Лиана Алавердова

Русские янки на Миссисипи

Об авторе | Лиана Алавердова родилась и выросла в Баку. Окончила исторический факультет Азербайджанского государственного университета. Работала младшим научным сотрудником Института философии и права Академии наук Азербайджана. С 1993 года живет в США. Автор трех поэтических книг. Лауреат премии Корчаковского общества Азербайджана за цикл стихотворений о Януше Корчаке (1991). Работает в Бруклинской публичной библиотеке.

Придется начать издали, извините за неудобство. Представьте себе, если это не слишком сложно, спокойную жизнь в американской глубинке, штат Миссисипи. Хиндс Комьюнити Колледж, прямо скажем, не слишком престижное, но достойное американское учебное заведение. Кафедра криминологии и работающий там преподаватель, лысый и бодрый духом мистер Годфрид Гарнер. Когда-то он увидел фильм с участием Энтони Хопкинса и Энн Банкрофт “84 Черинг Кросс Роуд” о 20-летней переписке между героями фильма, пожилым работником английского книжного магазина “Маркс и Компани” (заметьте, никакого отношения к известному нам Марксу не имеющего) и молодой американкой, работающей в издательстве. Так вот, воистину, “нам не дано предугадать”... Вдохновленный воспоминаниями о некогда увиденном фильме, мистер Гарнер решил в те самые “лихие девяностые”, как их принято теперь в России называть, затеять переписку с Институтом философии и права Азербайджана, дабы помочь людям, страдающим от войны за Нагорный Карабах. А вы говорите: “Что ему Гекуба?”, то есть не вы, а Шекспир, конечно. Чьи-то судьбы и страдания оказались вдруг близки сердцу человека, удаленного от Азербайджана на огромное расстояние (если кто захочет убедиться, как далек жаркий штат Миссисипи от солнечного Азербайджана, взгляните на глобус). Они даже не на одной широте, не говоря уже о меридиане. Итак, я возвращаюсь к нашему герою.

Мистер Гарнер вступил в переписку с администрацией Института философии и права (“право”, он рассудил, имеет отношение к криминологии, которой он занимался), а затем поместил заметку в газете о страдающих от ужасов войны жителях далекой республики, призывая откликнуться местную публику. Сам мистер Гарнер не только призывал людей присоединиться к своему почину, но был в первых рядах “посыльщиков”. Как говорил он, по свидетельству местной газеты: “Мне кажется, что пойти в магазин, выбрать вещи и послать их по почте — это мелочь для меня, в то время как получить что-то, то, что люди не могут купить или за чем им нужно стоять в трех-четырехчасовой очереди, — это большое дело”. Местные жители, многие из которых до этого слыхом ни слыхивали об Азербайджане, тем паче о Карабахе, стали посылать мистеру Гарнеру письма и звонить, предлагая помочь. Администрация нашего института рассудила, что наша семья подходит на роль реципиентов американской помощи, так как у нас было двое маленьких детей и на подходе был третий, вернее, третья. Таким вот причудливым изворотом судьбы через институт, где мы с мужем работали в то время, я вступила в переписку с двумя американками, живущими в разных городках отзывчивого штата. Одну из них звали и, слава Богу, до сих пор зовут Леквита, а другую Рамона. Пусть вас не удивляет имя Леквита (Lequieta). Его придумала мать нашей героини, по имени одного из персонажей мало кому известного романа. Леквита, как выяснилось, была по уши загруженным медицинским работником, обременена заботой о не вполне здоровой дочери, своими проблемами со здоровьем, имела также мужа, другую взрослую дочь с внуками, у которых тоже были серьезные проблемы со здоровьем, старую мать, кучу родни, друзей, церковь, которую она регулярно посещала (она баптистка). Жизнь Леквиты являлась не просто заполненной до краев, но аж переливалась через эти самые края, а тут еще какие-то люди с их проблемами из чужой страны, неведомые, как марсиане. Представляете? Рамона была далеко не столь активна, как Леквита, но, будучи замужней женщиной с ребенком, она была также повязана сетью кровно-родственных уз. К чему ей дались какие-то незнакомцы из неведомой доселе страны? Непостижимо! Тем не менее завязалась переписка на бытовом, человеческом уровне, ни грана политики, поплыли через океан письма и фотографии, пошли из Америки посылки с мылом, кофе, чаем, копченым мясом, словом, непортящимися вещами, либо съедобными, либо пригодными для хозяйства. В первом письме нам Истлин, дочь Леквиты, писала: “Мы наблюдаем за политическими переменами и надеемся, что ваша часть России не находится в сильном упадке. Мы живем в стране, которая была удачлива и благословенна. Мы хотим помочь Вашей семье. Мы не знаем Ваши специфические нужды, но чувствуем, что мы как американцы можем сыграть свою малую роль в помощи вам”.

Как читатели, надеюсь, хорошо помнят, жизнь была нелегка в ту пору. Мы продавали вещи и собирались уехать в США на постоянное место жительства. Некоторое время я не писала об этих планах нашим благодетельницам, но поближе к готовящемуся отъезду написала, что мы, вполне вероятно, скоро увидимся. Обе откликнулись с энтузиазмом, особенно Леквита, более энергичная по натуре.

И вот в мае 1993 года я, которой на следующий месяц предстояло разрешиться от бремени, мой муж и наши две маленькие дочки прилетели в нью-йоркский аэропорт Кеннеди. Трудности начались с первого дня, и это при том, какая невероятная помощь оказывается эмигрантам в США, особенно легальным, особенно со статусом беженцев. Тем не менее быт, изучение языка, поиск работы, хождение по врачам и дантистам (один из первых императивов, которому надо было последовать как можно скорее: никакого металла во рту!), беготня по назначенным встречам по поводу помощи и пособий, словом, вся эта возня не воспрепятствовала, тем не менее, нашему общению с американскими миссисипскими друзьями. Леквита теперь уже не посылала мыла или кофе, но зачастую обнаруживались в письме от нее двадцать долларов с целевым назначением на “Макдоналдс”, то вдруг приходила посылка с красивым детским постельным бельем, то кассеты с детскими песенками (чтобы дети учили английский). Однажды Леквита прислала одноразовую фотокамеру с просьбой сделать фотографии всей семьи, включая непременно бабушек и детей, и послать камеру обратно, чтобы мы не тратились на фотопечать, а чтобы мы не тратились на пересылку, прилагался конверт с обратным адресом, уже оплаченный. Поток проявлений ее любовной заботы к нам не иссякал. Наконец Леквита сказала мне, что хочет нас навестить и приедет к нам. Нас это известие обрадовало и взволновало. Как принимать нашу дорогую гостью, когда мы сами жили в квартире из двух комнат на пять человек, что по американским нормам далеко не адекватно? Наша квартира была неотремонтированной, с мебелью, большая часть которой была либо подарена в благотворительных целях, либо подобрана на улице. Но Леквита была неустрашима, и час нашей встречи настал.

Когда мы приехали в США, то, как и все эмигранты, испытали “культурный шок”. Такой же шок, несомненно, ощутила наша гостья. Мало того, что темпы жизни в сумасшедшем Нью-Йорке, где водители соблюдают правила дорожного движения, наверное, хуже, чем где бы то ни было в Америке (все равно с Азербайджаном не сравнить!), отличаются от провинциального неспешного течения жизни, откуда приехала наша гостья, но еще наша семья была чрезвычайно экзотичной для нее: намешано столь много кровей и культурных влияний, что дай Бог нашим детям запомнить и усвоить хоть малую толику этого багажа! Но Леквита отважно пробовала любые блюда, которыми мы ее потчевали, какими бы странными ни казались они ей; будучи воплощением неприхотивости, она спала на матрасе, который лежал на полу (у нас не было в ту пору кроватей), ходила с нами на все необходимые встречи и мероприятия, ни на что не жаловалась и в то же время не упускала возможности приобщить нас к исконно американским реалиям. То она повела меня с детьми есть мороженое в магазин той же компании, куда водила своих внуков, Baskin & Robins, то мы отправились в кино (впервые в Америке!) смотреть фильм, вернее, мульфильм, Lion King, который любили ее внуки. До этого мы в кино не ходили, так как считали это ненужной роскошью (тратить восемь долларов на билет, когда можно взять фильм напрокат или посмотреть его по телевизору!). Леквите непременно нужно было пойти на мюзикл “Мисс Сайгон” и поглядеть, как вертолет садится на сцену. Это была трогательная история о вьетнамской войне, и о любви американского военного и вьетнамской девушки, и, конечно, об их разлуке (опера “Мадам Баттерфляй” в облегченном варианте). Спектакль мне очень понравился: мощные голоса, прекрасная режиссура. В отличие от Леквиты, вертолет меня интересовал в последнюю очередь. Впрочем, нас обеих захватило действие. Если б не она, мне бы этого мюзикла не увидать: не просто потому, что дорого, а потому еще, что посещение мюзиклов не было приоритетно и так и не стало частью нашей жизни в Америке. Теперь мюзикл “Мисс Сайгон” снят с театрального репертуара, хотя готовится его экранизация.

В то время я собиралась поступать в колледж на библиотечный факультет (в Америке стать библиотекарем можно, только имея предварительно высшее образование, то есть это своего рода надстройка над базисом, а высшее образование может быть в какой угодно области, от биологии до истории искусства). Леквита стоически поехала со мной из одного конца города в другой, из Бруклина в Квинс, а дорога в колледж заняла у нас два с половиной часа только в один конец. В колледже она терпеливо выжидала, пока я получу возможность зарегистрироваться в нужный класс. Вообще англосаксонская выдержка, хоть предки Леквиты и были одними из первых последователей Колумба, высадившимися на брега Нового Света, сохранилась в культурном багаже нашей гостьи. Сидеть в маленьком коридорчике было негде, и Леквита, как типичная американка, уселась на полу. Американцы вообще спокойно относятся к таким вещам: у всех есть стиральные машины и постирать белье небольшой труд. Не помню, сколько Леквита пробыла у нас в гостях. Помню только, что ее пребывание было не в тягость, а в радость: так неприхотливо и скромно она держалась, так готова была поделиться с нами той Америкой, которую любила и которой гордилась.

Прошел год, приближалось следующее лето, лето 1995 года. Моей младшей дочке было почти два годика, а мы еще нигде не были, кроме Нью-Йорка, да и в Нью-Йорке, что греха таить, было не до экскурсий и культурных развлечений. И тут Леквита вдруг мне заявляет: “Лиана, я хочу, чтобы Вы приехали на Миссисипи”. “Зачем, Леквита?” “Я хочу, чтобы вы знали, что не вся Америка похожа на Бруклин, Нью-Йорк”. Авторитет Леквиты был высок в наших глазах, мы ее почитали вроде святой, но ехать сейчас, всей семьей, к черту на рога, когда миллион проблем и дел, и неустроенный быт, и денег нет?.. Как я рада, что, вопреки здравому смыслу, мы махнули рукой на остальные дела и совершили эту поездку! Нужно, непременно нужно идти наперекор здравому смыслу! Иначе нас вовек не отлепить от кухонной плиты и домашних шлепанцев.

Леквита ждала нашего приезда, как ждут самую дорогую родню. Она разработала программу “культурных мероприятий” и взяла отпуск на все время нашего пребывания у нее в гостях. Ее беспокоило все, вплоть до того, в каком ряду мы будем сидеть в самолете и как мы будем питаться во время пересадки в Цинциннати (она нам послала деньги на ланч!)

Итак, мой муж, я и наши две старшие девочки (младшая, поглядев на самолет в небе и заметно испугавшись, сказала, что она останется “у бабуски”) вылетели на юг. Крошечный городок Мэги (Magee), где жила Леквита, насчитывал около трех с половиной тысяч жителей и напоминал большой поселок. Фермы, коровы, куры (в план нашего визита вошли посещение птицефабрики и куриной фермы), зеленые пастбища... Мы поселились в трейлере (домик на колесах) у Леквиты, он был дополнением к ее небольшому дому. Мы воочию убедились, как ненамного условия жизни в американской провинции отличаются от жизни в большом городе, а то и превосходят. Где в Нью-Йорке можно увидеть крошечных колибри, разве что в зоопарке? Многие американцы не представляют, что означает жить в стране третьего мира, где туалетной бумаги никто вовек не видел в общественном туалете, не говоря уже о детских одноразовых подгузниках, то бишь памперсах. На короткое время мы стали вроде местных знаменитостей: то мы беседуем с корреспонденткой газеты, то Леквита тащит нас выступать перед школьниками, где мы предстаем перед ними во всем великолепии нашего плохого английского и рассказываем о далеких краях, откуда мы прибыли, о республике, название которой они не смогут выговорить и тут же забудут. Мы поем “песню про коров”, то есть “далеко, далеко, на лугу пасутся ко...”, что соответствует и детской аудитории, и местному колориту. Леквита знакомит нас со своими увлечениями, одно из которых — семейная генеалогия, а другое — коллекция чайников. Я не знаю насчет ценности коллекции чайников, но семейная генеалогия Леквиты — занятие очень интересное и глубокое: ведь она принадлежит к обществу “Дочерей Американской Революции”, которое включает тех, чьи предки помогали США обрести независимость от Англии. Предки Леквиты приплыли в Мэриленд и Джорджию в конце 1700-х годов. Они остались в Джорджии, а затем за участие в войне против англичан правительство дало им земли в Алабаме. И только затем, как гласят семейные анналы, четыре брата и две сестры двинулись на Миссисипи и там осели. Занятие генеалогией очень популярно среди американцев, и можно только по-хорошему позавидовать тем возможностям, которыми обладают жители Нового Света для поиска своих корней. Наша бывшая Советия с ее тремя революциями, войнами и репрессиями, в огне которых сгорели тысячи архивов и уничтожалась история людей, к сожалению, не благоприятствовала подобному занятию. Но я отвлеклась.

Итак, стараниями Леквиты заехали мы в городок Джэксон, где встретились с мистером Гарнером, “виновником” нашего знакомства (см. начало статьи). Благодаря Леквите, мы познакомились с Рамоной, которая тоже помогала нам посылками, когда мы жили в Баку. Медлительная домозяйка Рамона ничем не напоминала энергичную и деловую Леквиту, у которой слово не расходилось с делом. Леквита сочла своим долгом потащить нас на выставку “Дворцы Санкт-Петербурга”, проходившую в то время в Джексоне. Нам, прямо скажем, эта выставка не очень была нужна, так как мы дворцы видали воочию, а дети наши ничего в этом пока не понимали, но мы покорно побродили среди цветных фотографий и муляжей. Мы приходим в госпиталь, где работает наша благодетельница и где нас окружают приветливые лица ее сослуживцев. Мы знакомимся с многочисленной родней Леквиты, и в нашу честь устраивается семейный обед, где нас угощают традиционными блюдами южан: кукурузный хлеб, овощи, неведомые нам, но среди обилия блюд и напитков вы не найдете ничего алкогольного. Здесь очень осуждается выпивка и пить себе позволяют только в мужской компании на охоте, а на семейных застольях — ни-ни! Жара стояла чудовищная, просто парило так, что думалось о Средней Азии и несчастных рабах на плантациях в далеком прошлом. Если бы не кондиционеры, уж не знаю, как бы мы выдержали такие температуры, несмотря на бакинскую закалку! Национальный парк в Виксберге, где стоят меморилы погибшим воинам, как северянам, так и южанам, и где в 1863 году гремела одна из решающих битв гражданской войны, теперь представляет собой зеленое поле, дышащее миром и покоем.

Мы прочувствовали, что история страны ощущалась многими жителями юга как персональная сага, тем более, что у многих, включая Леквиту, с гражданской войной и перенесенными лишениями были связаны семейные легенды и обиды на северян, разоривших юг. Неслучайно, когда мы прощались с ее сестрой, Ровеной, она спросила меня, обняв: “Теперь Вы отправитесь в этот большой плохой город?” Имелся в виду, конечно, Нью-Йорк, и мы в ее глазах были “янки”, то есть северянами. Конечно, дорогая Ровена, не только отправлюсь, но буду здесь жить и поживать, ведь именно Нью-Йорк, как ни сокрушайся по этому поводу и что ни говори, — идеальное место для эмигрантов.

Все было ново и необычно для нас на Миссисипи: мы впервые мыли машину в автомойке, впервые бродили по мелкому и теплому Мексиканскому заливу, впервые побывали в аквапарке и в казино, где муж проиграл “однорукому бандиту” кучу мелочи, выданной ему Леквитой на счастье, ели нью-орлеанскую острую еду и слушали проповедь строгого пастора в баптистской церкви, к которой принадлежали Леквита и ее семья. Со стыдом вспоминаю, что чем патетичнее и сердитее становился пастор, чем смиреннее и пристыженнее горбилась его паства, тем веселее становилось нашим детям, едва сдерживавшим смех. Но Леквита ничуть не обиделась и проявила массу толерантности.

Почему мне все это вспоминается теперь, семнадцать лет спустя? Может, с годами мы все больше приучаемся осознавать, что самое большое чудо — это человек. Старая истина, известная Софоклу. Помните? “Много есть чудес на свете. Человек — их всех чудесней”. Я рада, что сохранила старые письма от Рамоны и Леквиты, что у меня в папке хранятся пожелтевшие вырезки из газет. В одной из них Леквита пишет о своей работе терапевта-респиратора, специалиста по легочным проблемам, кто спасает больных астмой, крупозным воспалением легких, людей с хроническими легочными заболеваниями, детей с недоразвитыми легкими, родившихся преждевременно.

Ее старший внук, Джекоб, был усыновлен в младенчестве с согласия его матери-американки, которая уже имела нескольких детей и за денежную мзду “уступила” своего сына. Кстати, Джекобу о его усыновлении сообщили его приемные родители, как только он стал что-то понимать, причем преподнесли это известие не как нечто позорное, а как факт, которым можно гордиться: “Ты, мол, дорого нам достался, ты у нас такой ценный сын”. Через несколько лет дочь Леквиты забеременела и родила сына. Леквита пишет о том, как Джекоб неоднократно “оживлял” своего младшего братишку, Бенджамена, оказывая первую помощь, когда у того случались частые остановки сердца. Затем у дочери Леквиты родился младший сынишка. Родился он почти на месяц раньше, легкие у него не были вполне развиты, и приходилось его держать долго в больнице при поддержке хитроумных медицинских приборов. И это происходило в то время, когда Леквита помогала каким-то неизвестным людям из далекой страны, где она ни разу не была и вряд ли побывает!

Леквита до сих пор остается близким другом нашей семьи, она приезжала к нам в Нью-Йорк еще раз и даже дерзнула залезть вместе с нашими детьми на Статую Свободы. Когда ураган Катрина обрушился на штат Миссисипи, мы позвонили Леквите, желая узнать о ее благополучии. Она персонально не пострадала, но сказала: “Молитесь за нас”. Леквита уже не помогает нам материально, да этого давно и не требуется. Когда-то ее дочь Истлин нарисовала нам в письме картину будущего благоденствия: как мы будем когда-нибудь сидеть на крылечке собственного дома и отдыхать, уплатив налоги государству и выполнив тем самым свой общественный долг. Меня эта картинка умиляет тем, что через нее, как в щелочку, проглядывает прямая честная психология американских трудяг из глубинки, великодушных, отзывчивых, готовых следовать божьим заповедям. Мне Леквита сказала, что мы ее сможем отблагодарить тем, что будем помогать другим, что я и делаю по мере сил, но речь сейчас не обо мне...