Леонид Костюков

Евгений Сулес. Сто грамм мечты

Очень разная проза

Начнем с очевидного. Перед нами не просто книга рассказов, а сборник очень разных — по стилистике, по принципу устройства, по настроению — рассказов. Пожалуй, настолько разнообразную малую прозу до сих пор я встречал только в антологиях; под одной фамилией — не приходилось.

Внутренняя структура книги, собирающая эти разнородные элементы в циклы, убеждает “от противного” — и внутри циклов сохраняется чудесная широта диапазона; открывая очередной рассказ, ты и предположить не можешь, с чем встретишься, и поводов удивиться у читателя всегда хватает.

Впрочем, в любом многообразии все же прослеживаются некие закономерности. Я выделил бы у Евгения Сулеса три столбовые линии.

Первая (условно) — реалистически-ностальгическая. Читатели со стажем усмехнутся: где, мол, основания для ностальгии, когда автору и сейчас тридцать пять лет, а на время написания отдельных произведений было и того меньше? Отвечу: есть нечто ценное в молодой ностальгии, как в молодом вине, некоторое острое, раннее ощущение растущей дистанции времени и безвозвратной потери, и именно оно уловлено и передано автором.

Вторую линию столь же условно можно назвать фольклорной. Тут и добавить что-то трудно: едва ли не любому прозаику хотелось бы написать фольклорную по характеру вещь. Именно не стилизацию, не псевдофольклор, не ироническую прозу в фольклорных декорациях, а угадать какие-то важные архетипы в понятных, в общем-то, координатных осях. Евгению Сулесу удается — и это, возможно, главная удача книги. Хотелось бы добавить здесь пару слов — когда автор остается в рамках реализма, к его услугам много вспомогательных средств для того, чтобы завоевать доверие читателя. Например, узнаваемая деталь. Характерная речевая пауза. Описание. Здесь же автор движется по некоторому гладкому пространству, сочетающему свойства шахматной доски и минного поля. Один неверный шаг — и новелла (притча?) погибает.

Третья линия (условно, условно!) — абсурдно-постмодернистски-цитатная. Лично мне она была наименее интересна, несмотря на известное качество исполнения. Помимо прочего, этого материала (в том числе неплохой выделки) с избытком хватает внутри литературного цеха, и здесь сама частотность жанра играет против автора. С реалистической прозой, заметим, этого эффекта не происходит: некачественной ее, конечно, тонны, а вот хорошей — недостаток.

Отдельно стоит рассказ “Кипяток”, продолжающий линию русской (+ советской) сатиры скорее первой половины ХХ века, а может быть, и газетного фельетона. Очевидно, если почва простояла под паром несколько десятилетий, она вновь плодородна.

Эти стилевые линии лучше и ярче проявлены у автора именно в чистом виде и именно на небольших пространствах. “Сто грамм мечты” — настоящее торжество малой (и сверхмалой) прозы.

Вернемся к очевидным соображениям. Автор — режиссер, сценарист, киновед. Тут к гадалке не ходи — отметь кинематографический характер прозы Евгения Сулеса. Логика настолько неумолима, что укладывается даже в прокрустово ложе аннотации. Присмотримся внимательнее: да или нет? Ответим максимально точно: и да, и нет.

То есть, конечно, прозаик с опытом хотя бы любви к кино (оставим созидательную часть) на интуитивном уровне усваивает некоторые абсолютно выигрышные ходы: монтажную стремительность, зрительную выверенность кадра, например. Если видишь, нельзя и незачем заставить себя не видеть. Если знаешь прямую дорогу, зачем идти окольной? На таком уровне, можно сказать, вся мировая проза начиная со второй половины ХХ века впитывает опыт кинематографа, и, разумеется, к Евгению Сулесу это относится в полной мере. Но есть и обратный эффект, о котором мне хотелось бы поговорить подробнее.

Представим себе двух прозаиков, один из которых пишет стихи, другой — нет. Вполне может статься, что проза как раз второго более пропитана (или отравлена) веществом поэзии. Исходно поэтический импульс первый прозаик направляет в поэтическое русло, то есть пишет стихотворение. Второй же вынужден как-то реализовывать свои (возможно, скрытые) поэтические амбиции в прозе — потому что все свои амбиции реализует в прозе. Если здесь нужны хрестоматийные примеры, то проза Гоголя поэтичнее прозы Пушкина и Лермонтова.

Евгений Сулес свои сценарные амбиции реализует в сценарном деле, поэтому его проза совсем не сводится к диалогу и действию. Наоборот, в большинстве лучших вещей это, скорее, формула “проза минус сценарий”, то, что формат сценария неумолимо отсекает.

Частное замечание: в некоторых вещах (например, в рассказе “Лебеф”) Евгений Сулес необыкновенно близок в стилистическом плане к любимому мной Михаилу Новикову. Это не может быть влиянием в стандартном смысле этого слова: первая книга рассказов Новикова вышла, когда Сулесу было двенадцать лет, и быстро стала библиографической редкостью; вторая же — буквально только что, когда корпус “Ста грамм мечты” был уже написан. Я бы объяснил эту близость так: через чутких авторов городская проза резонирует с некоторым нервом городской жизни. Точнее, с нервом отчуждения от этой жизни, отслоения от нее — а формы этого отслоения мало изменились за четверть века. Вот, кстати, еще одна характеристика прозы Евгения Сулеса — это решительно, ни в одной строке, не офисная проза. Городская — но не офисная.

Еще — это проза нескучная, немного концертная, располагающая к устному чтению. Не стану лукавить — я был на презентации книги, где чтение рассказов было доверено талантливым актерам. Насколько поэзия проигрывает (если не умирает) в актерском чтении, настолько эта проза выиграла.

Здесь мы подходим к сердцевинному свойству прозы Сулеса — она часто бывает радостной. Независимо от фабулы, радостной — по краскам, по музыкальному ладу. Это редко случается в наших широтах: у нас прозу, как правило, пишет интеллигенция, а интеллигент гораздо чаще хмур и раздражен, нежели светел и весел. Непонятно, где Евгению Сулесу удалось обмануть эти статистические выкладки, но ему это удалось.

Придя в книжный магазин, вы вряд ли найдете двухтомник рассказов — даже Моэма, Мопассана или О’Генри. Касательно малой прозы — каждый писатель улучшает томик избранного. Первая книга автора — и “Сто грамм мечты” здесь не исключение — смотрит в будущее. Она несет в себе первые твердые элементы. Рискну предположить, что среди них будут “Иван-да-Марья”, “Как солдатик с войны возвращался”, “Вино из Кишинева”, “Кипяток”, “Гадательно сквозь тусклое стекло”. Думаю, читатели с удовольствием расширят и дополнят этот список. Может быть, важнее, что практически вся книга жива и энергична. Хочется пожелать автору сохранить эту энергетику в своих будущих вещах.

Леонид Костюков