Артем Каратеев

Пути России. Будущее как культура: Прогнозы, репрезентации, сценарии

Сборник, выпущенный по следам XVII Международного симпозиума под общим названием “Пути России”, проводящегося Московской высшей школой социальных и экономических наук и Междисциплинарным академическим центром социальных наук, имеет бесспорные плюсы. Это участие как маститых, так и молодых ученых, разнообразие обсуждаемых аспектов темы (всего более сорока статей), активное привлечение статистических и полевых исследований. Перед нами не плод исключительно кабинетных раздумий, что имеет свои преимущества и недостатки: некоторые данные неотрефлектированы, с другой стороны, нет ощущения, что цифры и факты вписаны в готовую теорию.

Авторы сборника широко трактуют тему. Здесь есть и размышления о том, каким будущее видится, и описания того, как представляли его в прошлом, и анализ сегодняшних тенденций, которые будут определять завтрашний день, и попытки понять, как представления о будущем влияют на его реализацию. Так, доктор философских наук, директор Аналитического центра Юрия Левады Лев Гудков считает, что изучение современных представлений о времени, выраженных через культуру, даст ключ к понимаю устремлений, определяющих облик будущего.

Николай Ссорин-Чайков из Стэнфордского университета исследует явление множественной темпоральности, когда разные люди и социальные группы, живя в одном объективном времени, реализуют в своих жизненных стратегиях различное понимание времени и оказываются живущими будто в разных эпохах. В то время как часть российского общества ориентирована на развитие современного производства и демократических институтов, другая часть стремится к архаичным формам хозяйствования и социального поведения.

Александр Аузан (МГУ имени М.В. Ломоносова), проанализировав динамику прироста валового продукта на душу населения в ряде стран, утверждает, что культурного запрета на модернизацию нет — она доступна народам с любым менталитетом — и обращает внимание на роль государства. Ждать перемен, не предпринимая ничего, — слишком затратный и проигрышный вариант. Нельзя ждать, что в России сами по себе изменятся институты. Теория эволюционирования институтов очевидно ошибочна: “Неэффективные институты могут жить десятилетиями, притом что мы признаем их неэффективность…”. В этой ситуации толчок к изменениям должно дать государство. Однако работа нашего государства в этой области вызывает много сомнений.

Опасениям за будущее гражданского общества посвящен отдельный раздел книги. Утверждается, что в России есть среда для его развития (Илья Штейнберг), но этому развитию должны способствовать отрегулированный институт частной собственности, средний класс, правовое государство — то, что у нас в дефиците. Напротив, в нашем обществе работают эффективные механизмы воспроизводства пассивности населения и его правовой безграмотности. Рассмотрение протестных движений (Карин Клеман) показывает стойкую тенденцию к смене объектов критики населения: обсуждение местных региональных проблем уступает место критике политической сферы. Очевидны рост политической грамотности населения и нежелание властей идти на диалог с представителями протестных движений. Проблемы есть и с трудовыми протестами, правила которых так и не выработались (Петр Бизюков).

Ряд авторов признает существование городского среднего класса наемных работников и мелких собственников, достаточно мобильных и образованных. Важная характеристика этой группы — критическое или оппозиционное отношение к власти. При этом ее члены исповедуют не радикальные ценности, а скорее умеренно либеральные, они пока готовы к сотрудничеству с государством, так как прекрасно осознают его роль во всех сферах жизни общества. Отказ власти от конструктивного диалога — игра против себя, ведущая к радикализации настроений. Если активное меньшинство россиян, потеряв надежды на положительные сдвиги, становится в оппозицию, то большинство пассивно адаптируется к сложившейся ситуации.

Потерю доверия к власти демонстрирует на примере сочинской предолимпийской горячки Иван Климов. Возможна ли модернизация при таких общественных настроениях — вопрос открытый. Однако власть, похоже, не терпит не только политической, но и культурной оппозиции. Такой вывод делают Алек Д. Эпштейн и Олег Васильев, оценивая роль интеллектуалов в общественном дискурсе и положение контркультур в современном обществе: “Мало что наносит обществу и его способности к модернизации больший урон, чем делегитимация альтернативных культурных дискурсов”.

Как видим, спектр рассмотренных вопросов очень широк. Но многие авторы, обрисовывая современное положение дел, не дают прогнозов на будущее. Так, Татьяна Нефедова, сравнив Финляндию и север России и подтвердив мнение Александра Аузана, что этнокультурные факторы не являются решающими барьерами на пути развития, задается вопросом: насколько будут действенны финские экономико-организационные решения, если их приложить к современной России? Ответа в рамках статьи мы не получим. Елена Омельченко пишет про патриотизм, внутри которого наблюдается противостояние фашистской и антифашистской идеологий. Все стоит на национальном вопросе, который практически не решается, но при этом эксплуатируется политиками. О дальнейших сценариях развития событий автор умалчивает.

В нескольких статьях говорится о двойной стратегии российского населения: наряду с активностью наблюдается апатия, а наряду с желанием строить цивилизованное государство — попытки найти место у чиновничьей кормушки. Одни и те же люди способны сочетать недоверие к власти с обожанием ее представителей; заявлять, что никому верить нельзя, и постоянно попадаться на обман; знать о продажности государства и ждать помощи от него.

Людям, которые стремятся жить по закону и быть законопослушными гражданами, “правовое поле” (кавычки не мои. — А.К.) не дает представления о правилах действий. Правила выясняются в процессе деятельности. Но даже знание правил — не гарант законопослушности, так как их выполнение варьируется в каждом конкретном случае. Таким образом, жизнь по закону приобретает в наших условиях характер игрового эксперимента. При этом, добавлю от себя, многие ее участники ставят целью показать абсурдность требований закона или порядка его исполнения, а затем вернуться к “обычной” жизни.

Мешает и мифологизированность сознания россиян, бытование искривленных представлений об истории и сегодняшнем дне, постулирование особого пути России, определяющего специфику всего происходящего. В сознании большинства обывателей понятия “демократия”, “гражданское общество”, “правовое государство”, “конституционный режим” и т.д. лишены реального наполнения и являются, по сути, симулякрами. Вера во власть и мифы должна бы смениться более рациональным отношением к жизни.

Любопытно, что, часто поднимая вопрос о необходимости изменений на уровне ценностей, участники симпозиума умалчивают о таких влиятельных институтах, как духовная элита общества (ученые, писатели, артисты) и церковь. Единственным здоровым институциональным элементом общества, имеющим потенциал вывода страны из неблагополучия, признаются малые сообщества, максимально удаленные от сферы интересов государства, некоррумпированные и без стремления к обогащению. Основной средой их существования практически единогласно признаются города, а средством их коммуникации — Интернет. Но Ольга Фадеева находит сходные явления и на селе, связывая их с возрождением общинности, традиционно присущей российскому сельскому населению. При этом общинность видится не альтернативой либеральным ценностям, а признаком гуманизации безличных отношений дикого капитализма, возникших в 90-е. Однако Валерий Виноградов, проводивший полевые исследования на Кубани, утверждает обратное: люди на селе живут закрытее и безрадостнее, хоть временами и богаче, чем десять лет назад. Он предлагает брать в будущее позитивные духовно-нравственные ориентиры советских времен. Здоровой преемственности традиций опять же мешает мифологизированное сознание, в котором с 90-х утвердился тезис, что все советское — плохо. Рациональная оценка исторического багажа — вот еще один недостающий элемент для построения светлого будущего.

Несмотря на обилие интересных идей и пересмотр традиционных взглядов, вносящий поправки в научную оптику, а также презентацию различных подходов и богатство эмпирического материала, собственно будущие пути России так и не намечены. После установления солидного фундамента, теоретических и методологических приготовлений ждешь такого же планомерного построения мостика в будущее — и даже не мостика, а полноценного, минимум на шесть полос, моста. Но его нет. Повисает что-то похожее на мостки из лиан, качающиеся над бездной данных и уходящие в туман теорий. Подтекстом читается: даже при серьезном фундаменте ничего путного с предсказаниями будущего не выходит. Сборник похож на демонстрацию и примерку инструмента — как слесарь, приноравливаясь к нестандартной гайке, прикидывает, чем из имеющегося у него в сумке ее лучше открутить. Читатель видит процесс поиска и получает ценную информацию о тех ключах, которыми предлагает воспользоваться современная наука. Нельзя не согласиться, что иногда знание ключей ценнее открученной гайки. В условиях отсутствия достоверных научных сценариев особое место в сборнике отведено анализу бытующих представлений о будущем и концепту утопии.

Характерно, что вопросы о будущем во время массовых опросов чаще всего приводят людей в замешательство, и это не может не настораживать. Тому есть несколько причин. Во-первых, люди проявляют осторожность, слушая бодрые заявления власти (то есть снова недоверие). Во-вторых, ситуация в стране дает неблагоприятный прогноз — то есть происходит вытеснение черных мыслей о завтрашнем дне. В-третьих, в отношении завтра есть, видимо, еще какой-то оптимизм — надежда умирает последней. Но люди стесняются говорить об этой надежде, потому что обманывались уже не раз и не хотят показаться наивными. Будущее планируется лишь на ближайшую перспективу. Характерна фраза: “Что будет через 15—20 лет — не знаю, этого никто не знает”. Показательно, что даже дети не становятся поводом для создания проектов будущего (Ольга Свешникова). Появление детей должно заставлять думать о завтрашнем дне, но этого не происходит. Действия людей скорее ситуативны, нежели стратегически обусловлены. Конечно, это можно списать на особенности национального характера — жить одним днем характерно для русского человека, — но не определяется ли национальный характер и условиями жизни?

Еще один аспект темы — неадаптированность пожилых людей. Пишущий про это Антон Смолькин почему-то считает это их проблемой. Хотя мне кажется, что исключение из активной жизни части населения, обладающей знаниями и опытом, — прежде всего проблема молодых, которым эти знания не достанутся. Молодые воспринимают старость как возраст беспомощности и бесполезности. То есть они сами настраивают себя, что будут в этом возрасте беспомощными и бесполезными. Перспектива более чем радужная! Стоит ли говорить, что это еще один фактор, почему люди стараются не думать о будущем?

Выделенные тенденции — тревожный сигнал развития нашего общества, позволяющая некоторым авторам прямо утверждать, что у России нет будущего. Алексис Берелович обращает внимание на то, что проектов будущего не имеют не только граждане, но и сама власть. Россия давно уже строит не будущее, утверждает он. Все варианты дальнейшего пути, вставшие перед страной в конце 80-х — начале 90-х, были связаны с прошлым — с возвратом либо в пряничную дореволюционную Россию, либо к ленинскому курсу. Выбранный вариант перехода к дикому капитализму тоже был движением вспять. Итог: постоянное спекулятивное обращение к прошлому привело к тому, что “…мы имеем сегодня общество не только без будущего, но и без прошлого”. Борис Дубин считает: “Сегодняшнюю Россию скорее можно назвать страной без будущего — без сколько-нибудь артикулированной авторитетными элитами и принятой основными группами перспективы. После конца утопий XX века и связанного с ними мессианского подъема населения в большинстве “продвинутых” групп страны преобладают установки на самозащиту, социальную консервацию, символическую компенсацию — образы “врагов”, идеи “особого пути”, ностальгия по воображаемому державному прошлому и т.п... Эту ситуацию многократно осложняет продолжающееся сохранение большей части огромной страны в статусе гигантской периферии, которая, с одной стороны, в изобилии поставляет во властный и богатый ресурсами центр соответственно социализированный “человеческий материал”, а с другой — гасит либо трансформирует “с точностью до наоборот” какие бы то ни было императивы и импульсы, идущие из центра”. Анализируя настроения успешной молодежи, перед которой не стоит проблема выживания и которая (даже просто в силу возраста) ориентирована на позитивное мировосприятие, Дубин констатирует: успехи “сопровождаются привычным ощущением неуверенности и незащищенности”.

Отношение к будущему, отсутствие проектов будущего — это, конечно же, отражение сегодняшних проблем. Однако часть публикаций позволяет сформулировать еще одну причину: в России нет культуры представления о будущем. Мы не умеем его планировать. Нас поражает, что американец или немец может купить дом с рассрочкой на 50 лет. Для нас это немыслимо — 50 лет! А они покупают. Спокойно смотрят на эти цифры, понимая, что через 50 лет покупающего, может быть, не будет в живых. Но за это время появятся дети и внуки, которые и будут вносить последние платежи за кредит. Завидно...

В советские времена наше будущее продумывало государство. Оно знало, сколько выплавят чугуна и выпустят телевизоров, сколько построят домов и детских садов. Влиять на плановые цифры люди не могли. Они доверяли государству. По-иному и не получалось. И вот государство всех нагло обмануло: не построило к заявленному сроку коммунизм, не дало каждой семье отдельную квартиру — и скрылось с места преступления.

В начале 90-х казалось, что теперь — самое время самостоятельно прогнозировать и планировать свое будущее. Однако и здесь не сложилось условий для формирования культуры представления о будущем: новое государство стало вести себя не лучше прежнего. Доверять ему и полагаться на него — невозможно. Однако и на себя полагаться не очень получается. Отказавшись от глобального планирования, государство не обеспечивает условий и для личной инициативы. Главный гарант стабильности, законности и социальной справедливости сейчас, мягко говоря, скомпрометирован. А как без стабильности, законности и справедливости планировать будущее? В России еще есть потенциал доверия к государству и надежда, что оно будет исполнять свои функции. Но государство занимается лишь показухой перед выборами, что разрушает веру населения в моральные качества власти. Набирается комплекс проблем, мешающих построению в России проектов будущего: 1) нестабильность ситуации, 2) отсутствие надежд на власть, 3) отсутствие внятного официального проекта (мода на “национальные проекты” незаметно сошла на нет, и о них стараются не вспоминать), 4) отсутствие культуры представления о будущем.

Одна из самых удачных попыток осмысления сегодняшнего дня в этом ключе — работа Бориса Степанова “Память об утопии: Царицыно между “долгостроем” и форс-мажором”, показывающая особенности культурных (в широком смысле) трендов последнего времени на судьбе московского дворцово-паркового комплекса, в которой отразилось столько характерных особенностей сегодняшнего дня. Судьба Царицына — это исторический анекдот длиной более чем в два века, завершившийся уникальной развязкой. Смысл реконструкции Царицына многогранен: это и мифологизация блестящего XVIII века, и утверждение возможности менять историю, и проявление державности, и попытка прокинуть мосточки в прошлое и выстроить подобие преемственности. Автор цитирует отрывок статьи Григория Ревзина, относящейся к периоду окончания лужковской реконструкции: “Когда приходишь в это “Царицыно”, и там сотни гектаров парка подстригают и причесывают тысячи работников, и сотни мастеров чего-то спешно домазывают, дошлифовывают, натягивают люстры, чистят стекла, а фонтаны поют, а по аллеям скачут ученицы школы верховой езды, а еще чистят кареты и уж саночки золоченые с лебедями завезли, а в “лавках пасечников” уже какие-то лубочные бородачи конфетки-бараночки раскладывают, а научные работники чучело медведя пылесосят к приезду господ, а фольклорные девки сапоги красные мерят, то чем, спрошу я вас, чем это не XVIII век? Отчасти в “Царицыне” изобретена машина времени, позволяющая вернуться в любую точку прошлого и навести там порядок. Но только отчасти. Вряд ли Юрий Михайлович смог бы все это возродить, если бы мы в некотором смысле не жили все еще в том XVIII веке”.

Григорий Ревзин и Борис Степанов ошеломляюще правы — похоже, мы действительно живем уже не в XXI веке. И в нравах, и в политике мы вернулись к эпохе просвещенного абсолютизма, благосклонно прислушивающегося к демократическому шепотку, готового блеснуть цитатой из классиков гуманизма и изобразить заботу о простом народе, но считающего, что свободы надо давать порционно и под четким контролем. Потому как надо сперва преобразить страну в сад цветущий и заставить мир считаться с нашим мнением. У нас снова дикое расслоение, показная роскошь одних и убогость других, оторванность столицы от регионов, миллионы, затрачиваемые на дворцы, и нищие деревни, жеманство (“гламур”) и тщеславие (“понты”), бесправие и преклонение перед властью, титулом и деньгами, шокирующее количество малограмотных недорослей… И период нового диссидентства уже есть: новые Новиковы ведут живые журналы, новые Радищевы пишут о Кущевской. Ждем новых декабристов из имущих классов, которые, поездив по парижам, поймут, что народ российский должен жить иначе...

Книги о будущем России симптоматичны. Рассказ об этом будущем не складывается — это тоже симптом. В заключение надо бы сказать несколько оптимистичных слов, которые опровергли бы выводы авторов сборника... Сложно. Слишком много свидетельств упадка и кризиса, причем системного. Тонущие корабли, падающие самолеты и ракеты, горящие дома престарелых — вершина айсберга, под которой — неэффективная система управления, неповоротливые бюрократические механизмы, хищническая политика, деградация образования и здравоохранения, некомпетентность специалистов. Исследование будущего в этих условиях — магический ритуал, цель которого — доказать самим себе, что оно у нас есть.