Юрий Жидков

Записки провинциала

Об авторе | Юрий Борисович Жидков — врач, анестезиолог-реаниматолог. Постоянный автор нашего журнала. Прошлая публикация — “Инфаркт” (2011, № 2).

Тридесятый регион. Глубинка отеческая. Волею судеб — город.

Город как город. Не хуже и не лучше иных да прочих.

Памятник Ленину. Супротив Дом Советов, где курултай местный заседает. Площадь театральная. Все как везде.

Власти центральные к нам не жалуют, редко какой московский болярин заглянет, да и тот не из ближних будет. В чине замминистра, редко выше.

Диалект местный — другим гражданам страны понятный, но какой-то уж… Есть и благозвучнее. Вологодский, например. Это же музыка! Слово о полку Игореве! Распев гуслярный! Слушал бы и слушал бесконечно их округлости плавнольющиеся… Или ростовский: лихость в нем казачья… Московский: позадиристей, с оттеночком высокомерненьким. Наш говорок интонационно резок, сучковат. Ударения в нем не там ставят — не в том месте, где положено.

Город формировался как купеческий. С обучением у тех, как ведомо, до сих пор проблемы. Образование — сплошь начальное да неполное… С культурой — тако же, речевой тем паче. У нас даже университета настоящего до сих пор нет — все институты переименованные. Один университетом назвался, другой — академией, — а студенты семечки лузгают в автобусе, шелуху — на пол. Кондуктор молчит. Сама тут же причащается на стульчаке своем возвышенном. В ладошку, правда. И лихо так горсть шелухи начищенной в форточку приоткрытую опрокидывает...

Ни оперы, ни балета нам не положено. Вот и остаются ударения на первом слоге. У всех стиральная машина, а у нас — сти?ральная. Чтобы искупаться в местном диалекте, нужно воспользоваться общественным транспортом.

В открытые двери троллейбуса, стоящего на остановке, врывается женский голос:

— Это однерка?

— Единица, — отвечают ей из салона.

— Однерка? — следует раздраженно-настойчивый повтор.

— Единица! — уже громче утвердительно звучит ответ.

— Так однерка или не однерка?! — на пределе вызова и негодования…

— Да, однерка, однерка, — добродушно сдается первым невидимый собеседник.

— Сразу-то ладом сказать не могли? — ворчит бабка, забираясь с котомками по ступенькам.

По деревням наречие здешнее уместнее звучит, слух не режет. Приятна его неправильность — простая задушевная малограмотность. А в областном центре — вульгарна и атавистична. Вроде как из сапога ногу вынул, в ботинок вдел, а портянку снять позабыл. Или специально оставил, дабы не упрекнули, что родину бросил.

Девушки. В мегаполис приедешь — навстречу девицы ладные, элегантные, со вкусом деланные… И макияж по уму, и стать. И поговорить с ними… А у нас! И фигуры точеные. И ноги длинно-стройные. И осанка, и походка. Все глаз радует. Пока рот не раскроет. А уж коли связки заработают… И речь ее горлопанная прыснет… Напрочь исключает всякую возможность спаривания. Ввиду разной видовой принадлежности.

Всякое стремление к лучшей жизни у аборигенов отбито давно и начисто. Целыми днями слоняются, выпить ищут. Или на работу ходят и там тем же маются — выпивку выглядывают. У всех рты полуоткрыты и глаза пустые. Цели никакой, и движения замедленные.

История родного края — самый нелюбимый предмет у школьников.

Культуру к нам из столиц занесли. Впервые — поселенцы ссыльные. В последний раз — ленинградцы-блокадники, с заводами эвакуированные.

Интеллигенция туземная малочисленна. Основная ее часть в других краях у других народов осела, землячества посоздавав. Поучилась иногородне и назад не вернулась.

Плотность талантов и знаменитостей на один квадратный аршин — как и в целом по стране, изрядно. И маршалы, и генералы. И поэты, и художники. И бунтари, государевы супротивники. И холуи. Космонавт свой всенепременно. И правитель детского фонда. И один известный писатель, ныне московский, — хороший, кстати. Единственный человек, речь которого диалектизмы не коверкают, а, напротив даже, пикантизируют. Добрый и честный к тому же... Несмотря на то, что в Москве живет.

По телевидению местному и радио — интерактивы. Общение с дозвонившимися. Обоюдное удовольствие. Это без преувеличения разговор психиатра-оптимиста с пациентом после тяжелой черепно-мозговой травмы в период ранней реабилитации. Когда сознание только-только начинает восстанавливаться, а речевой аппарат еще вовсю буксует… В это время можно сливать уже не только воду, а и бензин, и керосин, и… дизельное топливо с антифризом! И прочие продукты неполной разгонки, вплоть до сырой нефти. Потому как приехали! Дальнейшее продвижение бессмысленно и Богу неугодно. Туповатые молодцы с их подружками подвели окончательную жирную черту под многовековой российской традицией межличностного общения, втоптав в грязь весь созданный веками и предками колоссальный речевой этикет.

— Але, говорите!

— М-м-м…

— Вы что, еще не проснулись? — заигрывает ведущая в студии.

— Ну-у…

— Вчера, наверное, хорошо отдохнули, — умиляется она вслед собственной догадливости.

— Я… это… — начинает тужиться собеседник.

— Ну-ну, говорите же! — радостно подзадоривает его русскорадийная Ксюша. — Мы вас оч-чень внимательно слуш-шаем!

Междометное бормотание в ответ.

— К-какую музычку будем ставить? — не сдается неутомимая вопрошательница. — Вы учитесь или работаете?

— Ра-бо-таю… — выдавливает собеседник.

— Оч-чень хорошо! — не скрывает акушерской радости ведущая.

— И учусь! — вставляет говорун уже самостоятельно.

— И учитесь! И работаете! Какой молодец!

— Нет, только учусь.

— Ага, — не унывает Ксюша, — только учитесь! Оч-чень хорошо! Так что будем слушать?

— Работаю по вечерам. — Схватки пошли самостоятельно. Что ж, надо принимать плод.

— Так-так… А где вы учитесь?

— В училище.

— Оч-чень хорошо! З-замечательно! Что ставить будем? Какую композицию, в смысле музычку, слушать будем?

Шорохи, отдаленное хихиканье.

— Вы не одни?! — проницает студийная барышня. — С друзьями?

— Ну, так, пришли… — поддерживает тему учащийся труженик.

Приглушенные голоса борются за право выхода в эфир за компанию.

— Я… это… привет хочу передать, — вдруг догадывается хозяин положения. — Вот Витьке там, Жеке, Димычу… Вике тоже. Ну… они тут сидят, у меня. Пацаны и девчонки. Всем им…

— Привет вам всем, ребята! — пеленает плод Ксюша. — От кого привет передать?

— От меня... От Вадика. Да они знают! — расплывается Вадик в улыбке отошедшему последу.

— Привет вам всем, ребята, от Вадика, — моет руки Ксюша.

— И еще группе моей. Из училища, — расползается счастье по телу жадного до общения Вадика. — Пацаны! При-вет!

— Итак, всем привет от Вадика, и мы слушаем… Что же мы слушаем?

— Это… Чо? Давай “Гости из будущего”…

— … И мы слушаем “Гостей из будущего”!

А мне думается, что все они и есть — гости из будущего…

В городских больницах практически во всех хирургических отделениях перед операцией пациенту дают подписать официальную бумагу со ссылкой на соответствующую статью законодательства по правам пациента, одним из пунктов которой значится, что врачи, проводящие операцию, за последствия этой самой операции не отвечают!! И подписывают же. Вы представьте себе это в Москве или Петербурге?! А наши местные подписывают. Куда деваться, выбора нет, будешь права качать — еще хуже соперируют или совсем откажут, и управы на них не найдешь.

Санитарка одна, сердце болело. Пять лет на операцию деньги собирала. Дополнительные дежурства брала, подрабатывала. Во многом себе отказывала, и так зарплата — не разбежишься. В отпуске пять лет не была. Накопила, насобирала. Счастливая в больницу уходила, в кардиохирургию на операцию. Думала, здоровой вернется в рабочий коллектив… Умерла на операционном столе. И — никто никому ничего не должен. Родственникам даже в голову не пришло деньги обратно востребовать — так им складно объяснили, что от сердца она умерла, сердце у нее, дескать, слабое было. А слабая-то у нас — кардиохирургия оказалась, только откуда это простому обывателю знать?

В офтальмологии… Операции платные, однако, когда обещанного восстановления зрения не происходит, денег обратно не отдают.

— Я ж, — говорит соседка по палате, — как ничего не видела, так и не вижу, зачем вы меня оперировали, зачем здоровье мое тратили, деньги я вам платила зачем? Возвращайте деньги-то.

— Деньги, — отвечают, — мы вам вернуть не можем, операция же проведена.

Так и платят суммы немалые. Да и врачам в карман, в конверте. Там так заведено. И ведь берут, не стыдятся. Если не получилось, лопухнулся — так хоть деньги не бери или уж обратно отдай! И — парадокс: по частям человек дорого стоит: зуб вырвали — платит, глаз прооперировали — платит… Не возмущается. А всего его целиком спасли от смерти неминучей — это ничего не стоит. Парадокс времени, Отечества и нашего региона.

Матушку прооперировали. Не ахти как. И она — туда же, своей докторше — 500 рублей в конверте. И ведь та взяла, не поперхнулась. Да еще при каждом осмотре знай себя нахваливает:

— Я лучше всех оперирую. У меня никогда осложнений не бывает. И я уверена, что у вас все будет хорошо!

Ну, не дурачки, ли? Их так откровенно обманывают, как иллюзионисты в цирке. А они обманываться рады.

У меня аппендицит случился. Еду в машине “скорой” и — одна навязчивая мысль: хоть бы хирурги не очень пьяные были. Чтобы они были трезвыми, даже мечтать неприлично, у нас в городе почитай все хирурги по экстренной — пьяные. Но вот чтобы не очень — такая надежда все-таки есть…

В приемном отделении. Хирург нормальный. Разит не сильно. Правда, один и тот же вопрос по три раза задает, но почерк… Еще крепенько буквы выводит — значит, рука его достаточно тверда, и это очень положительный момент для моего выздоровления. Торг с ним насчет переноса операции на утро и возвращения меня домой под честное слово, что на следующий день я обязательно сам явлюсь, заканчивается не в мою пользу. Анализ плохой, диагноз очевиден, и все мои уловки на сокрытие боли при пальпации живота тщетны…

Профессиональные навыки, как известно, пропадают в последнюю очередь. Вот и в этот раз обошлось. Когда выписывался, хирургам бутылку водки принес…

Лекция по статистике здравоохранения. Закрытая. Для специалистов. Читает доктор наук, профессор, заслуженный деятель науки, членкор. Настоящая профессорская лекция. Видимая часть айсберга знаний. Свободно льющаяся речь, стройная и логичная; хорошо поставленный голос, манеры, без подглядывания в бумажку…

— В нашей области умственной отсталости среди молодежи на 60% больше, чем в среднем по стране…

Не выдерживаю, спрашиваю:

— Отчего такая доля именно у нашей области? И так мы на первом месте по скрытой дебильности, так еще и молодежь более отсталая?

— Причин несколько, — отвечает, не задумываясь, видимо, сам для себя этот вопрос давно решил. — Во-первых, повальное пьянство и нищета населения. Чем беднее регион, тем более он пьющий. Пьянство отражается и на психике, и на интеллекте. Потому и процент самоубийств у нас — один из самых высоких по стране. И снижение интеллекта, в том числе у детей из пьющих семей. Еще — многодетные семьи… Многодетность — это продукт безответственного отношения к своему потомству. Ответственные за будущее своих детей родители редко могут себе позволить иметь более одного ребенка, даже только по соображениям материальной обеспеченности. Дети из многодетных семей пополняют ряды преступности, живут впроголодь, недоедают, мерзнут, растут без должной ласки и заботы со стороны родителей. Недостаток родительской любви влияет на их психическое поведение, реакции, социальную адаптацию и всю последующую жизнь. Во-вторых, наш регион — эндемичный по гипотиреозу, недостаток йода вызывает замедление мышления и речи, безразличие и забывчивость. В-третьих, это транзитный регион. Это, значит, чуть-чуть поумнее человек здесь народится — не задерживается, уезжает в другие, более перспективные места.

Из ближнего моего окружения за последние годы десятка полтора уехало, и все в настоящее время живут не чета нам и с ужасом вспоминают свою бывшую работу и жизнь в нашем городе.

Когда с загородной вылазки в город возвращаешься, такой смог, такой выхлоп, впору нос затыкать. Будучи в квартире, по запаху с улицы, не выходя во двор, можно направление ветра определить. Если говном курячьим — то юго-западный, с птицефабрики, если дрянью неопределенно зловонной — ветер северный, с биохимзавода, если на ночь окна, как люки на подлодке, задраивать приходится — значит, штиль над городом, полное безветрие, и никуда от городского духа не денешься. Не каждую ночью просыпаешься, чтобы форточку закрыть, не буду врать, но часто: частные кочегарки жгут отходы полимерного производства — того самого пластика, сжигание которого по всей Европе запрещено как мощного канцерогена. А у нас — тихонечко, по ночам, когда все спят и никто ничего не заметит, — жгут этикеточки-наклеечки… А фильтрик — слабенький, для отвода глаз инспекции от Потребнадзора установленный да денежкой усиленный. Живут наши капиталисты в загородных поселках, подальше от зловонного города выстроенных. А у нас очереди в онкодиспансере растут. Второе место у нас в стране по онкологии. Онкодиспансеры, профполиклиники, больницы, больницы, больницы…

Чтобы стать богатым, не надо быть умным — нужно быть наглым и бесстыдным. Богатства лохотроном наживаются, жульничеством и аферами.

Статистики посчитали, что только 5% российского провинциального населения в случае обмана и прямого надувательства пойдут жаловаться, докапываться до истины, бороться за правду. Так и возникла простая схема обогащения, создания сверхприбыли, образования капитала. Не производство и даже не торговля — исключительно психологическая компонента: обманываем, например, 100% населения, 5% — возмущены, возвращают гнилой товар обратно — принимаем, конфликта и судебных разбирательств избегаем, денежки им возвращаем, товар заменяем, и — 95% дополнительной прибыли. Селедку тухлую продаем — кто вернет, поменяем, извинимся…

Эту схему у нас перенесли прямо на деньги. Платят наемным рабочим только аванс, из месяца в месяц недоплачивая, а они терпят и о полной зарплате не заикаются. Проходит полгода, и терпение лопается у некоторых: “Когда же вы нам долг по зарплате выдадите?” А предприниматель готов уже: “Тогда-то, — говорит, — выпустили вы столько-то единиц продукции — так брак оказался, на 300 тысяч штрафу. Выплачивай”. — “Ой, откуда у меня столько денег, и не бывало никогда”. И готов работник дальше уже совсем бесплатно вкалывать, только бы в суд не подали. И не вспоминает уже, что полгода ему по ползарплаты недоплачивали, — лишь бы только тяжбы да судебных издержек миновать, имущество неказистое сохранить да детей на ноги поставить. Сжалится хозяин: “Так и быть — разойдемся по-мирному!” И радуется работник, что взыскания крупной суммы избежать удалось, и не напоминает больше о долгах. На радостях увольняется скоренько по собственному желанию, без выходного пособия, без окончательного расчета и даже без отметки в трудовой книжке. На освободившееся место берут нового трудника — благо недостатка в людях нет, — и с ним по той же схеме поступают. Чисто психологическая разработка с учетом менталитета местного населения, то есть йододефицита и транзитности региона.

Один из способов заработка нашего населения — вахтенный метод, поездка на Севера. Сезонные работы.

Южный Ямал. Тундра. Карское море.

Работа по найму. По полгода. Ни спирта, ни водки — ничего не положено. Перед посадкой в самолет все тщательно обыскиваются — на момент скрытого провоза. Но провозят почти все.

На Севере через полгода или черным алкоголиком станешь или умом свихнешься. Мрут — в месяц человека по три. Пьют гадость всякую. И тут же падают. В столовой. Прямо на кафельный пол. Выпьют и падают. Из санчасти прибегают, и в морг их оттаскивают.

Из женщин — только ненки, единичные в поле зрения.

Ненцы — народ интересный. Одни старики и старухи. Других возрастов почти нет. Вырождаются. Вымирают. Один в чуме своем сидел, сидел да и помер. У жены его спрашиваем:

— Чего помер? Не старый ведь еще был.

— Места, — та изрекает, — ему мало было, пространства.

Тут куда глаз ни кинь — все пространство, до самого горизонта. А ему места, видишь ли, было мало…

Некоторые из них до сих пор не знают, в какое время живут и в какой стране. У них тысячелетиями ничего не меняется. Одного только и видел поумнее других — он один на все побережье с образованием: Ленинградский институт народов Севера когда-то закончил. Интеллигент. Тут американцы приехали, собрались строить производство по переработке пушнины. И ему как единственному умному в тундре под это дело двести пятьдесят тысяч долларов дали. Пока суд да дело, он деньги в банк отвез, в Надым. Банк объявил себя банкротом. Думаете, умный в суд на банк подал? Только сказал: это плохой банк, я туда больше деньги не повезу — и в бега по тундре. Американцы даже ловить не стали — такое пространство до самого горизонта…

Медицинской помощи здесь вообще нет. Снег, жир и бубен — все лекарства. Когда у них зуб болит, голову в снег засунут — и все!

А дети рождаются как? Первые сутки после родов к ним вообще не подходят — так принято. Считается, что если до утра доживает, то дальше жить будет. Если не доживают, тут же их и хоронят: в снег бросят — и все. Одна только в роддоме рожала, в Надыме. Обратно привезли с новорожденным. “Все одно умрет”, — сказали старухи. Вскоре и умер. Неправильно родился, где же выжить. А вовсе не оттого, что ни лекарств, ни ухода, ни врачей…

В Америке индейцев вон как оберегают! Национальное достояние. А у нас спаивают. Они на это дело слабые. Стакан выпьют — и сразу падают. Прямо в снег. Только капюшон на голову накинет автоматически и рукава распустит инстинктивно. Утром из сугроба вылазит как ни в чем не бывало, если капюшон до носа дотянул...

Олени у них такие же худые, грязные, шерсть клочьями.

А на рыболовецких траулерах — тоска страшная. Море, рыба и ничего больше. И пить нельзя. Разделочники на палубу выйдут — развлечься же надо как-то… А над палубой, как в парке юрского периода, — бакланы носятся огромные, как птеродактили, горланят трубно, крыльями воздух с шумом режут и все сцапать чего-нибудь с палубы норовят. Крылом по голове заденут — мало не покажется… Так разделочники рыбину покрупнее из кучи выберут, живую еще, гвоздь ей в пасть — сотку — сунут, и вверх — р-раз. Баклан на лету схватит, проглотит. И, как пикирующий бомбардировщик, в воду… За ним — следующего… Пока гвоздей хватит. Пока не наиграются.

Подзаработал на Севере, не спился, не помер, вернулся — а купить в принципе нечего. Деньги потратить не на что. Качество товара такое, что уж пусть лучше деньги деньгами пропадают.

Товар преимущественно “серый”. Ни маркировки, ни реквизитов производителя… в лучшем случае надпись на коробке с названием выставочного образца совпадает. И то не всегда. И ведь берут! Какой там сертификат качества!

Мягкую мебель выбираем, приглянулся диванчик. Спрашиваем:

— Кто делает?!

— Диванчики малайзийские, — отвечают накатанно, как для дурачков.

— Гарантия?

— Восемнадцать месяцев.

— Покажите.

— Что вам показать?

— Гарантию. Как выглядит?

— А чего ее смотреть, гарантия как гарантия!

Порылась где-то в стопках бумаг, откопала какой-то документ, маловразумительный и плохо читаемый — куцый листочек, отпечатанный на репринте, ни начала, ни конца — общие фразы…

— И это все?

— А что вам еще надо?

— Адрес предприятия изготовителя, телефон, факс, круглая печать, номер сертификата.

— ?!

У них такого никогда не спрашивали!

— Ну, хоть коробку покажите.

— Зачем?

Сбегала все-таки за кулисы. Коробку какую-то притащила. Читаем на ней: “Сделано в Малайзии”. А что сделано? Название товара где? Кем сделано? Когда?

— А где, — продолжаю настаивать, — реквизиты предприятия-изготовителя?

— А вот, — показывают, — интернет-адрес: www…

Сходил дома в Интернет, не поленился. Действительно, страничка работает. Только в одностороннем режиме. Ты можешь посмотреть товар, цены и отправить жалобу производителю. Только обратной связи нет и адреса по-прежнему засекречены. Без реквизитов, сертификата и без гарантии мебель приобретать — совсем себя не уважать… Остались без дивана.

А одежда и обувь? Если прочная, то некрасивая. Если красивая, то непрочная. Один сезон — и подошва отвалилась. А продавцы заливаются: “У нас — фирменная обувь, известные торговые бренды…” Нашел туфельки, легонькие, померил — подходят. А коробка? Опять двадцать пять! Ни штрихкода, ни памятки по уходу… Навалом их, что ли, привозят? Покупаю, что делать. Без дивана прожить можно, а вот босиком не походишь…

Строительный материал — сплошь “левый”. Выбираем ламинат. Каждый десятый образец имеет фабричную маркировку с датой выпуска и номером смены. Остальные — неизвестно кем произведены, неизвестно откуда взялись. То ли ОТК не прошли, то ли их вообще на помойке подобрали. А продавцы свое: “Известные строительные марки!..”

Единственное, что можно покупать в нашем городе в наше время, — это иностранные автомобили в фирменных салонах и мясомолочные продукты местных фабрик — колбасу да масло, сыры да сметану.

Вот так и живем, сыр-масло жуем. С пожизненной гарантией стабильности. Уж простите меня, земляки: нет во мне ни квасного патриотизма, ни местечкового бахвальства.

Провинциальные праздники… Не двунадесятые и не престольные. Первомай да Новый год, день рождения да Конституции. Гульба и пьянка. Плохо понимает народ, что такое День независимости и согласия, а вот Новый год — событие календарное, простое и недвусмысленное, стародавнее и любимое… Ночь — бессонная, вино — игристое полусладкое, шампанским по недоразумению именуемое, и — пожелания “нового счастья”. От старого еще не успели отойти, а тут уже новое ломится…

Сельский Новый год. Пятый час вечера. Детская елка в клубе. Взрослая — позже. Затем — полуночный перерыв. И вновь гульба — уже до утра.

Дед Мороз со Снегурочкой в нарядах. Детишки деревенские хоровод с ними водят. Все как взаправду, не хуже, чем в городе. Перерыв. Вернулись по домам. Выпили, покушали. Соседи подошли. Началось веселье. Кто-то на баяне играет, кто-то частушки поет: “Шла машина, пикала, я сидела, сикала…”. Пляшут, топают: “Стоп, машина! Стоп, вагон! Дай мне выссаться ладом!”.

…Вот и девять вечера. Новый год для взрослых. Деду Морозу — хоть бы что: профессионал. Снегурка — еле на ногах держится, покачивается, но не падает. Наконец-то полночь. Стол прогнулся от новых блюд. Заставлен в два этажа…

…В половине пятого утра в комнату с мороза врывается полуодетый крик:

— В клубе девушка умирает, быстрее!

Приходится вставать, одеваться, припоминая первую заповедь реаниматолога: “не спеши”…

В фойе — дым, как в театральной курилке. Мимо проплывают осоловевшие лица с плавающим взором и нарушенной конвергенцией. В кабинете администратора на письменном столе — другой мебели нет, — свесив ноги, возлежит весьма крупная, полногрудая девица и… умирает. Вокруг нее — толпа причитающих сердобольцев. А умирание ее заключается в том, что дышит она глубоко, шумно и часто — “задыхается”. Однако при этом не делает никаких попыток приподняться и присесть, заняв положение, свойственное умирающей от дыхательной недостаточности. Сохраняет относительно ясное сознание, несмотря на выпитые три стакана портвейна. Неплохие качества пульса при умеренной тахикардии в отсутствии явных признаков гипоксии… Ни тонометра, ни стетоскопа с собой, естественно, нет. Остается действовать по методу Господа Бога нашего Иисуса Христа — возложить руки ей на лоб, предварительно выгнав из помещения всех доброхотов, и изречь членораздельно и убедительно:

— Лекарств у меня все равно никаких нет, поэтому давай успокаиваться!

И девица-то у меня задышала ровнее, ровнее… и совсем успокоилась. И диагноз тут же начал вырисовываться: истерический припадок. К этому времени принесли трубку с тонометром, а необходимости в них уже не было…

На обратном пути, вновь минуя холл, пришлось обходить немалую лужу крови, прикидывая в уме: это ж из какого места могло столько вылиться? Сквозь дымный туман прорезывалась группа драчующихся… Но это уже мало интересовало, хотелось поскорее рухнуть в койку…

Не успел задремать — притащили раненого. Прямо в квартиру. Перевязка скальпированной раны головы, подозрение на перелом спинки носа, множественные гематомы лица. Оказалось, пострадавший приметил свою куртку, надетую на другого, и пытался заполучить ее обратно, но на вполне мирную просьбу получил удар в лицо с последующим жестоким и равнодушным битием тем же лицом о стенку…

Необходим рентген, нужно шить, надо везти… К счастью, участковый милиционер подошел, помог. Очень приятное впечатление оставил. Раннее утро первого января — а он трезвый. Мужик лет сорока, надежный и конкретный. Без лишних слов составил протокол и вызвал “перевозку”. Дежурная фельдшер соседнего поселка, где есть участковая больница, пыталась пудрить мозги:

— Ты что, Петро?! Где я тебе в новогоднюю ночь водителя найду? Сам знаешь — все пьяные!

— Ты, Дарья, не дури! Иван Васильич не пьет! — резонно, со знанием дела, заметил участковый.

— А Иван-от Васильич в Чепецк уехал! — ехидно отвечает она ему.

— Тогда Степана, он тоже трезвый… должен быть.

— А где я тебе Степана-то сыщу? Его, поди, и дома-то нет! Небось, к Любке в Раменье укатил! А того и гляди — в город!

— Вот ты поди и проверь!

— Чего тебе приспичило-то среди ночи?..

— Вот это уж не нам с тобой решать! Доктор говорит — в район везти надо…

— Так уж ладно, пойду, поищу. Может, и согласится кто…

Обычная деревенская перепалка. Добродушная. И пострадавший такой же сидит. Ему рожу в кровь разбили, нос раздробили, а злобы ответной у него нет — сидит понуро, участи своей дожидается.

Машина приехала, отвезли. Все обошлось. Куртку на следующий день вернули. А заявление в милицию на обидчика писать так и не заставили. На что обижаться-то?! Мало ли с кем по пьяни не бывает! С Новым годом Вас, с новым…