Светлана Иванова

Николай Кононов. Фланер

Несомненно, гибельное манит — может быть, именно в силу этой особенности человеческой психики так страшно притягательно время тоталитаризма (во всех смыслах — “страшно”). Дыханье “бездны на краю” заставляет замирать перед плакатами и фотографиями, фильмами и песнями сталинского времени. Но Танатос один не ходит — поэтому эта эпоха не только страшит, но и томительно влечет — ее эстетика, ее быт, нравы.

Именно в эту эпоху и в эту страну с их сгущенной концентрацией Эроса и Танатоса, в некий южнорусский город 1947 года попадает герой романа Николая Кононова “Фланер”. Именно попадает, будучи заброшенным силой судьбы, безжалостным античным роком, который способен и погубить, и спасти.

Завязка романа происходит в довоенной Польше, где безымянный герой, иногда именуемый как N, встречает свою роковую любовь — прекрасного и циничного Тадеуша. После чего начинается война, и мы видим героя уже среди депортированных военнопленных на острове Мальта. Затем он чудом спасается, сбежав из поезда, ползущего в сибирский концлагерь. Ни Тадеуша — вероятно, погибшего на войне, ни прежней жизни он больше уже никогда не обретет.

У N нет ни документов, ни средств к существованию — однако решительно ничего ужасного с ним больше не может произойти, все уже случилось. Все, что можно было утратить, он утратил. Все, что осталось ему, — очевидно, будет с ним до смерти. И теперь этот “голый путник” (так называется одна из глав) уже с удивительной легкостью спасает свою жизнь.

И такая легкость вполне объяснима. Ее причина — душевная отстраненность N от собственного будущего, предельная безучастность. Им движет исключительно животная сила самосохранения — он просто обязан остаться в живых как заложник их любви с Тадеушем: “Ты исчезнешь, когда я перестану говорить за тебя, но твоими губами”.

Среди муз-вдохновительниц творчества Николая Кононова — как поэтического, так и прозаического — не последняя Асклепия, покровительница медицины. История боли — вот сквозная тема всего творчества Кононова. Любая его книга — это история болезни, любой его герой — человек травмированный. Но поскольку при внимательном рассмотрении какая-нибудь травма обнаруживается у каждого (хотя бы травма рождения), то героем Кононова может оказаться кто угодно — любой заурядный на первый взгляд человек.

В романе “Фланер” эта тема находит новое развитие: его персонаж — человек, уже неуязвимый ни для какой боли.

Можно без труда представить себе, что было бы, если бы в “Смерти в Венеции” умер не Ашенбах, а его любимый — Тадзио. Эта аналогия более чем естественна, поскольку погибшего возлюбленного Фланера именно так и зовут.

Переполненный мукой, которую, кажется, невозможно вынести человеку, N душевно трансформируется в некое полое сверхсущество, сквозь которое пролетают, не раня, все ужасы его новой жизни.

Этот влюбленный имеет право на звание сверхчеловека, в классическом ницшеанском понимании. Неизлечимый, зомбированный этой безвыходной любовью, он недостижим для пули, ареста, житейской мерзости и лжи. Он защищен теперь уже навсегда.

Собственно, дальнейшая фабула романа проста — это “посмертное блуждание души”. N оказывается в советском Лимбе, среди себе подобных “людей лунного света”, как назвал их Розанов. Неслучайно действие советской части романа в основном происходит в сумерках, в полутьме, ночью, при свете тусклой лампочки, луны, случайных фонарей.

Оказавшись в этом диком для себя мире, герой всему учится заново — “жить в этом государстве: ходить, смотреть по сторонам, не оборачиваться по пустякам” — и читатель видит советскую жизнь, знакомую многим по собственным воспоминаниям, совсем другими, свежими глазами.

“Фланер” можно назвать хроникой порчи. Хроника того, как унижала, корежила саму природу человека адская машина, которая приписывала себе несуществующие заслуги, создавала замешенную на всеобщем страхе новую мифологию, подменяя фальшивками базовые понятия человеческого бытия — любовь, красоту, человеческое достоинство, личность, родину, Бога; превратившая в пугливые тени миллионы людей. “Самое ничтожное в этом списке — вещество единичной жизни”, — говорит герой, никакой порче уже не подверженный и от этого еще острее видящий царящие вокруг ложь и страх.

“Фланер” — своего рода памятник этой суммарной, многомиллионной тени людей, которые исчезли в никуда, не оставив после себя ни клочка чьих-либо воспоминаний, никаких вещественных свидетельств своего пребывания на этом свете, да и вообще не имели возможности сделать в своей жизни хоть что-то путное, занимаясь, по сути, только одним — спасая себя.

Отсюда — из стремления воскресить эти тени, как можно точнее описать их бытие — и барочная густота письма, и перенасыщенность эпитетами, красками, мельчайшими деталями, и объем книги (более 400 страниц). Это все неслучайно, все на пользу дела.

“…Лицо, на которое можно было всего лишь навести фокус своего зрения, увидеть за ним человеческую суть, ломало всю бесчувственную драматургию этой жизни”, — замечает герой “Фланера”. И Кононов от фразы к фразе как будто все тщательнее наводит окуляр, крутя невидимое колесико, делая изображение все более резким и объемным. Причем не только зрительно — автору удается передать общую картину мира во всех возможных подробностях — детали быта, оттенки впечатлений героя, вплоть до тактильных ощущений. Он пытается как бы приручить эту ускользающую во времени бездну. “…Так много моих слов настигло меня в пароксизме тотального перечисления, словно я лишился способности проживать свою жизнь благодатно, автоматически, и был теперь обречен смотреть на все со стороны слов, фиксировать ими неодолимо точно приметы этого нового мира до рези в глазах”, — говорит N, и ему веришь. И если коллективное бессознательное или, скажем, наша генетическая память в силах воспроизвести звуки, цвета, запахи южнорусской провинции августа 1947 года (почему нет?) — можно свидетельствовать — да, он был именно таким, передана эта картина предельно точно, до dйjа vu, до галлюцинации.

Однако, несмотря на весь этот гиперреализм, “Фланер” имеет мало общего с традицией русского психологического романа. Скорее, Кононов — разумеется, в современном изводе — продолжает линию авантюрно-плутовского романа. Именно в подобных романах действует герой, которому приходится выживать в трудных обстоятельствах, в жестоком и равнодушном мире.

Отсюда и глобальная роль Рока — ведь абсолютно все происходит с героем “Фланера” именно по его воле. Отсюда и фрагментарность, обрывочность временных отрезков.

В самом деле, несмотря на жесткую привязку к эпохе — вплоть до подробнейших цитат из отрывного календаря за 1947 год, — реальное календарное время в этом романе отсутствует. Например, в начале повествования, где герой — совсем ребенок, появляется персонаж, уходящий вскоре на войну — вероятно, Первую мировую. Если воспринимать “Фланер” как реалистический роман, быть такого никак не может. И это, конечно, знак того, что время здесь — не историческое, а мифологическое, в котором нарушаются нормальные временные категории — как это было, например, в античном плутовском романе.

Именно время — самый загадочный и, возможно, самый главный герой “Фланера”. Как говорит один из персонажей романа, В.А.: “Я редко теперь пишу слово “время”, но иногда хочу словно бы укрыть его, прописать тайно и вставляю дефис. Как у евреев имя Бога. С пустой серединой — “вр-мя”. А может, это из-за того, что оно со всеми сделало. Как в изгнании, но на прежнем месте”.

Если говорить об античной традиции, есть во “Фланере” и явные элементы мениппеи — множество нелепых персонажей, маргиналов, склонных к эксцентричному поведению, трагикомические ситуации, сцены скандалов.

Для Николая Кононова — как для поэта, так и для прозаика — всегда было характерно тяготение к скандалу, смелое вторжение в табуированные сферы. “Фланер” — никак не исключение.

Но это его свойство вновь возвращает нас к классическим образцам, к самой природе романа как жанра, который еще при Людовике XV, в эпоху самого своего расцвета, считался крайне аморальным, портящим нравы, прививающим вкус к запретным наслаждениям. Во Франции был даже принят закон, установивший “запрет на романы”.

Так что роман должен шокировать — иначе это не роман.

И вот в этом смысле “Фланер” вполне традиционен.

Светлана Иванова