Постскриптум к тому свету
В поисках чудесного. Московский драматический театр им. К. С. Станиславского. Режиссер — В. Мирзоев.
Я вообще-то не люблю ходить в театр. Но, несмотря на эту свою особенность, за творчеством Владимира Мирзоева слежу с интересом. Потому что оно интригует.
О спектаклях Мирзоева я уже писал. Думал, что сказал все, но, побывав на последней премьере, понял, что ошибался: многое осталось несказанным. И даже не многое, а, возможно, самое главное. Вот почему я и решил воспользоваться жанром постскриптума. Тем более что им, на мой взгляд, пользуется сам режиссер. И начну, пожалуй, с того, что перескажу содержание предыдущих серий.
Спектакль Мирзоева “Хлестаков” чуть не получил в прошлом году престижную “Золотую маску”. Следующий по времени — “Тот этот свет” (хоть и на сегодняшнем материале, но тоже почти по Гоголю) стал одним из хитов сезона. Герой обеих постановок (фирменный актер Мирзоева Максим Суханов) действительно похож на Хлестакова, но состарившегося, жалкого, мучимого комплексами и паранойей. Это Хлестаков, постепенно превращающийся в Гоголя периода “Выбранных мест из переписки с друзьями”. Но покуда это еще живой, не летаргический Гоголь.
Обе работы Мирзоева карнавальны, и в обеих идет борьба чуждых друг другу стилистик. Центральной является идея неадекватности главного персонажа обстоятельствам своей собственной жизни. Тут и объяснять ничего не надо, это чувство знакомо почти каждому. Именно на этих спектаклях мне пришла в голову мысль о том, что если уж кто и вышел из “Шинели”, так это Веничка Ерофеев. А Хлестаков, возможно, является прототипом Акакия Акакиевича, маленьким человечком, пугающим бога снизу вверх зычным голосом через водосточную трубу...
Новая мирзоевская работа связана с кругом тем и идей Георгия Гурджиева. Трудно определить ее жанр. Официально он назван современным балетом, но это, скорее, коллаж из музыкальных и танцевальных образов, нежели традиционное балетно-оперное повествование, к которому привык русский зритель. В этот раз Мирзоеву помогала хореограф из Торонто Ким Франк. Франк и Мирзоев сотрудничают, начиная с 1990 года, и поставили вместе около 12 спектаклей в Канаде, США, Литве и России. Музыка написана молодым московским композитором Шелыгиным. Текст (или либретто) принадлежит Руми, персидскому поэту XIII века. А воплощают все это танцоры из ансамбля Игоря Моисеева.
“Хлестаков” и “Тот этот свет”, несмотря на виртуозную режиссуру, грешили некоторой буквальностью, давая критикам повод для упрека в игре на эффекте узнаваемости реалий места и времени. Оба заканчивались апокалиптическими немыми сценами, энтропией карнавальной энергии. “Поиски чудесного” при всем желании невозможно обвинить в буквализме. Балет представляет собой как бы развернутую финальную сцену к двум последним спектаклям. Но никому еще не удавалось написать второй том “Мертвых душ”. Эту книгу, как выясняется, нельзя не только написать, но и сжечь. Ведь уничтожить можно лишь то, что имеет плоть, форму. Которая и есть содержание...
В “Поисках...” нет ни Суханова, ни конкретных реалий. Остались только режиссер и танцоры. Это все, кто нужен для иллюстрации идей Гурджиева. Идеи эти просты. Человек — механическая кукла, которую как бы дергает за нитку всякое внешнее событие. “Можно перестать быть машиной, но для этого необходимо прежде всего познать эту машину. Когда машина познает себя, она перестает быть машиной. Она уже начинает нести ответственность за свои действия.”
Моисеевцы танцуют свои удивительные танцы, а девушка в луче поет: “Мое внимание на сердце, а не на форме, которая просто вода и глина”. Трудно существовать в мире, лишенном форм. Еще труднее воспринимать этот мир. Публика столкнется (уже столкнулась) с трудностями, которых ей не преодолеть. По крайней мере, с первого раза. Я видел глаза людей в зале, глаза, привыкшие удивляться. К этому их приучил сам Мирзоев. В этот раз он тоже удивил публику. Но не каждой следующей сценой, как прежде, а самим фактом балета. Балет, если верить театральной программке, посвящается тем, “кто в ХХ веке дерзнул пересечь границу обыденного, кто в поисках абсолютного чудесного знания не раз ставил человечество на порог гибели”. Царство абсолютных идей действительно представляет опасность. Стремление воплотить их во что бы то ни стало — тем более. Но ведь как раз это стремление и воспевается в балете Мирзоева. Воспевается в буквальном смысле (польза вокала в немых сценах не подлежит сомнению). Кажется, мы имеем здесь дело с очередной провокацией режиссера. Провокацией, не до конца понятой, принятой за чистую, полновесную монету. Прав ли я, выяснится совсем скоро. Я знаю, что Владимир Мирзоев, особенно в последнее время, ставит много и разнообразно. Он не заставит ждать с ответом на вопросы, поставленные им самим.
Ян Шенкман
