во второй половине повествования совершает пару поступков.

Шеф хочет стать человеком! И потому нанимает музыканта Рафаэля, чтобы обучаться музыке и истории музыки, и историка Евгения Львовича, который знакомит его с Ветхим Заветом. Это они, посмеиваясь, прозвали его “Человеком эпохи Возрождения”. Герою это льстит, хотя он чувствует иронию. Однако все коню не в корм: высший доступный ему вид эстетических наслаждений — порядок. Белизне его сортира позавидовала бы самая чистоплотная женщина. По той же причине периодически он стреляет ворон (учителя, посмеиваясь, сравнивают его с последним нашим царем) — раздражает их неопрятность. И, хотя “каждый культурный человек должен иметь представление…”, не понимает он все же того, что ему преподносят учителя. Он любит гладкое (кожу Лоры), спокойное, а это — разве музыка (видимо, Губайдуллина)? (“Сумбур вместо музыки”, — посмеивается Рафаэль). Священное Писание — это “массовое немотивированное насилие”, заключает герой. Вот результаты обучения.

Не в состоянии он понять, к какой такой “полноте жизни” стремится Лора, какая еще нужна “полнота”, когда все есть. Он повторяет себе азбучные истины: “Если ты обеспечен, то сотням, тысячам вокруг тебя становится лучше жить”. Но уверен: “Самое надежное — пойти и взять”. Знакомый типаж. Но живой.

Такого героя — подновленного по сравнению с подобными типами 90-х — нам представляют. Хотя он не утратил черт своих предшественников. Решив усыновить мальчика вместе с Лорой — вот поступок! — он не оповестил об этом ни Лору, ни больного отца мальчика, ни самого ребенка. В случае чего несогласных (отца) можно и устранить.

Финал закономерен: такой человек должен потерпеть фиаско. И терпит (трагикомично) — горит на своей “чистоплотности”: стреляет с балкона ворон, угнездившихся на соседней крыше, а внизу толпа, веселье, и одна девица выдувает... гадость, жвачка, пузырь. “Скоро пузырь займет уже, кажется, весь прицел. Ну же, лопни!” — он механически нажимает на спусковой крючок. Понимая, что произошло, вмиг представляет, что его будут трогать чужие руки, говорить “ты”. Ему стыдно (“стыдно” — прогресс! — а не “противно”). Застрелиться?.. Пытается приспособить большой палец ноги к курку. Выглядит это комично (и почему-то очень знакомо). Вроде никто за ним не идет. Тогда — бумага, ручка — ОГРОМНУЮ КОМПЕНСАЦИЮ… Логично для такого героя — быстро соображает, по-деловому. Но звонит телефон — кто? — “Не смотреть. Пора”.

Застрелился? Возможно. А может, взяли? Обычная для Осипова недомолвка. Финал: компаньон принимает дела и свой день начинает все с той же загадки про кирпич. Кольцевая композиция. Трагикомично. Убедительно, несмотря на фарсовость. Есть время, характеры, точные детали, стиль, интонация. Не зря по этой повести названа книжка.

Рецензию я озаглавила усеченной цитатой из Пожарного кодекса, приведенной автором в парадоксальной “Экзистенциальной шутке”. По-моему, она точно определяет то, что происходит в книге.

Э. Мороз