Анна Кузнецова

Уникальная книга-альбом продолжает серию малотиражных изданий в похожих обложках, выпускаемых семейным издательством и касающихся одной семьи. В 1998 году вышла первая книга-альбом, иллюстрированная фотографиями из семейного архива, — воспоминания Е.Б. Новиковой “Хроника пяти поколений. Хлудовы, Найденовы, Новиковы”. С тех пор издательство выпустило еще четыре “семейные” книги и одну несемейную. Каждая — произведение книгоиздательского искусства.

История этой семьи — теплая, личная, интимная, но отнюдь не камерная. Она входит в большой контекст истории страны, поскольку многие члены семьи Хлудовых—Найденовых—Новиковых — благотворители и общественные деятели. Семья была удостоена звания почетных граждан, передававшегося по наследству. Пятая книга серии посвящена А.А. Найденову — директору нескольких торгово-промышленных и финансового предприятий, состоявшему гласным с 1877 года, а кроме того, он был выборным купеческого и биржевого обществ, а также председателем и попечителем нескольких богоугодных и учебных заведений. Последней частью книги стал дневник его дочери, юность которой совпала с революционным временем.

Статьи, эссе и фрагменты — автор точен в определении жанров, в которых работает, — написанные умным, знающим историю, рефлексирующим наблюдателем, хорошо понимающим время, в которое живет, способным давать точные оценки многим его явлениям и оставаться внутренне свободным, успешно отражая экспансию дурной социальности. Один из таких отражающих маневров — уход в поэтическое пространство. Так, вид из нищей гостиницы в городе детства Ельце вдруг вызвал в памяти вид на Регенсбург, “…холмы за ним и Дунаем, уходящие к Баварскому лесу, если смотреть на них, например, с какого-нибудь верхнего этажа одного из немногих в городе высоких, высотными вряд ли можно назвать их, домов. Так, подумал я, времена и пространства нашей жизни вдруг накладываются друг на друга, образуя узор, смысл которого и пытаемся мы разгадать”. Поскольку глаз автора замечает разницу между высоким и высотным, читателю легко наводить собственную оптику на описываемые объекты — ценное для жанра нон-фикшн качество.

Маленький остров, когда-то владевший третью мира, предстает в этих очерках живым домом, на первом этаже которого — музей, а выше — гомон, топот детских ножек, грохот кухонной посуды... История и современность Великобритании — неразрывное единство, поскольку люди живы столько же хлебом, сколько и духом. Ольга Батлер — москвичка, выпускница МГУ, кандидат философских наук, живет в Лондоне с мужем-англичанином и с большим энтузиазмом постигает британский мир в его живых мелочах: готовит йоркширские пудинги, ездит в вагоне третьего класса (а это в Англии — отдельное купе), читает Джоан Роулинг в комнате английского ребенка, которую обилие оргтехники делает самой дорогой в любом доме…

Огоньковец с 1970 по 1990 год, Феликс Медведев продолжает работать сегодня, когда интерес к прессе угас, с тем же энтузиазмом и интересом к жизни. Автор предисловия к этой книге Владислав Чеботарев называет его последним романтиком, мне же именно таким видится журналистский профессионализм, если журналистику можно считать профессией.

Именно потому, что Медведев — журналист-профессионал, ему интересны не только те герои статей и интервью, которые заставят читать любой материал огромную массу людей. С тем же любопытством к чужой жизни он беседует с людьми, чьи имена не привлекут широкого читателя. Однако прожить долгую жизнь, особенно будучи россиянином или выходцем из России, — это само по себе достойно всяческого внимания, а уж обладая способностью разбираться в происходящем — вдвойне. В этой книге — коллекция судеб интеллигентных людей России ХХ века, истинной нашей элиты: и тех, чьи имена на слуху, и тех, кого практически никто не знает. Интервью предваряются наблюдениями и замечаниями интервьюера: “По признанию Марии Васильевны, еще в юности она получила прозвище Стервозанова. “Стервозность” же ее определялась только двумя качествами: она очень любила смотреть человеку в лицо, а точнее, прямо в глаза, и очень любила прямо в глаза же говорить правду” (о М.В. Розановой).

“Мой Вознесенский” Феликса Медведева, дружившего с поэтом много лет, прожившего рядом с ним и эпоху культа личности поэтов, и все дальнейшие времена: застойные, перестроечные, девяностые, нулевые; всю жизнь собиравшего материалы о нем и взявшего у него последнее интервью, когда парализация дыхательных мышц практически лишила его голоса. В книге — две вкладки фотоиллюстраций из архива Феликса Медведева. Примечательна фотография с Артуром Миллером: Вознесенский весь в белом, поэт единственного счастливого для поэтов мгновения за всю историю несчастной страны, — и старый талантливый хулиган из циничного мира, который еще можно “взять” скандалом…

Автор этой книги считает, что исследователи “Братьев Карамазовых” мало внимания уделяют библейским аллюзиям, недооценивая значение Священного Писания в жизни и текстах Достоевского. Виктор Ляху считает его определяющим интертекстом, то есть что именно библейские истории Достоевский воплощал в своих образах, подчеркивая, что они все время разыгрываются в современной жизни, в судьбах живущих людей, не уходя в историю, а тем более в легенду. Прототипом Ивана Карамазова, как считает и доказывает исследователь, является Люцифер, и история Ивана — рассказ о грехе гордыни, о вознесении и падении гордеца, прототипически восходящего к падшему ангелу.

Морское ведомство в царской и советской России во время революции, Первой мировой и Гражданской войн исследуется с новым взглядом на “политическую роль вооруженных сил в современном мире” (анн.). Первая глава так и называется: “Человек с ружьем и власть”. А “Введение” открывается замечательными словами: “Вооруженные силы — неотъемлемый атрибут любого независимого государства. Они обслуживают интересы государства, выполняя функцию организованного насилия, направленного, по идее, вовне”. Замечательна здесь оговорка “по идее”…

Исторические книги всегда больше говорят о современности, чем об истории: похоже, гуманитарии начинают осознавать, что наступил новый виток нового средневековья.

Бюрократия — дьяки и подьячие — удержали Московское государство, когда его расшатывали внешние и внутренние бури, — таков пафос этого исследования, выполненного при финансовой поддержке РГНФ и Волгоградского ГУ. Что ж, будем славить бюрократию, давая нужную интерпретацию историческим фактам, — таков актуальный извод темы…

Фактическая часть при этом очень интересна: исследуются дворцовые и общегосударственные приказы при Борисе Годунове, Лжедмитрии I, Василии Шуйском, Лжедмитрии II и Семибоярщине, отдельной главой рассматривается численный состав и родственные связи бюрократов при всех этих правительствах, последняя глава посвящена их денежным окладам и земельному обеспечению. Книга снабжена таблицами, списком источников, именным и географическим указателями.

XIV—XV века — очень интересное время, когда русские земли “собирали” три политических центра: Москва, Литва и Новгород. Москва стремилась к жесткой централизации, Великое княжество Литовское и Русское сочетало черты европейской и русской традиций, а Новгород и тяготевший к нему Псков, чтобы торговать с Ганзой, строили свою жизнь на манер европейских вольных городов, по Любекскому праву, — но только до конца XV века, пока не попали под Москву…

Псковская Судная грамота и I Литовский Статут — документы, отражающие реалии этой интереснейшей эпохи. Сопоставление этих двух памятников любопытно уже на уровне анализа терминологии. Споря с предшественниками, автор этой работы доказывает их сходство и происхождение от “Русской правды”. В приложении приведены оба документа, Судная грамота — по московскому изданию 1984 года “Российское законодательство X—XX веков”, а Статут — по минскому изданию 1960 года “Статут Великого княжества Литовского 1529 года”.

Империя Чингисхана простиралась от Восточной Европы до Дальнего Востока. Каким образом армией древних кочевников было достигнуто мировое политическое господство — вопрос интереснейший для современных империй. Исследование военной машины средневековых монголов от системы коневодства, системы призыва и структуры армии — до осадных технологий, тактики разведки, стратегии и планирования. Последняя глава книги посвящена “Великому Западному походу” — нашествию на Русь и Восточную Европу. Номера страниц в содержании не совпадают с текстом книги, но в целом книга издана культурно.

Монография по истории отходов, о борьбе и сожительстве с ними, о перспективах их переработки и захоронения — с цифрами, расчетами, анекдотами и метафорами: “Надо куда-то девать каждый год 22 миллиона тонн отбросов и 6 миллионов тонн громоздких предметов и почвенного субстрата из садов. Чтобы единовременно эвакуировать эти отходы, потребовались бы по меньшей мере два железнодорожных состава длиной по 14 000 километров каждый, то есть когда локомотивы достигнут уже Шанхая, вагоны все еще будут следовать мимо Пекина и Москвы, а хвосты составов только-только отъедут от Парижа”...

Эту книгу дальневосточный журналист писал двадцать пять лет, собирая материалы о “питательной колонии” из восьмиста школьников, отправленных в 1918 году из голодного Петрограда на пока еще сытый Урал подкормиться, а там попавших в переплет всем известных событий Гражданской войны, в результате которых колония двигалась все дальше на Восток, до Русского острова, откуда под покровительством Американского Красного Креста отправилась, можно сказать, в кругосветное путешествие… Этот документальный сюжет привлекает и будет привлекать писателей, режиссеров, драматургов, но в прекрасно изданной Владивостокским издательством книге важна именно документальная часть: журналист нашел ряд документов и множество писем, разыскал родственников нескольких колонистов и даже некоторых колонистов, а вот фотографий хватило, к сожалению, только на оформление обложки… Честно говоря, лучше было бы обойтись вовсе без беллетризации: все эти выдуманные диалоги и сцены, в сочинении которых автор не весьма искусен, пропускаешь, вычитывая факты.

К столетию со дня рождения дальневосточного писателя, прошедшего эмиграцию, а затем сталинские лагеря. Издательство “Рубеж” сделало его известным, выпустив в 2007 году книгу “Нэнуни” — избранное отца и сына Янковских, Юрия и Валерия. Новая книга, изданная в похожем оформлении, стала вторым томом собрания сочинений Янковских. Это избранное уже только юбиляра: новеллы и рассказы, собранные из периодики, дополнены повестью “Этапы” и мемуарами “От гроба Господня до гроба ГУЛАГа”. Повесть и мемуары, посвященные ГУЛАГу, добавляют к корпусу “лагерной прозы” весомую часть.

Арсений Березин строит свои воспоминания со всем возможным артистизмом, что у него не противоречит требованию достоверности. Получаются автобиографические рассказы, образцовые в своем жанре. Действие первого происходит в 1938 году, последнего — в 1983-м, жизнь у автора была настолько насыщенная, а память цепкая, что читать интересно все: и как эвакуированный из Ленинграда мальчик побыл деревенским, в залатанных “дролей” валенках сходив в единственную на всю округу больницу (идти пришлось сутки) с подбитым глазом; и что наврал Михаил Веллер про оружейника Тарасюка, и что ученые не верят в самоорганизацию материи, научно подтверждая ее невозможность и предполагая, что в начале было Слово…

Новый роман киевлян М. и С. Дяченко — это опять реалистическая история с одним фантастическим допущением. Смекалистая “понаехавшая” девушка, выживающая сомнительным экстрасенсорным промыслом, вдруг действительно вступает в контакт с потусторонним существом — самоубийцей, наказанным за свой поступок необходимостью предотвращать самоубийства, инструментом чего он и выбрал бедолагу-гадалку, открывшую в ходе совместной с привидением спасательной деятельности свой истинный дар. Основа сюжета совпадает со сценарием всемирно известного фильма “Привидение”, где гадалку сыграла великая Вупи Голдберг, и целым рядом похожих произведений. Зачем сильным писателям понадобилось это совпадение — непонятно: оно делает сюжет неполноценным. В книге есть еще повесть “Электрик” — тоже о посмертном существовании — и два рассказа. Романы и повести у этих писателей бывают настолько сильными, что поставленную самим себе планку им не всегда удается взять. В этом смысле новая книга — опять неудача. Но неудачи этих авторов — недостижимая планка для большинства нынешних фантастов: динамика разворачивания сюжета не дает отложить книгу недочитав, а ткань текста — хорошая психологическая проза.

Роман-экшн с подзаголовком “Как убить скуку: пособие для начинающих маньяков” излагает средствами литературы идею автора о современном мире. Герои создали малое предприятие по продаже желающим собственного адреналина: пресыщенных жизнью богачей похищают, заставляя поверить, что их жизнь висит на волоске, а потом отпускают и предъявляют счет за возвращение вкуса к жизни. И покупатели находятся, потому что главная проблема современной цивилизации, как видится автору, кандидату философских наук, — скука, обратная сторона искомого благополучия, защищенности, к которой человек стремится. “Все известно наперед: курсы валют, котировки ценных бумаг, метеорогические сводки, модные тенденции наступающего сезона, сюжеты еще не выпущенных в прокат фильмов, фавориты предвыборной гонки и даты начала эпидемии свиного или птичьего гриппа”…

Николай Двойник нашел точку взгляда на привычный мир, с которой на него еще не посмотрели. Эта точка движется по руслу бытия каким-то собственным диагональным ходом, внося поправки во все измерения, от конкретных расстояний между городскими постройками до предела сближения человеческих жизней. Садясь на свой велосипед, герой и знает, и не знает, куда приведет его привычный вроде бы маршрут. Его спокойная наблюдательность и ассоциативное мышление тонируют мир тонкими цветовыми оттенками, превращая пространство, плывущее мимо взгляда, в поток личностно оформленной информации.

Издание примечательно артподготовкой предисловий, постаравшихся выстрелить во все стороны. Для самого широкого читателя Лариса Рубальская написала абзац про то, как ей эта книга “впечаталась в душу”. А для самого узкого Михаил Эпштейн написал трактат “Власть души, или Похвала сентиментализму”, ставший предисловием к книге. Михаил Эпштейн считает “пронзительно сентиментальную” прозу Ирины Муравьевой квинтэссенцией четвертой волны сентиментализма. Первые три — Карамзин и его школа, затем ранние Достоевский и Л. Толстой, затем “социалистический сентиментализм”, пиком которого стал “Доктор Живаго”: “Если рассматривать его как произведение сентиментализма, то сразу отпадут многие эстетические претензии к нему, которые исходят из того, что этот роман обязан следовать логике реализма. Живаго — типичный сентиментальный герой, живущий в мире природы, любви и поэзии, которые защищают его — увы, не слишком надежно — от социально-политических реальностей революционного времени”…

В книге — тринадцать рассказов, написанных в 1924—1938 годах, показывающих, каким прекрасным прозаиком южнорусской школы была когда-то советская поэтесса. Открывает книгу рассказ “Соловей и Роза” о еврее-портном по фамилии Соловей и его жене Розе, чью семейную идиллию нарушило появление заказчицы-актрисы, вот сцена снятия мерок: “Она становится перед зеркалом и протягивает Соловью руки, плечи, колени — все, что он спрашивает. А Роза, молчаливая и гневная, вся в шипах, записывает объемы”. Рассказы о “переуплотненной” квартире, о познании реальности ребенком-фантазером, о собственной строгой семье — превращаются в рассказы о любви, о весне, о луне: “На юге лето состоит из цветов, плодов, рыб и звезд. Цветы начинаются в апреле и цветут до сентября все ярче, все пышнее. Через клубнику и фиалки дело идет к персикам и левкоям, и все кончается виноградом и георгинами. Рыбы плывут все лето вдоль берегов, а звезд так много, что им становится тесно в небе и они падают оттуда дождем. На юге смысл жизни так понятен”… (“Не плачь, Нинель”).

Рассказы американских фантастов еврейской национальности в разных переводах предваряются предисловием самого известного из них, Айзека Азимова, “Почему я?”, в котором он оговаривается, что никогда не подчеркивал свое еврейство, хотя и не отказывался от него, и не писал на еврейские темы. “Как-то не связывались у меня евреи с роботами, космическими кораблями и галактическими империями”. Тем не менее это сборник-антология, вышедший в Америке, в который всех известных еврейских писателей попросили дать по рассказу, причем иные из них притянуты к формату с трудом. Ничего фантастического, кроме допущения, что человек может остро чувствовать боль других, нет в рассказе Памелы Сарджент “Собирайте синие розы”, героиня которого побывала в Освенциме… Каждый рассказ предваряется вступительным словом составителя, которое или дает биографические данные писателя, или объясняет, о чем рассказ, будто уговаривая его прочитать.

Эта детская книга не напрасно иллюстрирована мягким карандашом — сюжет ее связан с похищением рисунка. Двенадцатилетний мальчик в рамках добровольческой программы посещает старика из Дома пенсионеров, и у них завязывается дружба. Старик рассказывает ему свое прошлое, свою любовную историю, а мальчик защищает его от нелепого обвинения. Цель серии — донести до русского читателя краски израильской жизни.

Издательство “Флюид” знакомит нас с современной мировой прозой, в нем открыто девять серий переводной литературы: “Английская линия”, “Испанская линия”, “Скандинавская линия”, “Bibliotheca Indianica”...

Бельгийский писатель 1970 года рождения в предисловии говорит о важной проблеме своего поколения, живущего в странах Бенилюкса. Эта проблема — желание почувствовать себя живым, сделавшее очень популярным у благополучной, со всех сторон защищенной европейской молодежи жанр horror’а. Но говорит он об этом не как о проблеме, а как об особенности, потакая которой он и пишет свою книгу в том самом коммерчески успешном жанре: группа молодых людей выезжает на отдых и попадает в мир зла, где реалии мешаются с фантастикой: жирные старики насилуют девушек, из ванны с розовой жидкостью выбрасывается щупалец… Франкоязычная литература сегодня.

Маргерит Дюрас (1914—1996), писательница, драматург и кинорежиссер, лауреат Гонкуровской премии, разрабатывала элиоттовскую тему “полых людей”. Аннотация утверждает, что она бунтует против бесцветности будничной жизни. В этом романе, однако, бесцветным будням пресыщенных французов, работающих в консульстве в Калькутте, противопоставлена жуткая история местной попрошайки, выгнанной из дома беременной в семнадцать лет, пережившей страшный голод и роды в овраге, лет десять скитавшейся, рожая в других оврагах новых детей, и теперь спящей на улицах Калькутты вместе с прокаженными. Перевод Нины Хотинской, изящный и музыкальный, заставляет читать эту книгу, в которой вице-консул, силясь что-то почувствовать к вроде бы понравившейся ему женщине, спрашивает директора клуба: “Как вы думаете, нужна ли помощь любви, чтобы она возникла, чтобы проснуться однажды утром и почувствовать, что любишь?”.

Зигфрид Ленц, родившийся в 1926-м, издается с 50-х, и эта повесть о фризском побережье и любви старшеклассника к учительнице, попавшей в шторм на яхте, начатая со сцены ее похорон, — была, наверно, в свое время столь популярна в Германии благодаря вызывающей аполитичности. Для меня это чтение скучновато из-за немецкого педантизма: автор старательно сосчитывает и описывает все движения персонажа, думая, вероятно, что это поможет его лучше представить: “Один раз Стелла вскочила, проделала по комнате несколько шагов…” Перевод оставляет желать лучшего, с первых же страниц начинаются несуразности: “о чувстве солидарности быть школьником гимназии имени Лессинга” (с. 8), “кое-кто из учеников подтолкнул друг друга” (с. 10)…

Серия, не признающая границ поэзии и прозы, продолжается изданием части избранного, новых стихотворений и эссе Аркадия Штыпеля. Стихотворения и поэмы Аркадия Штыпеля и живописны, и филологичны, поэтому их очень трудно анализировать: художественный дар и многое знание создают то не всегда счастливое равновесие, когда невозможно сказать, есть ли у поэта свой собственный голос. При этом можно выбрать ряд любимых стихотворений, можно восхититься множеством строк и образов, можно получить удовольствие от чтения. В эссе “Любительская филология, или Размышления практикующего стихотворца” есть главки, посвященные отдельным стихотворным строкам: “О двух строчках Брюсова”, “О четырех строчках Фета”.

Первый сборник оригинальных стихотворений филолога-античника и переводчицы, дополненный переводами из Константиноса Кавафиса, Ханса Кароссы, Эудженио Монтале, Антонио Вивальди, Паоло Антонио Ролли, Роберта Стивена Хокера, Роберта Бриджеса.

Антонина Калинина — редкий тип филолога, понимающий разницу между наукой и поэзией. Стихотворения Калининой удачно сочетают классическую версификацию и живое мирочувствование: строгие формы, подобно шкатулкам, держат россыпи мелочей, которые иначе не собрать в стихотворение. Детали — живые, чувственные: “Стриж в переносице брови сомкнет / В небо прогретое прянет”. Опыт научной работы переводится на поэтический язык как особое переживание времени:

Дмитрий Быков находит в стихотворениях Дмитрия Бака “научный анализ собственного темного чувства”, при этом Бак у него — “романтический поэт в самом чистом виде”, а начинается предисловие с длинного рассуждения об отношении поэтов к критикам, чтобы закончиться заявлением, что критика Бака поэты любят…

Что до стихов, то они прежде всего филологичны: любовь к слову вообще в них главное, и поиск спасения для всех рожденных слов — неосознанная задача. Высокая культура речи окутывает версификационными тормозами все поэтические находки, чтобы отдельные строки много на себя не брали, а один сильный образ тащил на себе пару-тройку словес побледнее, раз уж они родились. Вполне хороши короткие нерифмованные впечатления-наблюдения:

К этой книге, изданной в твердой обложке, предисловие написал Виталий Коротич, и в выходные данные оно не вынесено. Построено оно на биографических данных: Виталий Бернштейн, доктор медицинских наук, в 70-х годах эмигрировал в Америку, где, как утверждает Коротич, расцвел его поэтический дар, как это часто бывает с эмигрантами… Что ж, вполне верится — действительно бывает, но — “Напиши мне, напиши / Добрых слов не пожалей. / Чтоб озноб с моей души / Снять теплом души твоей. // Ну а если то тепло / Приказало долго жить — / Было, было да прошло? / Что же, так тому и быть” (2007). Самое интересное, что в серии “Поэтическая библиотека” печатаются классики и современники, причем в едином оформлении… Классиков жалко.

Дебютная книга в твердой обложке шестидесятилетнего стихотворца, которого аннотация представила так: “Николай Заикин работал в сельском Доме культуры, на стройках Тверской области и в Москве, служил в армии, закончил юрфак МГУ, был следователем, с 1992 года — главный редактор журнала “Законность” (…) В студенческие годы занимался в литературной студии “Луч” в МГУ у Игоря Волгина, затем у Юрия Левитанского в знаменитой студии “Зеленая лампа” при журнале “Юность”…

Стихи помогают этому человеку сформулировать для себя постулаты, которым он хочет и советует другим в жизни следовать: “По планам сердца и души / Стараюсь, строю. / Катаю бревна-кругляши, / Фундамент рою. // Их верноподданный и раб, / Строитель вечный. / Сам — и подсобник, и прораб. / И план свой, встречный”. Человек старается, поэтому как-то неловко спрашивать, чей он верноподданный и раб: сердца и души, бревен с фундаментом или всех вместе.

В выходных данных книги указаны “редактирование и корректура” Ларисы Спиридоновой — это, видимо, специалист по русскому языку, отвечающий за отсутствие орфографических и пунктуационных ошибок. А вот настоящий редактор, специалист по современной литературе, который отбирает персоналии для публикаций, — у серии явно отсутствует.

Александр Тимофеевский, один из старейших работающих сегодня поэтов, самым известным произведением которого долго была песенка крокодила Гены из мультфильма “Крокодил Гена”, а с 90-х все узнали его как настоящего поэта — издан в мягкой обложке, и это еще одна проблема издательства в работе с поэтическими книгами. На фоне солидно изданных дебютных книг сомнительного качества скромное издание маститого поэта выглядит странно.

Книгу избранного за шестьдесят лет сам поэт понимает как второй том, первым был вышедший в 2009 году в этом же издательстве сборник поэм “Краш-текст”, в котором последней стоит поэма “Тридцать седьмой трамвай” с явной аллюзией к Гумилеву, перекинувшая мостик к новой книге. В “Ответе римского друга” с явной аллюзией к Бродскому программное стихотворение с таким же названием стоит вторым:

“Каштановый дом”, судя по аннотации книги и вложенной в нее визитке автора, — международная украинско-канадская авторско-издательская ассоциация, поддерживающая поэзию и авторское кино, и автор этой книги — ее вице-президент. В умении видеть мир вокруг себя и входить в поэтическую прострацию — а предисловием к книге стала авторская декларация, призывающая всех людей стать поэтами, — ему не откажешь, в книге много точных наблюдений и интересных сравнений: “Два лебедя парой пирожных / По глади вечерней скользят”. Вот только пирожные обычно лежат на ненаклонной глади, а не скользят по ней, — вторая часть сравнения хромает… И так все время: из поэтического мира автор выскакивает в обыденный, едва войдя, хотя у него вроде бы все есть, чтобы сделать какую-то работу там. Предисловие заставляет предполагать, что автору дорога возможность любоваться собой, пишущим стихи, а это возможно только если далеко туда не заходить и глубоко не копать.