Поезд Сеул–Бусан

ветер в спину прекрасно темно и уже рука
не дрожит
каберне и запах чужих квартир
на углу фонарь подобием маяка
и дома как будто дырявые корабли
трюмы камбузы мачты хриплое йохохо
так спокойно
        за бортом
                свободные
                        не вполне
ветер слева одарит нас ворохом
листьев
холод
а руки греют колокольчики из монет
и не странно вернуться в каюту свою к утру
несмотря на но и на спор о природе цо
и ещё не странно бояться не утонуть
утону — постой когда ветер дунет в лицо
пиши:
R. I. P. ОН НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ МОРЯ

I. представь себе сломанное радио
где-то в средней полосе Америки:
старый пьяный негр сбивается и его замещает
какой-то кислотный белый молодчик с гитарой
а в паузах — Голос — но столь далёкий
что ни травы ни твари не обращают внимания
и не склоняют очей
это место ещё не чисто
ты знаешь
и знаешь
что делать
Господи Иисусе поймёт
и простит
ты знаешь

II. Шамиль чист и светел, и даже как-то неловко
что именно он выполняет миссию по доставке
небольшого количества афганской травы через весь город,
спрятав, должно быть, в трусах
наконец, звонок, я встречаю его, робкого
и пунцового от приключения
он целомудренно достаёт бумажный свёрток из длинных плавок
(я видел их на нём у Чёрного моря, подарок жены, со вшитым кармашком
на редкий случай дальних поездок)
мы виновато улыбаемся, я высыпаю слегка пересушенную траву на стол
и пока Али забивает косяк
рассматриваю упаковку —
бумага — явно — “Снегурочка” 80 г/см2, распечатка на струйном принтере:

дальше — молча, Али — забивает
мы курим
Али забивает
мы — курим
молчим
мы читаем стихи, и от этого становится легче
потом все уходят, а я пишу
мне страшно
я пишу, и мне страшно
я боюсь слов
я боюсь чистого листа

III. Степь, немного пыльный закат. Едыге
поправляет спутниковую тарелку, сегодня вечером обещали
показать “Харлей Дэвидсон и Ковбой Мальборо”.
Едыге смотрит в закат, вспоминает, что забыл про закят*, думает:
“В воскресенье возьму двух баранов, поеду в город, имам поймёт. Красивый
сегодня закат, надо позвать Алию, красота, дарованная Всевышним, очищает. Алия,
что-то уныла в последнее время. А даже у христиан это грех, помню, так говорил
в том фильме тот парень, похожий на ангела. Хороший закат, хороший...”

это невозможно —
этого нельзя делать ни в коем случае —
никогда!
никогда!
(особенно по осени)
забудь про ностальгию —
никогда не открывай альбом
со старыми маленькими фотографиями знакомых на одной странице —
(на старом фото у него длинные волосы и романтическая небритость
ещё свеж —
не бледен и не похож на смертельно больного человека
она в кудряшках и смелая —
ей ещё не выбивали зубы в тёмной подворотне
он явно ещё умеет выпивать литр дешёвой водки
а после идёт искать дорогой коньяк и пухленьких малолеток
её романтизм всё ещё не просто черта лица
у него ещё есть деньги на опохмел)
разве что перед этим ты достанешь свою фотку —
(три года назад — ты похож на черепахового кота)
и признаешь своё право изменяться

…верно. Когда бы не ветер, срывающий платья с девиц крутозадых,
кабы не пятна цветные на камнях прибрежных и запахи моря...
но говоришь ты: развеяно очарованье, хоть кошки бесстрашны и нежны,
стены старинны, нативны напевы, а девы прекрасно печальны, —
и я понимаю...

…ты больше не скажешь где-то, как, например, дания или висконсин —
ты видел кирпич, исцарапанный Таней с Гейдаром, а вечером думал,
что это бы небо и эту вот морось туманную, запах кошачьей мочи и кебабов
черпать бы ложкой кисельной, вгрызаться бы в мякоть сырую.
Но это Баку, детка...

…вечером светит неон там, где русский и турок, — немые, — победно ликуют,
дворник метёт тротуар, вспоминая, как дед говорил, что достойно трудиться у стен цитадели.
Пьяный лезгин пробирается к дому, пугая кошачьих у тёмных подъездов,
в плаче заходится ветер в проулке, скользит между крыш полумесяц,
похожий на булку...

…там, на другой стороне мы цитируем мёртвых и верим в смещение речи,
здесь я цитирую мёртвых и знаю, что вечность изменит свой запах нескоро.
Черпали бы и вгрызались, когда бы не в плоть облечённое слово...
Кабы не холод и кабы не ветер, брат.
Кабы не ветер...

Дым индийских свечей.
Сквозь неплотно прикрытую балконную дверь —
звуки — сливаются с ещё невспомненным сном...

Тогда в скрипах притормаживающих автобусов
слышна перекличка раненых китов.
Я вижу, как кит замирает у остановки, разевает пасть,
и на свет божий выходит Иона.

После почти бесконечного пути во чреве стального чудища
в утреннем тумане идёт Иона.
В утреннем тумане он добр и светел, и немного
сонный — сквозь сонное утро.

Он чувствует — должен нести слово
соплеменникам, согражданам и пришельцам — всем осевшим на этой святой земле.
Иона уже готов лайкать, шаркать, чирикать о скором вхождении в Царство.
Иона уже готов к революции духа, площадям, митингам, крови и слезам, ибо знает —
жизнь его лишь ступень к Царству.

На другой стороне города Иоахим только что потерял ключи
от дома. В утреннем тумане топчется Иоахим,
в утреннем тумане он добр и светел, но немного
раздосадован, ибо ждёт уже Анна его со смены

ночной. Анна тяжела и постоянно ворчит,
Анна требует кефира, воблы и мела.
А тут эти проклятые ключи, упавшие в снег у подъезда.

В утреннем тумане топчется Иоахим сонный,
по-прежнему светел, но немного
раздосадован.

ты сказала: блин — куда ни плюнь — везде поэзия и листья травы,
и улыбнулась той самой улыбкой
(я как раз говорил тебе про запах свежей листвы и сухой листвы запах морского
берега и запах сена в амбаре и что хочется курить на подоконнике с чашкой кофе
и чтобы деревья и листья и низкий-низкий подоконник и ты и я и ты улыбаешься а я
нюхаю тебя и хорошо)
я думал — ты не любишь Уитмена
обрадовался — как ребёнок

я в нём и ты в нём и все остальные:
он жил и снился звездой
цветком сиреневым
гладили дышали —
пережил
(перегорел?) —
а теперь будто и нет ничего и не было уродливых монументов зданий
пародии на лувр вру не лувр башню эйфеля конгресс-холл централ парк
нет ни дрожи в коленях не будет и дрожи земли
не дороже жизнь щебета птиц улетавших не видеть руины
а может он прав и корни подточены — не вернёшь —
признать
и смотреть умиляться как дети
идут разорять могилы и птичьи гнёзда


Городки

Смотри это просто
я называю город а ты следующий на последнюю букву
я например москва а ты ярославль а потом
в принципе нет разницы антананариву тимбукту ну и что что бухта
городов не существует ты же знаешь
это всего лишь наша скромность
и потупленные глаза и шаркающие ножки
что с того делать печальный вид будто всё происходит с нами не с нами
разве что с ним и только
представь себе город картинка вроде
вот на льду проступает соль колеблются провода
ноль плюс один плюс восемь
воздушные змеи пластмассовые городки
овощное рагу на обед на ужин видеосалон на углу
и пошло зима весна лето осень
другая картинка страна тёплое море октябрь плюсов гораздо больше
ночь куришь на берегу тишина (...)
осень лето весна снова зима минус тридцать
аспирин пот постель твен-верн-том-немо
всюду уголь прикрытый прозрачной коркой
другие постели пот соль асфальт
грунтовая горькая ну всё всё всё это уже не с нами и не с ними конечно
разве только что с ним
давай в имена не умеешь объясню это просто смотри

всякая океаническая эпопея
однажды заканчивается
этой ночью я боролся с бессонницей и думал о тебе Сесар Вальехо
я думал о тебе и мечтал
умереть где-нибудь всё равно где только не на родине
именно так — всякая океаническая эпопея
однажды подходит к концу
и это очень очень важно для тебя
ведь ты можешь просто испугаться лезть в воду
или попасть туда ночью а потом на пятичасовой рейс
можешь найти ракушку осколок бутылки и ничего
а за сутки до этого я боролся с бессонницей и думал о тебе Аллен Гинзберг
я думал о бремени твоего мира и никак
не мог примерить его на себя
безусловно
всякая океаническая эпопея
однажды подходит к своему логическому завершению
я вообще много о ком думаю по ночам
иногда даже ночами
вот и моя эпопея — подошла
я немного боюсь