Владимир Елистратов

Алексей Алехин. Голыми глазами: не только проза

Не знаю, является ли название “Голыми глазами” аллюзией к ремизовскому “Подстриженными глазами”. Вроде бы, и мировоззренчески и стилистически Алексей Алехин далек от своего тезки. Но, однако, метафизическая связь очевидна: и тот, и другой, в сущности, пишут и не стихи, и не прозу. “Не только прозу”. И не только стихи.

Андрей Белый об одной из первых книг А. Ремизова писал, что она — “сплошная лирика” и “преталантливая путаница”. Сняв из этих определений оценочность слова “путаница”, можно вполне отнести их к текстам Алексея Алехина, умным и аристократичным. В них есть (даже слегка, на мой взгляд, “педалируемое”) чувство собственного достоинства — некоего “стилистического самостояния”.

Позволю себе, прежде чем высказать ряд соображений о рецензируемой книге, дать маленькое лирическое, даже отчасти “интимное” отступление. Без него будет до конца непонятно мое отношение к прочитанному.

Когда я взял эту книгу и, как водится, открыв на первой попавшейся странице, прочитал несколько строк, — я вздрогнул. Потому что я читал строки, написанные будто бы мною, только лучше — тщательнее, метче и опять же аристократичнее. Бо?льшая часть книги — тексты о путешествиях, в которых, по словам автора, он провел “чистого времени примерно восемь лет”. Я занимался абсолютно тем же самым. Ездил и писал. И написал три с лишним сотни путевых заметок, рассказов, очерков, стихов, фельетонов, печатая их в бортовых и туристических журналах и газетах. Действуя по рекомендации А.П. Чехова (печататься везде, даже на подоконнике), я постоянно пытался нащупать оптимальные приемы, искал самый емкий “жанровый формат”, самую уместную стилистику... И вот вижу, что к тому, к чему стремился я, пришел другой человек — методом “голого глаза”.

Если задаться вопросом, какой методологический “изм” сейчас самый востребованный, я бы не задумываясь ответил — сентиментализм. Чем жестче и прагматичнее мир, тем обильнее излияния чувств.

В высшей степени сентиментален Интернет с его бесконечным цифровым эпистолярием социальных сетей, форумов и блогосферы.

Сентиментальны сериалы с их “бедными Настями” и “бедными Машами”, списанными с текстов конца XVIII — начала XIX веков.

Наконец, сентиментальны и туристические путевые заметки. “Сентиментальное путешествие” Стерна, с которого, собственно, и начались стернианство и сентиментализм, или “Письма русского путешественника” Карамзина сейчас воспроизводятся в миллионах вариаций. Массовый туризм породил массовую туристическую рефлексию, которая отражена в колоссальном количестве бумажных и электронных носителей.

С этой точки зрения книга Алексея Алехина — один из сонмища образцов такой рефлексии. Но в формальном и содержательном плане она резко отличается от общей массы “турписа”.

Во-первых, у Алехина есть четкое представление о, если так можно выразиться, единице измерения описываемого предмета.

Этой единицей является единичное впечатление, некая “импрессионема”. Она материализуется в конкретном словесном образе. Чаще всего этот образ является а) отдельным предложением, б) отдельным абзацем и/или поэтической строкой:

“Веселый город Стамбул.

Где пароходики перекликаются на Босфоре, как муэдзины.

Где рыбный рынок я узнал по запаху прежде, чем я увидел его.

Где тут и там поверх византийских кирпичей расползлось оттоманское барокко.

Где у половины турок русские деревенские рожи”.

Генеалогия здесь у Алехина, конечно, имеется. Это, конечно, формалисты, к примеру, Шкловский. Или Маяковский с его “путевой прозой”. Или даже (совсем из другого измерения) — Довлатов.

В общем-то это сентименталистский импрессионизм, переходящий, если брать всю “панораму текста” в дивизионизм (пуантилизм). Когда отдельные точки-предложения-метафоры — вроде бы беспорядочно контрастны, разноцветны. Каждая — сама по себе. Но вместе дают Единый Текст. Что-то вроде Ж. Сера. Только в языковой метафоре. Французские импрессионисты и постимпрессионисты — тоже одна из генеалогических линий Алехина.

Кроме того: речь идет не только о визуальной образности. “Изобразительно-выразительные” метафоры (“на небе, как на фотоснимке в ванночке, постепенно проявилась луна”) чередуются с “ментальными”, умозрительными образами, по сути — с афоризмами (“старость — это когда место у бассейна делается привлекательней моря”). Иногда метафору трудно отделить от афоризма. Здесь тоже своя генеалогия: Розанов, Монтень, Ларошфуко. Вообще в отношении Алехина к слову много “галльского”: тяга к “бон мо”, к афоризму, к сентенции.

Впрочем, вполне возможны и совершено иные сравнения. Например, с японскими хокку.

Звуки, цвета, запахи, тактильные ощущения и “просто мысли”, житейские, а также всевозможные “культуремы” и “философемы” сосуществуют в текстах А. Алехина демократически, “на равных”. Автор явно склонен к т.н. свежим метафорам, парадоксальным сближениям (“Еще я выбрал себе берниниевского Давида с лицом хоккеиста, забросившего шайбу”; “Ветер сплавляет по небу вереницы ватных плотов” и т.п.).

Это и есть метод “голого глаза” (а также “у?ха”, “носа” и “мозга”), когда основополагающим является свободно синтезированное впечатление. А уж запах ли наводит на некую культурологическую сентенцию, или бытовое соображение порождает воспоминание о звуке, или визуальный образ вкупе с тактильным ощущением наводит на афоризм — это уж как выйдет.

А. Алехин — “синтетический синтезатор”. Он синтезирует (или нейтрализует, как угодно) перцепцию и рефлексию (в некое мета-мысле-ощущение). Абзац, фразу и метафору (в “метафразабзац”). А еще — смысловой ритм и ритм фонетический, т.е. прозу и поэзию (в “проэзию”). Сама фактура текста А. Алехина словно бы провоцирует читателя-лингвиста, литературоведа или культуролога на подобное экспериментальное синтетическое терминотворчество. Анализируя его тексты, трудно не пойти по тому же пути, что и сам автор, — по пути конденсации словесной материи.

Автор говорит, что восемь лет путешествий в его книге “сгущены, вроде того, как на Апшероне сгущают гранатовый сок, — временами до плотности стихов. Но в остальном это вряд ли проза”.

И снова возникает заведомо не имеющий ответа вопрос о том, что же такое поэзия (стихи), а что — проза. То ли все это просто верлибр (“свободный стих”), то ли “свободная (например, от сюжета) проза”. Французское слово “верлибр” — очень галльский по духу термин. Точный, но лукавый. Афоризм, сентенция, “бон мо”. Когда мы говорим “свободный стих”, должно подразумеваться, что вообще-то стих — “несвободен”.

Этимологически “поэзия”, как известно, происходит от греческого глагола “делать” (“творить”, “создавать”). А “проза” — от латинского, буквально: “свободно идти вперед”. То есть прозаик свободно идет “по языку” куда-то вдаль (“свободного романа”). А поэт никуда не идет, он “делает язык”, “тачает” его, как сапоги, сидя на месте. По строгим законам ремесла (“ямб”, “дактиль” и т.п.). А что такое “свободный стих”? Это когда сапоги “тачаются” на ходу? Или когда поэт свободно идет вперед в “стачанных” им же сапогах? Или когда сапожнику надоело заниматься сапогами и он встал и “свободно” пошел вдаль?.. Трудно сказать. Скорее всего, это когда свободный ходок мечтает о сапогах, а сапожник — о путешествиях. Вот Алексей Алехин и путешествует себе свободно — и по миру, и по языку, “тачая” каждую фразу, каждое слово.

А “верлибр” — это что-то вроде французских “либертэ”, “эгалитэ”, “фрэтэрнитэ”. Французы это любят. “Верлибр”, “либертинаж” и т.п. Свобода. Но — чего? Или: от чего?

“Верлибр” — это призыв, пожелание, лозунг. На деле же верлибр и от оков “несвободного” стиха ушел, и к прозе не пришел. Как Колобок. Вечно в пути. Верлибр — Мечта. Прекрасная Дама литературы. Но никакого полного “либертэ” в литературе “здесь и сейчас” не бывает. Бывают тексты. Хорошие, яркие. Или плохие, тусклые. Написанные методом “голого глаза” или глаза “мутного”, “замыленного”.

Мне совершенно не хочется окончательно определять жанр текстов Алексея Алехина. Они — как дао. Вся прелесть — в их принципиальной неопределимости, неуловимости. В свободе от пресловутого “формата”. И вместе с тем — в конкретной щемящей ощутимости человеческого Слова.

Владимир Елистратов