Человек ниоткуда

Предмет этой статьи (равно — предыдущей и, надеюсь, последующих) не литература хорошая или плохая, не художественные достоинства и недостатки тех или иных книг. Речь пойдет прежде всего о литературе “успешной” и о механизмах литературного успеха: рейтингах, премиях, читательских рефлексиях. Иными словами, наша область — литературная прагматика, она занимается не анализом текста, но тем, что происходит между книгой и ее читателями, критиками и издателями. Скажу сразу: успешные книги бывают разными, но секрет успеха — не в литературном качестве, вернее, не только в нем. Успех, зачастую, вещь рукотворная, хотя в случае с книгой Мариам Петросян (“Дом, в котором…”) все произошло как бы само собой. Тем интереснее.

История этой книги известна, в двух словах она выглядит так: художница из Еревана много лет сочиняла сказку, — сначала для сына, потом для друзей и знакомых. Сказка попала в Сеть, у нее появились читатели, у нее даже образовался сетевой фан-клуб, она победила в электронном голосовании и вышла в финал “Большой книги”, затем получила еще некоторое количество премий, в том числе “Русскую премию” в номинации “Крупная проза” (эта проза “крупная” буквально, там около тысячи страниц). Рукопись издали, Мариам Петросян в одночасье сделалась знаменитой писательницей, и на церемонии вручения премии (дело было в Ереване, в российском посольстве) ее пообещали принять в… Союз писателей.

Итак, перед нами классическая история успеха: “наутро он проснулся знаменитым”. Это тоже своего рода матрица, массовое сознание любит такие истории: они льстят самолюбию неведомых героев, они дают надежду, — не боги горшки обжигают, знаменитым писателем может стать любой, сегодня ты, а завтра я… В глубине души мы понимаем, что все не так просто, и не каждый автор, зарегистрированный на портале “Проза.ру” или “Стихи.ру”, имеет шанс однажды проснуться знаменитым, но какой-то резон во всем этом есть. И премиальные жюри любят сюрпризы, и критики любят “открывать имена”, а издательства и вовсе любят неименитых и сговорчивых. Там, надо думать, есть своя последовательность, и — как в случае с минувшим скандальным Букером — критиков могут выставить из круга. Но сюжет, тем не менее, таков: накануне объявления шорт-листа той самой “Большой книги” профильные СМИ наперебой цитировали премиального куратора Михаила Бутова: “Люди возникают ниоткуда с огромными романами, причем романами хорошими”.

На самом деле “критическая” история “Дома” началась после “читательской”, это парадоксальный сюжет в плане книжной прагматики, но иногда так бывает. Сначала было “сарафанное радио” и сетевой “шум”: вообще, это едва ли не первый у нас феномен непреднамеренной “сетевой раскрутки”, т.е. здесь социальные сети сработали без искусственной стимуляции. Профессиональные критики “подтянулись” к премиальным раскладам. Издательство, кажется, сработало с опережением, по крайней мере автор в одном из интервью признается, что, если б не издательский договор, книга так и не была бы дописана, что рукопись в какой-то момент зажила собственной жизнью и “доползла до редакции именно тогда, когда я решила, что никогда ее не закончу”. Иными словами, этот роман начал жить раньше, чем стал книгой, — так обычно происходит (происходило) с фольклорными текстами. В случае с “Домом” Мариам Петросян определение “современный эпос” не будет метафорой, сам способ его существования проходит по ведомству фольклора, поначалу автор выступал как сказитель, затем “Дом” пересказывался-передавался, сетевая среда здесь выступала как традиционная модель “непосредственно-контактной коммуникации”. Книга стала последним звеном этой истории.

О “Доме” за этот год было сказано очень много, его, как правило, хвалили, причем заслуженно. Говорили, что роман необычный, “новый”, “артистический”, но больше говорили о его странной метафизике. О литературных достоинствах говорили меньше, его литературное качество, в принципе, отошло на второй план. Иные придирчивые критики и искушенные читатели упрекали огромный роман в излишней “рыхлости”: сюжетных линий слишком много, они теряются, обрываются, персонажи путаются и заговариваются, финал скомкан. Вероятно, так оно и есть, автор согласен с приговором и объясняет всю эту путаницу собственными странными отношениями с персонажами: они в какой-то момент обрели самостоятельность и сделались непредсказуемыми, их стало сложно “загнать в сюжетные рамки”. Профессиональный критик сказал бы, что такого рода неразбериха — неизбежное свойство затянутых романов. А потенциальный читатель “Дома” скажет, что его “затянутость” не есть недостаток, — скорее достоинство.

Размер имеет значение.

Мы по опыту знаем: книги бывают тонкие, толстые и очень толстые. Издатель, как известно, предпочитает толстые. Еще издатель любит романы. Романы, в свою очередь, бывают короткие, длинные и очень длинные. Тут мне трудно сказать, что предпочитает издатель, издатели нынче все что угодно готовы назвать “романом”, но про читателей я знаю совершенно точно: читатели любят очень длинные романы. Детективы, триллеры, вообще — романы с сюжетом. Ведь это, в конце концов, несправедливо: тебя увлекают и вовлекают в некую интригу, ты погрузился в чужой мир, ты только успел к нему привыкнуть и едва начинаешь в нем ориентироваться, когда внезапно все заканчивается, — пора наружу.

Если вы заметили, все эти чемпионы продаж, эти ларссоновские девушки с татуировками, букеровские байопики, стабильная, как английский фунт, Элизабет Джордж — все они толстые и красивые, не меньше семисот страниц. Они долго не отпускают от себя, они создают иллюзию стабильности. Вокруг все куда-то торопятся, всё мельтешит и мелькает: на улице, в метро, на мониторе, а у тебя в руках толстая книга, медленное чтение, — практически неделю можно ни о чем больше не волноваться, кроме как о судьбе книжных людей. Чем сложнее и запутаннее их книжные перипетии, тем более мы отвлекаемся от собственного неустройства, пусть не столь замысловатого, пусть более скучного, но настоящего и насущного. Эффект, наверное, тот же, что и в сериале: все процессы синхронны и длятся в режиме реального времени, к героям и сюжету успеваешь привыкнуть, а привычка — мы где-то читали об этом — замена счастию.

“Дом, в котором…” — роман, повторю, очень толстый. Он, в самом деле, многословен и многослоен, хотя “лингвистический анализ”, проделанный на сайте “Фантлаб”, неожиданно показал, что “словарный запас” там — ниже среднего, предложения очень короткие, более трети текста — диалоги, зато количество “уникальных слов” заведомо выше нормы. Но это как раз нормально и объяснимо. Повествователи (там их несколько) — подростки, читатели в большинстве своем — тоже (независимо от настоящего возраста, кстати). Это подростковый мир, от всех отдельный и отгороженный, жестокий и запутанный, с непременным делением на “своих” и “чужих”. Его пространство — лабиринт, его персонажи должны быть “переназваны”. Все это причудливое построение неслучайно сравнивали с аниме, и автор неслучайно рисует мультфильмы. Но с этой “рисованностью” странная вещь: с одной стороны, очевидно, что в присущем роману “подростковом” ощущении все это легко представить как движущиеся рисованные картинки — какие-нибудь сериальные комиксы с эффектом 3D, что Дом и Лес легче вообразить не в обыденном городском пространстве, но в какой-нибудь сказочной Нарнии. С другой стороны, “Дом” невозможно всерьез вообразить как объемную картинку с человечками, — получится какой-то бал монстров, а мы ведь помним, что речь не о рисованных гоблинах, но о детях-инвалидах. И все же — за это огромное спасибо автору, — пусть мы помним, что герои такие, какие есть, именно потому, что они не такие, как мы, нас ни на минуту не пробивает на мелодраматический надрыв. Это не “Жизнь с Валерием Панюшкиным”, это просто другая жизнь. Пусть книжно-рисованная, но кто сказал, что она менее реальна, чем та, о которой пишут газеты. Тот сдвиг в ощущении реального-нереального, который в “Доме”, безусловно, присутствует, — он происходит в сознании читателя, но прежде он случился в сознании персонажей. Это двойное существование, “персонажное существование”, это присутствие одновременно “здесь” и “там” — неотъемлемая черта подросткового самоощущения (“подросткового”, добавим, независимо от возраста). Двоемирие “Дома” оправдано психологически: это ощущение героев и это самоощущение читателей.

Я сейчас, на самом деле, говорю о фэнтези, и роман Мариам Петросян действительно обретается в этой нише. Притом что он существенно отличается от большинства фэнтези для детей среднего и старшего возраста: это все-таки история не про волшебников. Если различать фэнтези, которые скорее сказка, и фэнтези, которые скорее роман, “Дом”, несомненно, второго рода.

Но коль скоро мы заговорили о фэнтези и о подростковых романах...

Всякая книга, как правило, имеет своего адресата. Есть, наверное, книги, которые адресованы всем, но их немного. Книги бывают для детей и для подростков (разновозрастных), для дам (независимо от пола), для умников и для модников, для дачников и для путешественников, для чтения в метро и для подарка начальнику, короче говоря, чтение чтению рознь, и читатели, однажды определившись со “своими” книгами, редко заглядывают на чужую территорию. Издатели и маркетологи любят книги с четкой “адресацией” или “нишей”: спрос на них стабилен и легко просчитывается. “Нишевые” книги еще называют “жанром”, в отличие от просто “литературы”, границы и “правила” которой размыты. Пространство “жанра” и пространство “литературы” могут пересекаться, но все-таки мы обычно держим в уме, что это разные пространства. У “жанра” свои классики, свои премии, свои фан-клубы, свои тиражи, в конце концов. Перемещение “жанрового писателя” в “литературу”, равно как обратный процесс — когда писатель с элитарной амбицией заглядывает в “жанр” и берет там что-то “по надобности”, — вещь нормальная и для истории литературы вполне обыкновенная. Внезапное появление Мариам Петросян с ее большим романом про детей (и — по большому счету — для детей) — явление именно такого порядка: она явилась в известной “нише”, но в итоге оказалась в шорт-листе “Большой книги”, и “Дом” перерос “фэн-заповедник”, сделавшись культовой книгой. Критики выстраивали для автора разного порядка ряды — от Ричарда Баха до Кена Кизи, и от Голдинга до Гальего. Последний ход, кстати, самый простой и механический, — ничего общего с черно-белой книгой Гальего у “Дома” нет, “Дом”, — повторюсь, — книга не про инвалидов и не про ужасы детства, “Дом” — это метафора изолированного мира, тут нет ужаса перед реальным миром, тут создается другой мир. Если мы попытаемся мысленно очертить круг благодарных читателей “Дома”, он, надо думать, совпадет с “клубами” Крапивина — с одной стороны (кстати, на сайте читательских рецензий1  Крапивин поминался чаще всего), и… Чака Паланика — с другой. Читатель “Дома” постарше фанов Джоан Роулинг, ему по нраву скорее Киплинг, нежели Толкиен, ему нравится прочитывать метафоры и складывать сюжетные пазлы, ему претит пафос, но он из тех, кто по многу раз перечитывает однажды полюбившуюся книгу. Это доверчивый читатель, он склонен очаровываться (в отличие от читателя “взрослого”, который предпочитает разочаровываться), он предан и будет читать все книжки Мариам Петросян, которые она еще напишет. Но она, похоже, не напишет. Она не прикидывается профессиональным писателем и, кажется, не вошла во вкус “литературной жизни”. У нее есть все шансы стать легендарным автором одной книги: ее читатели подобно ее персонажам склонны к созданию такого рода “легенды”. Ей ни к чему множить сущности: “Дом” — в своем роде эпос, мир в себе, он не выходит за границы себя и не нуждается в продолжении.

 1 http://www.livelib.ru/book/1000322337