Синий чайник

Было здорово проснуться от его звонка и босиком, прилипая пятками к полу, бежать к телефону.

— Кать, ну как у вас вчера?

Весь этот рассказ о защите у меня был уже давно для него приготовлен. О том, как пришла заранее, и на кафедре еще никого не было, кроме одного дедочка, который пригласил пить чай с сушками. Он все время острил, а потом попросил меня рассказать о дипломе. Я ему рассказывала, как детям у себя в детской библиотеке, мне все казалось, что он не поймет. Он кивал и улыбался. Когда пришли остальные студенты и преподаватели, он быстро надел модный пиджак, распрямился и оказался ядовитым завкафедрой.

Олег слушал и смеялся, а я смеялась оттого, что ему весело и я хорошо придумала слово “дедочек”.

Он даже не спросил, как можно было проучиться столько лет и не знать своего завкафедрой в лицо.

— В общем, все хорошо. Пять. Свобода.

— Я за вас очень рад, Кать. А когда вы на дачу?

Я ждала этого вопроса, потому что мы уже договорились, что он приедет к нам в Алабино за реквизитом. Он начинал снимать новый фильм, и ему нужны были вещи 50-х годов.

— Мам, давай сегодня на дачу переедем, в Москве уже такая духотища.

Мама с подозрением посмотрела на меня, потому что на даче, обычно на третий день пребывания, мне требовалось что-то взять в московской квартире, и я быстро уезжала.

— Вы же хотели еще встретиться все после окончания?

— Потом встретимся сто раз.

В среду мы переехали. Я с остервенением мыла окна и сметала зимних мух на пол.

— Мам, давай занавески постираем?

— Чем они тебе мешают?

— Ну, мешают.

Дом был готов. А я была вся белая после зимы и все время ходила в гольфах. Надо было начинать загорать. Я часами сидела у пруда и смотрела в книгу.

— Ляль, а у тебя нет каких-нибудь старых вещей, елочных игрушек?

— Заходи.

Подружка Ляля была принципиальная противница загара, ходила всегда в чем-то свободном и широком, лепила на даче чайники и вазы, которые обжигала в московской мастерской. Сейчас у Ляли работал Иван с большими усами. Он старательно вынимал гнилые доски из ее дома.

По дороге назад я помогла везти тачку бабе Пане, о которой я знала только, что у нее есть больной внук. Он стоит целый день на дороге и долго смотрит всем в спину.

— Баба Пань, а у вас нет каких-нибудь старых вещей? Тут одному человеку надо.

— А он не опасный, не ворюга?

— Да вы что! У него уже три фильма вышло.

— Ну, приходите тогда, только не поздно чтоб.

— Мам, а это у нас какие цветы?

— Астильба, ты что, не знаешь?

— А тут у нас что?

— Петрушка. И каждый год петрушка вот тут.

Вечером я садилась на велосипед и ехала в Селятино звонить. Автомат иногда глотал деньги, и все сильно по нему стучали кулаком.

— Олег, ну вы к нам когда приедете?

— Наверное, на днях, точно не могу сказать, а может, и завтра. У вас тут собаки так лают в трубку. Поезд в 10.00 будет в Алабине. Ваш дом я найду, вы мне объясняли.

— Мам, тут Олег Николаевич, может, заедет завтра, а может, не заедет. Он сам не знает.

— Учти, он сильно боится, что здесь его примут за жениха.

Утром я встала рано. Расстелила белую скатерть, поставила на плиту огромную кастрюлю — мыть голову. Еще мне казалось, что в каждой вазе должен быть букет. Он войдет в зал и спросит: “Правда, это вы сделали?” — “Правда”.

Я села на велосипед и поехала к реке за цветами, волосы сохли по дороге. А вот тут я покажу ему теплицы. У речки стояли рваные теплицы, и от ветра они издавали звук хлопающих крыльев. Я так и скажу: “Они как будто крыльями машут!”. А про Тарковского ничего не скажу. Он не любит. А потом я покажу ему замок в Петровском. “Это или Баженов, или Казаков”, — скажу очень небрежно. Но главной моей заначкой была история про князя Мещерского, который, как я смутно помнила, женился в восемьдесят лет и погиб, когда его лошадь попала под лед. (На князя я возлагала большие надежды.) “ А когда мой папа был в Париже, то одна дама попросила что-то передать другой даме, и когда он вернулся в Москву и пришел к ней передать сверток, то увидел у нее на стене фотографию этого дворца — это была сама княгиня Мещерская, дочь того князя”. Главное было небрежно произнести “Париж” и выдержать паузу перед княгиней Мещерской.

10.20. Мы с мамой сидим на террасе и пьем кофе, а я краем глаза кошу на зеленую калитку, которая все не открывается. Мне очень не хочется, чтобы мама это видела.

— У Ляли Иван будет скоро дом поднимать.

— Ну, пусть поднимает.

В общем, он не приехал.

Я выдержала и вечером ему не позвонила. Утром было то же самое — кастрюля с кипятком, цветы и зеленая калитка, которая не открылась. Я пять раз тайком проверяла, открыта она или нет.

День провела у пруда, немного обгорела. Вечером я позвонила и веселым голосом спросила:

— Ну, вы когда к нам приедете?

— Завтра.

— Я вас встречу на станции, ладно?

В 10.20 из московского поезда вышла только женщина с тележкой, и две девушки пошли к военной части. Я так и осталась стоять. Идти назад я не могла. Следующий поезд только после перерыва в 13.30.

Я стояла, пока он не вышел из поезда на Москву.

— Я случайно проехал Алабино и вышел на следующей, в Селятино. И тут вот поезд. А вы что, так бы и стояли?

Я не ответила. Все. Мы идем домой!

— Сейчас будет сильно лаять собака. А здесь жила англичанка Зинаида Робертовна, она специально приехала в Россию после революции. Видите, какой балкончик? А к Ляле пойдем?

А вот и наша зеленая калитка. Он осторожно толкнул ее.

— Мама! Олег Николаевич приехал.

Мама стояла около дуба, в дупле которого жили какие-то мошки, поэтому от дуба сильно пахло кислотой. Мама стояла и серьезно смотрела на нас.

— Проходите в дом.

В доме было прохладно и немного темно. Везде букеты. Я, кажется, перестаралась. На террасе мы пили чай с маминым ежевичным вареньем. Я громко размешивала сахар, и кто-то сильно жужжал за моей спиной.

— Какие интересные рога на стене. Немецкие?

— Да, к нам каждую зиму залезают и их утаскивают. А они тяжелые, и каждый раз их бросают на одном и том же месте. Соседка звонит и говорит: “Татьяна Михайловна, приезжайте, опять ваши рога лежат!”. В этом году не лазили.

— Хотите, я вам сад покажу?

Мы пошли к яблоням.

— Вот это полу-антоновка, полу- еще кто-то. Одна ветка сладкая, а другая — кислая. Это — астильба, там огород — петрушка, укроп. Вот сарай.

Он долго рассматривал сарай. И, наконец, нашел большой синий чайник.

— Я его возьму, с вашего разрешения.

— Да, конечно, берите.

— Что это за домик?

— Баня, она не работает.

— Можно зайти?

На маленьком окне была паутина. На подоконнике несколько сухих бабочек.

— А это у вас тюколка — жучок, — сказал он. — Видите, как она ест дерево?

На бревнах были дырочки, а вокруг светлая древесная пыль.

— И вам надо по-настоящему все протопить и потом положить побольше еловых веток. Тюкалка их не любит.

Тут я вспомнила:

— Мы еще на втором этаже не были.

И мы пошли в дом. Наверху везде были открыты окна. Нестеровский отрок Варфоломей на репродукции тихо стоял со своим стадом.

— А это что под окном? Какой-то кокон?

— Это гнездо шершней. В прошлом году залетел один, покружил, покружил, а потом все стали летать, жужжать и строить. Жить тут стало опасно. Мама позвала Толика, он агроном. Он посмотрел и сказал, что надо уайтспиритом, и что он завтра придет. А он не пришел, его жена не пустила, потому что опасно. Мы так с ними и остались. А мама говорит, ладно, хорошо, что не пришел, все-таки жизнь. И мы спустились вниз. А в этом году мы уже без шершней.

— После перерыва мне надо сразу уехать. Мы сейчас к Ляле пойдем?

У Ляли по участку ходила баба Маня с миской малины и бегала длинная такса Алик.

— Поднимемся на чердак, — сказала Ляля.

На чердаке были елочные игрушки. Олег медленно вынул белочку из ваты и долго держал ее в руке.

— Лялька, Лялька, ты где? Куда тебя еще эта Катька повела? — кричала баба Маня. — Кто это еще с вами? Какой-то мужчина? Лялька! Спускайтесь! Иван дом поднимает. Ты что, не слышишь?

Олег дышал на шар, а потом попросил его и белочку.

— После фильма я вам обязательно верну, у меня все записано.

Ляля проводила нас до калитки, и мы пошли уже к бабе Пане.

— Может, не надо? Неудобно как-то, — сказал он.

— Все удобно, удобно. Я же с ней давно знакома.

Мы постучались в дверь, никто не ответил. Я толкнула ее и увидела, что баба Паня сидит на кровати в длинных светло-зеленых панталонах. Олег попятился назад.

— Входите.

Баба Паня была уже в юбке и платке, а над ней висел только гобелен “Венеция”, больше в комнате ничего не было.

— Я же говорил, что не надо заходить.

Мы шли к реке. У него в руке был синий чайник, крышка слегка позвякивала.

— А вы загорели.

— Да? А я не заметила. Спасибо. А это теплицы. Слышите, какой звук?

Про крылья я ничего не сказала, забыла.

— А скоро наш дворец. Или Баженов, или Казаков. Архитекторы спорят.

— Вот этот?

— Да!

— Я думал, настоящий дворец.

— А князю Мещерскому было восемьдесят, когда он женился, и его лошадь попала под лед.

Я скомканно рассказала заготовку.

— А мы успеваем? В 13.30 поезд, кажется?

Мы шли по платформе.

— Хотите конфету?

— Хочу.

Я развернула липкий фантик, и она упала на асфальт.

— Ничего страшного, — я подняла ее, подула и положила в рот.

Поезд пришел вовремя. Олег махнул мне из окна крышкой чайника. Я пошла к Ляле.

— Ну как наш дворец?

— Не очень.

— После перерыва сразу?

— Сразу.

Мы сидели на лавочке около дома, который действительно держался на одной доске. Иван ел суп, подтыкая гущу коркой черного хлеба. А у меня впереди были июль и август. Долгие-долгие, как мне тогда казалось.