Ирина Чайковская

Бостон. Город и люди

Город прекрасный, город счастливый

В заглавии этой заметки — начало “Песни веденецкого гостя” из оперы “Садко”, в которой прославляется “царица морей” Венеция. Кто бывал в Венеции, знает, что ее жителям приходится нелегко: сырость, грибок, высокая вода. Однако миф о прекрасной счастливой Венеции жив и будет жить.

В Америке, точнее, в Новой Англии есть свой “прекрасный и счастливый город” Бостон. Все сходятся на том, что это самый европейский из всех американских городов. Под боком у высоколобого Гарварда с некоторым высокомерием взирает он на прочие города Америки. Не знаю, каков здесь процент русскоязычного населения, выходцев из бывшего Советского Союза и России, но число их велико. Место они хорошо освоили, полюбили, и плодом этой любви стала книга.

Название “Бостон. Город и люди” может поначалу ввести в заблуждение, ибо речь в сборнике идет не о городе вообще, а о таком удивительном явлении, как “Русский Бостон”. И даже там, где говорится об американской истории, о первопоселенцах, в 1630 году положивших начало городу, взгляд на события, оценки и, самое главное, язык, на котором ведется рассказ, — узнаваемо русские. Первоначально книга задумана как историко-краеведческая, мысль о ней, как мне известно, впервые зародилась у писателя и краеведа, знатока бостонских “уголков” Леонида Спивака. Однако в конечном итоге получилась маленькая энциклопедия “Русского Бостона”, включившая в себя историко-краеведческий материал, фотографии старинных церквей и новейших бостонских зданий, стихи и прозу живущих здесь русских авторов.

Главный герой книги — город. О нем любовно и со знанием дела пишут Женя Павловская и Леонид Спивак, Элла Горлова и Анна Ушомирская, Анисим Берман и Ефим Железов, Олег Сулькин и Иосиф Богуславский...

Вот из Жени Павловской: “Бостон — уникальный город США. Здесь много всего “самого первого”. Первая публичная библиотека и первая линия метро в Америке. Первое высшее учебное заведение — Гарвардский университет. Первый маяк для кораблей... Первый общедоступный парк — Boston Common. Даже первая в Америке поздравительная открытка к Рождеству была отпечатана в Бостоне” (“На трех холмах”).

От Эллы Горловой можно узнать, почему и у каких зданий на старейшей городской улице Бикон Хилл окна розового цвета (случайно добавленная в стекло окись марганца), сколько галлонов или литров вмещает знаменитый “Кипящий чайник”, висящий на одном из старинных зданий (862 литра), когда и по какой причине в городе случилось “Паточное наводнение” (в 1919 году из-за морозов прорвало башню-цистерну для хранения патоки).

У Анисима Бермана читаем, что первым американским кораблем под звездно-полосатым флагом, вошедшим в Санкт-Петербургский порт, был “Буканир”, и случилось сие в 1783 году. Корабли везли в Россию тростниковый сахар, ямайский перец, хлопок, мускатный орех, вина, специи, табак... Назад, в родной Массачусетс, кроме полотна и птичьего пуха, американцы часто привозили “русские печи”, ставшие в прибрежных домах обыденным явлением. А уж какие названия были у тех кораблей — не поверите: “St.Petersburg”, “Cronstadt”, “Tzar”, “Neva”… (“В эту гавань из России возвращались корабли”).

У него же можно прочесть, что известный американский художник Джеймс Уистлер первоначальное художественное образование получил в Петербугской академии художеств, учась не у кого-нибудь, а у самого Павла Федотова. Был маленький “Яша” сыном массачусетского инженера-путейца Джорджа Уистлера, с 1842 по 1847-й проектировавшего и строившего железную дорогу Санкт-Петербург — Москва (“Строитель дороги из Петербурга в Москву”). Большое эссе писатель посвятил судьбе Алексея Евстафьева, первого российского консула в Бостоне, а затем и в Нью-Йорке (“Консул Его Императорского Величества”).

Перекличку судеб русских и американцев, связь Бостона и его уроженцев с историей и культурой России встречаем и в интереснейших очерках Леонида Спивака. Особенно занимательными мне показались такие его “маленькие исследования”, как “Апология Хлестакова” о дипломате и издателе Павле Свиньине, “Лица Ваттемара” о чревовещателе и собирателе редких автографов Александре Ваттемаре, в свое время поразившем нашего Пушкина, а также “Ангелы над городом” о Статуе Свободы, детище француза Бартольди и американца Ричардсона, после невероятных приключений установленной-таки в Нью-Йорке 28 октября 1886 года. Называю очерки Леонида Спивака “исследованиями”, так как для их написания, как мне представляется, потребовалось серьезное погружение в научную литературу, умение искать и находить нужные сведения и факты. Только указаний на источники не хватает этим очеркам, чтобы выглядеть исследованиями в полной мере.

Никак не могу пропустить эссе того же автора, посвященное судьбе Первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского (“Первый концерт”). Не могу его пропустить, потому как в этом тексте отчасти объясняется поразительный феномен: наш Петр Ильич Чайковский стал в Соединенных Штатах чуть ли не национальным композитором. День Независимости, 4 июля, здесь непредставим без обязательного — под гром пушек и всполохи фейерверка — исполнения увертюры “1812 год”, Рождество — без таинственного сказочного “Щелкунчика”, исполняемого балетными труппами и на детских утренниках, и на вечерних представлениях по всей стране. Знали ли вы, что начало всему этому положила критика Николаем Рубинштейном посвященного ему Первого концерта? Нет, не понравился Рубинштейну концерт, сочиненный другом-композитором: “плохо, пошло...”, исполнять его он отказался. И тогда оскорбленный Чайковский перепосвятил свое сочинение пианисту Гансу фон Бюлову, который и сыграл его в Бостоне 25 октября 1875 года. Премьера прошла столь успешно, что вызвала быстрый рост популярности среди американцев как Первого концерта, так и самого композитора. Оказавшись в 1891 году в США, Петр Ильич с удивлением констатировал: “...я в Америке вдесятеро известнее, чем в Европе...”.

Что касается прозы бостонских авторов, то она, как и стихи, перемежается в сборнике материалами о “старых камнях Бостона” и — к чести составителей — разнообразна и хорошо подобрана. Слово дано и москвичке-переводчице Юне Родман с рассказом, обращенным в прошлое, в память об ушедшем отце (“Осенний день”), и лингвисту Анжеле Шпольберг с ее попыткой проанализировать, как наш “великий и могучий” порождает словосочетания типа “взять душ” и “порезать не писиком, а слайсиками” (“Русский по-американски: размышление о “Великом и Могучем””), и ученому Эдуарду Амбарцумяну с его тягой к афоризмам, например, такому: “Одни ли мы во Вселенной? Этот вопрос чаще задают, находясь в эмиграции” (из книги афоризмов “Америка, Бог, Любовь”).

Старожил бостонской русской общины Марина Хазанова поместила в сборнике живые, написанные “с близкого расстояния” портретные зарисовки писателя Феликса Розинера, поэтов Александра Есенина-Вольпина, Михаила Крепса и Наума Коржавина1. Рассказала она и о “Муле”, Маргарите Ивановне Фриман, — “легенде третьей эмиграции”, дожившей почти до ста лет и помнившей работавшего в Гарварде Набокова. В рассказе о Феликсе Розинере меня заинтересовало упоминание о грандиозном проекте “Краткой энциклопедии советской цивилизации”, доведенном Розинером и его коллегами (Ефим Эткинд и Вячеслав Вс. Иванов) до фазы издания: “Все было подготовлено на английском языке, и право на издание этого тома купило большое американское издательство”. Что стало дальше с этим бесценным томом, писательница не сообщает, но от неутомимого архивиста Иосифа Богуславского, в свое время участвовавшего в создании этой книги, я слышала, что она так никогда и не вышла2.  А жаль, энциклопедия поднимала на поверхность огромные и многообразные пласты советской жизни, слепки ушедшего на дно быта и культуры. На мой взгляд, потеря неоценимая.

Диана Виньковецкая описывает жизнь литературно-художественной гостиной, расположившейся в их доме, “на самом высоком холме Бостона”, месте “встреч, художественных выставок, выступлений, споров, обсуждений”. Там выступали Игорь Губерман и Михаил Крепс, Олег Чухонцев, Семен Липкин и Инна Лиснянская... “...У Перловских-Виньковецких — рай для русских и советских!” — кратко сформулировал Евгений Рейн свои впечатления об этом месте (“Дом на Jordan Road”).

Александр Генис, живущий в Нью-Йорке, в “Письмах из Новой Англии” поведал непосвященным о расположенном неподалеку от Бостона Тресковом мысе (Кейп Код), где каждый уважающий себя “русский бостонец” имеет свои любимые уголки; разнообразный ландшафт позволяет представить себя то в Подмосковье, то в дюнах Прибалтики, то на гальке Черного моря. Тот же автор напомнил читателю о бостонском Робинзоне — выпускнике Гарварда Генри Торо, в 40-х годах позапрошлого века ушедшем от мира в лес, на берега озера Уолден. Причина ухода — самая простая и чем-то напоминающая бессмертное “чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы”: “Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни... чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил”.

Людмила Штерн. Из трех симпатичных отрывков из ее книг, помещенных в сборнике, остановлюсь на одном. Называется он “Десять минут о любви” (из книги “Под знаком четырех”), и рассказывается в нем довольно известная, хотя и удивительная история. Американец и русская встретились в конце войны, на Эльбе. Крис пришел в русский клуб и встретил там переводчицу Тасю Воробьеву. Они тут же влюбились друг в друга, и Крис предложил Тасе выйти за него замуж. В тот же день девушку отправили военным самолетом в Россию. Дальше история становится почти неправдоподобной. Летчик Крис, не получая ответа на вопрос, где находится его невеста, отправился на трофейном истребителе на ее поиски. Его задержали в Белоруссии, судили за шпионаж, дали пять лет тюрьмы и десять лет лагерей строгого режима. Освободившись в 1955 году, Крис снова попал в лагерь, так как, следуя своей сумасшедшей идее найти Тасю, оказался в “закрытой зоне”. Адрес Крису дали фальшивый — Тася жила в другом месте. Когда в 1958 году хрущевский указ разрешил браки с иностранцами, к ней в Новгород прибыли три агента КГБ, чтобы узнать, знает ли незамужняя учительница английского языка Таисия Воробьева американца Криса Харингтона и хочет ли его увидеть. “Войдя в ее комнату в новгородской коммуналке, кагэбэшники обомлели. Все стены были завешаны портретами Криса, увеличенными с одной-единственной фотокарточки, которую он ей подарил в те далекие годы на Эльбе”. Эту историю я когда-то читала в каком-то популярном журнале. Но в рассказе Людмилы Штерн есть одна важная деталь: она сама, собственными глазами, видела эту пару, “стройную седую даму в голубом шелковом платье с ниткой жемчуга на шее”, и коренастого невысокого господина, “в джинсах, клетчатой рубашке и спортивной куртке”, — пару, воплотившую в своей судьбе современный миф о Ромео и Джульетте...

Удивилась, не найдя в сборнике широко публикующейся в России бостонки Ирины Муравьевой, думаю, что следующие выпуски без нее не обойдутся.

И напоследок — о поэзии. В Бостоне — много поэтов, гораздо больше, чем попало в книгу. А попали в нее рано умерший и недооцененный Михаил Крепс, маститые Наум Коржавин (ему посвящена отдельная статья) и Александр Есенин-Вольпин, давно и заслуженно любимые русской общиной Марина Эскина и Леопольд Эпштейн (пора бы о них узнать и в России), талантливые Александр Габриэль, Григорий Марговский и Катя Капович, плетущая венки сонетов Нина Басанина, поэт со своей лирической темой Михаил Герштейн.

Поэзия, как и следовало ожидать, добавила в сборник тревожную ноту, дабы не думали читатели, что в славном городе Бостоне для бывших россиян реки текут молоком и медом. И, хотя в “Письме в Москву” повторяет Наум Коржавин как заклинание “We will be happy!”, в тоне его не чувствуется веселья, а уж собратья по цеху добавляют к этому свои “растравы”.

Мама, мне тошно; мама, мне путь открыт
Только в края, где счастье сошло на ноль...

Обильный край, куда ни посмотри.
Жаль, что не мой! И потому внутри
Скрипит, увы, отнюдь не музыкально...

Англосаксонскому уху до фени
Русише дактиль, а идише сны.

Успокаивает последняя строчка из “Рождественских стихов” Леопольда Эпштейна: “С тобою — твой опыт, и боль, и слова”. (“Бруклайн. Массачусетс. Канун Рождества”).

Я насчитала в сборнике сорок три автора, включая фотохудожников Юлию Орлову и Владимира Машатина, проиллюстрировавших книгу.

Мне не хватило в ней развернутого вступления, в котором составители сформулировали бы свои задачи и обрисовали дальнейшие планы. Судя по анонсу, на первой книге они не остановятся, вот и хотелось бы знать, что нас ждет в следующем томе. Кроме того, почему-то не указаны авторы раздела “Старые камни Бостона” и очерков о художниках Литинском и Хассаме. Что до художников, то тема “художественного Бостона”, слегка затронутая в сборнике, бесспорно ждет своего продолжения.

Не могу не упомянуть издателя книги, бывшего москвича Михаила Минаева, поддержавшего проект, широко публикующего бостонских авторов. Кто знает, может быть, в свой срок станут эти имена известны и славны в России. Во всяком случае, антология “Бостон. Город и люди” — один из заметных шагов на этом пути.