* * *
Над лесопильней виды неброски.
Солнце не сядет никак.
Белые доски, сосновые доски,
Ветви, кора, сушняк.
— Что и глядеть на такой позор-то,
Лучше поди приляг!
Вся древесина низшего сорта,
Стланик, горбыль, топляк.
Скоро уйдут и отсюда люди,
Утлая минет весна...
Но просыпаешься: — Буди, буди
Золото, жизнь, сосна!
* * *
Ты спой о тех местах, где корабли
В стоячем льду зимуют,
Где паруса в землянки полегли
И жестяные ветры дуют,
Где тихий треск стоит за глухотой
И неподвижны лица,
Где краткий день приходит о крутой,
Приглубый берег биться.
Спой — и восплачь. Ведь мы не можем петь.
Душа, как море, слёзы копит.
Смеркается. А как его согреть?
И кто его растопит?
* * *
Поздним вечером никого нет
В дебрях липовых, где роса
Опускается, гнёт и гонит
Запоздавшие голоса.
Не пронизывать больше одам
Многолиственный одеон,
Вся земля пропиталась мёдом,
И бродит, набухая, он.
Тороват муравей, но робок,
И пчела холодна, но зла.
Вот и ночь на душистый взлобок
Душу бедную позвала.
Низволакивается всё ближе
Тягота воздушной ладьи,
— Уходи, — поёт, — уходи же;
— Погоди, — молчит, — погоди.
* * *
Колеблющейся цепью сенокосцев
Проходят, не переменяя мест,
Понурые ряды порфироносцев
И удаляются за переезд.
Где лён цветёт, и вязко, пригнетённо,
Стучат вальки, и провожают день
Многоглаголивые веретёна
Несообщающихся деревень.
То известь гасят, то куют в заречье,
То уголь хоронят в березняке,
И Навуходоносоровы печи
То вспыхнут, то погаснут вдалеке.
Apologia (2)
Осине вздорной, гордой ели,
Оплывшей иве у воды
Создатель не жалеет цвели:
Его сады.
И рыб молчащие соборы,
И гадов тощая хула,
И птиц пустые разговоры —
Его дела.
И стран возлюбленных скуденье,
И их увядшие луга,
И стен безкровных распаденье —
Его туга.
Огонь, чуть тлеющий над прахом,
Слеза, кропящая жнитво,
И разум, не боримый страхом,
Его, Его.
* * *
Осенью спится и мнится во сне:
Бурей сосну обломало,
Белое поле, и ты в западне,
Всё, что любил, утекает вовне
Мало-помалу.
Медленно изнемогают огни,
Посвист железнодорожный.
Ветрено, голову ниже пригни,
Холодно, галки остались одни,
Люд осторожный.
Ржавый резец по небесной доске
Перится тонкою стружкой.
Спят облака, и плывут по реке,
И растворяются невдалеке
Дружка за дружкой.
* * *
Слух изострён, голоден взгляд,
Сердце гудит и ждёт.
— Там, — говорят, — Он там, — говорят.
— Вон, — говорят, — Он идёт.
Над переправой горит луна,
Шорохи и возня,
И ни единого горюна
Нету вокруг меня.
Верую всякому бедарю,
Жду и горю сам.
Бога молю, — Спи, — говорю, —
Нет никого там.
* * *
Был я раб и останусь рабом,
Преклонённым неведомой силе,
Потому что свечу над горбом
У меня — до меня погасили.
Я не храм, обречённый на слом,
Но холоп, умирающий в поле,
Где-то между волом и ослом
В Аристотелевом частоколе.
* * *
Татарин в валенках худых,
В поддёвке и в азяме синем,
Скончавшийся тому назад
Месяца три или четыре,
Откопан был в тот год весной
Из-под расползшегося снега
И погребён без опознанья
За божедомкой городской.
Расти, всесильная трава!
И вы, дорические вётлы,
Корнями прошивайте землю,
Расползшуюся на глазах.
И вы, друзья, бродите скопом!
Но помните, своё беря:
Татарин в валенках худых
Вам не уступит ни аршина.
* * *
Переливай из пустого в порожнее,
Царь суетливый в усталой стране,
Перевирай — это всё же надёжнее,
Чем с кистенём на коне.
Из году в год говори одинаково
И не рыдай, как вдова,
Ведь и из вас побивали не всякого
За золотые слова.
Правь до кончины: безумными узами
С предком скупым ты не связан вотще.
А прогоришь — будешь править арбузами
На астраханской бахче.
Или в верховьях Печоры иль Сорохты
Ставить еловый завал,
Или пить горькую с теми, которых ты
Именем не называл.
* * *
Не убивал, а теснит враг.
Не жил, а всё не юн.
С севера слепо мигнёт маяк,
Глухо зевнёт ревун.
Словно — оставь, позабудь, ослабь
Чуждых грехов тяж.
На беломорской воде — рябь,
Чайка, немой страж.
Словно из проторей, потерь
Всё это море, вдрожь
К небу взывает: оставь, похерь,
Выправь и уничтожь.
* * *
Два поползня и пять синиц,
Неосторожные, с мизинец,
От соплеменных верениц
И вечно-зимних именинниц,
Перелетев из леса в лес
И дальнюю увидев пролесь,
К нам залетели под навес,
В сушиле клеверном устроясь.
Они клюют полову, жмых
И кожу у пристёжек лыжных,
И солнца луч играет в них,
Снующих или неподвижных,
И глубина их глаз черна
Среди буреющего дёрна;
Когда они находят зёрна —
Слегка редеет тишина.
И мне не тесно под луной
В избе холодной и укромной,
И птицы сроднены со мной,
И не погибнут ночью тёмной,
А улетят, снежком пыля,
Перепорхнув забора колья,
В необозримые поля
Вечнозелёного ополья.
* * *
Созданное в свой час — не знает перемены.
Уединённый дом хранит простую мощь:
Величествует кров, его вздымают стены,
Их оплетает плющ и подстилает хвощ.
В чулане книги спят и вещи-старосёлы
Не истощаются и любят свой приют,
Где муравьи снуют и верховодят пчёлы,
И петухи, и жавронки поют.
Где, не сбиваясь с ног, и жизни не помеха,
Под петушиный крик или пчелиный гуд
В согласии живут и действуют без спеха
Изобретатель ум, усовершитель труд.
* * *
Вижу какой-то свет,
Слышу какой-то гул,
Тихие спутники дальних бед:
Ветер от звёзд подул.
В грозной игре лучей
Есть и ласкающий сердце луч,
Как и лесной ручей
Воду берёт из туч.
Слов ещё нет. Они
Явятся нехотя, погодя,
И утекут под пни
После дождя.
Зрение или слух
Только вначале всему виной,
После же слеп и глух
Тёмный разум грибной.
Не проведу через мир межу,
Розных не прокляну,
Не рассужу,
Кто у кого в плену.
* * *
Бежит, бежит, любому слову рад
В своей собачьей жизни многотрудной
До самых университетских врат
За доктором Линнеем пёс приблудный.
Но нынче нем профессор, неучтив,
Он Древо Мира обнимает взором
И, голову надменно опустив,
Смущается перед житейским вздором.
Неисчислим Создателя собор,
Не хватит дней и именных разрядов
Отбить поклоны в храме рек и гор,
Древес, и трав, зверей, и птиц, и гадов.
Се человек, сгорая со стыда,
Идёт как слеп, собачий лай не слышит,
И в протоколы Страшного суда
Всё это Ангел ведущий запишет.
Виждь, человек, крепись, пером скрипи,
И в смертном сне тебе мелькнёт отрада —
Не Canis familiaris на цепи,
Но тощий пёс на перекрёстке града.
* * *
Жизнь стоит себе на своём,
Ушивает края без ниток.
Кабы знал я, как мы живём,
То не жил бы себе в убыток.
Не ходил бы в советы тех,
Кто ни право рядит, ни криво,
Не творил бы словесный грех
Бессловесным скотам на диво.
Я бы паволоку свою
Вышивал, как дышу, без мары,
И в невидимом том бою
Без меча отражал удары.
* * *
Висит туман, и старый тополь спилен,
И огород приземист и измят,
Но дальний лес ещё шумит, всесилен,
На первый взгляд.
Что синева сменяется белёсым
Зловещим маревом, не в том беда,
Но вот бреду по глинистым откосам —
И нет следа.
Косяк гусей трубит перед отлучкой
И молча покидает те края,
Где догорает лиственною кучкой
Судьба моя.
