Татьяна Ратькина

А.П. Чехов. Чайка

Поставить Чехова! Поставить “Чайку”! Да еще сыграть ее на сцене театра, символом которого уже более ста лет эта самая чайка является*! Мечта режиссера… А может, ночной кошмар? Ведь положение, как говорится, обязывает — не только самовыражаться, не только путешествовать по лабиринтам чеховских текстов, но и “соответствовать”. А главное — отличаться. Разглядеть в пьесе что-то такое, чего не заметили десятки предшественников, сотворить с ней то, до чего раньше никто не додумался.

К решению этой непростой задачи режиссер Константин Богомолов приступил с редкостным рвением. “Чайку” он решил переделать на современный лад. Сценография Ларисы Ломакиной, правда, отсылает не столько к сегодняшнему дню, сколько к середине прошлого века. Точнее, к художественному воплощению этой эпохи в “Покровских воротах” Михаила Козакова. Об этом иронично-сентиментальном гимне послевоенной Москве напоминает тесная комнатка с абажуром, скрипучим креслом, старыми шкафами и доносящимся из окна детским смехом, где, как в общежитии или коммуналке, разместились чеховские герои. И Константин Треплев, который в исполнении Павла Ворожцова (по крайней мере, в первом действии) смахивает на задорного Костика. И, конечно, “Часовые любви” Булата Окуджавы. О музыкальном сопровождении спектакля стоит сказать отдельно. В отличие от сценографии, закрепленной за одной эпохой и потому статичной, здесь четко прослеживается движение от советской романтики к ритмам XXI века, от Зыкиной и Окуджавы — к шансону, “Ласковому маю” и “шедеврам” современной поп-культуры.

Поддерживать репутацию постановки в стиле модерн режиссеру помогают креативный видеоарт и другие выразительные приметы времени. Считаю своим долгом предупредить особо чувствительных любителей классики — на премьере Табакерки чего только не увидишь: и Нину Заречную, нюхающую кокаин, и Тригорина, кидающего в зал восхищенным поклонницам рубашку, и анимационную короткометражку с расчленением смахивающей на колибри чайки! В общем, по количеству преподносимых зрителю сюрпризов “Чайка” Константина Богомолова не знает равных. Отличает ее и актерский состав: Марина Зудина в роли Аркадиной, Константин Хабенский в роли Тригорина, Олег Табаков в роли врача Дорна. Казалось бы, удовольствие от прекрасной игры гарантировано. Но, как ни странно, игры в традиционном смысле от знаменитых актеров вовсе не требовалось! Они не перевоплощаются, а изображают если не себя в жизни, то себя в восприятии публики — слегка высокомерных, успешных, гламурных. Зудина примеряет обтягивающие платья и приталенные пиджаки, картинно поправляет прическу и звонко стучит каблучками. Хабенский с плохо скрываемым удовольствием, хотя и не без примеси скуки, купается в дамском внимании. Табаков с холодным любопытством наблюдает за чужими драмами и изредка роняет многозначительные фразы.

Богомолов умело использует стереотипы, не брезгует двусмысленными шутками и дешевыми эффектами. Чем разбираться в чеховских нюансах, лучше заставить Зудину и Хабенского страстно целоваться на глазах у мнимо изумленного худрука. Вернее, не лучше, а проще. Проще для всех: режиссера, зрителей, актеров. Из последних меньше всего повезло молодежи. Яна Осипова (Нина) и Павел Ворожцов (Треплев) пока не имеют возможности спрятаться за собственной популярностью, за порожденными желтой прессой и воспаленным воображением поклонников образами, а потому им приходится соответствовать образам чеховским — разумеется, с поправкой на режиссерскую фантазию. Осиповой это в общем-то удается. А вот Ворожцов с ролью Треплева явно не справляется. Впрочем, вполне возможно, что вина за неудачу молодого исполнителя лежит на Богомолове и его проекте по перекраиванию классики.

“Перекраивание” это, как нетрудно заметить, идет по линии упрощения и огрубления. Аркадина — самовлюбленная “звезда”. Тригорин — безвольный, но тщеславный ремесленник от литературы. Маша — истеричная неудачница и алкоголичка. Нина — наивная дурочка, наслушавшаяся историй о красивой жизни и потому рвущаяся на сцену. Знакомые типажи. Можно сказать, герои нашего времени. Но какое место отведено в этом зверинце Треплеву? Кто он? По Богомолову — обаятельный, но не приспособленный к жизни маменькин сынок с кучей комплексов и редкостным самомнением. Таким Ворожцов его, как правило, и играет. Но если подобную характеристику и можно дать Треплеву-человеку, то Треплеву-писателю она явно не подходит.

Нельзя не учитывать, что “Чайка” — не только произведение искусства, но и произведение об искусстве. О его неповторимых законах, о том, как оно рушит или преображает жизнь. Пьеса наполовину состоит из разговоров о литературе и театре; ее главные герои, выражаясь современным языком, — люди творческих профессий. Хотя важны вовсе не эти количественно-формальные признаки, а то, что неповторимым, живым, художественным восприятием наделены в “Чайке” почти все — домохозяйка Маша, кажется, больше, чем томная Аркадина. Что человеческие судьбы здесь поднимаются до уровня высокой трагедии. Константин Богомолов этого старается не замечать. Искусство у него подменено шоу-бизнесом, а творческая составляющая образов смазана, заретуширована. Безболезненно проделать эту нехитрую операцию, повторюсь, не удалось только с Треплевым. Центральный персонаж пьесы, он вобрал в себя напряженные авторские размышления об искусстве и жизни. Не просто “вобрал” — он соткан из них. Без них непонятна его личная драма; без них он фактически не существует. И Ворожцов беспомощно мечется по сцене, тщетно пытаясь совместить несовместимое: тщеславного дурачка и одаренного художника, фарс и трагедию, текст Чехова и постановку Богомолова.

Несовместимость последних, между прочим, не так уж очевидна. Постановка Богомолова провокационна и своей подчеркнутой неклассичностью не может не смущать и даже не раздражать. А потому признать ее близость чеховскому миру многим, в том числе и автору этой статьи, непросто. И тем не менее. На театральной сцене и на страницах пьесы царит одно и то же ощущение — беспросветной тоски и скуки. Ненужные встречи, бессмысленные разговоры, убыточная жизнь и вездесущая пошлость. Правда, как всем нам известно со школьной скамьи, Чехов с этой пошлостью боролся, а вот Богомолов ею упивается. Что не мешает, а скорее даже помогает ему передать атмосферу первоисточника. За этим самым важным наблюдением следует целая вереница замечаний частного свойства. В чеховских диалогах всегда поражает неспособность собеседников слышать друг друга. У Богомолова этот эффект “неслышанья” понимается и воспроизводится буквально. Реплики героев заглушает кафешантанная музыка, аудиозаписи уроков французского или интервью с первым космонавтом. Прием не очень изысканный, зато в физической невозможности быть услышанным он не оставляет никаких сомнений. Что же касается героев “Чайки”… Если вдуматься, разве Аркадина не жеманная эгоистка? Разве Тригорин — не слабохарактерный, но удачливый графоман? Разве Нина не провинциалка, мечтающая о прелестях столичной жизни? Персонажи Чехова глубже и тоньше этих шаблонных картинок, но доля правды в них все же есть.

Своеобразие новой “Чайки” заключается в том, что режиссер не просто переносит действие в наши дни. Он представляет современное, порожденное массовой культурой восприятие пьесы и старательно доказывает, что в его узенькие рамки можно (разумеется, не без труда и насилия над текстом!) втиснуть классику. Режиссеру это даже удается — до тех пор, пока выстрел в усадьбе Аркадиной не напоминает, что чеховских героев мучит не только личная неустроенность, но и несовершенство мира, понимаемое как отсутствие гармонии и красоты.

Современному мироощущению такие изыски в общем-то чужды. Но без них нет “Чайки”. Впрочем, для спектакля Театра-студии под руководством О. Табакова это не так уж важно. В зале раздаются бурные и продолжительные овации, а за недешевыми билетами выстраиваются длинные очереди. Не зря многозначительно усмехался со сцены талантливый театральный менеджер Олег Табаков. Постановка найдет своего зрителя. А для достижения этой цели все средства хороши!