Денис Колчин

А может, гражданская?

Об авторе | Денис Колчин родился в 1984 году в Свердловске. Закончил факультет журналистики Уральского государственного университета им. А.М. Горького. Публиковался в региональной и центральной прессе. Прошлая публикация в “Знамени” — “Признаем друг друга людьми” (2010, № 5).

В марте 2010-го и январе 2011-го России напомнили, что на ее территории идет война. Смертники подорвались в московском метро и аэропорту “Домодедово”, забрав с собой на тот свет 76 человек. Страна ужаснулась. До этого последний раз взрывы гремели в ее административном центре в августе 2004-го. За шесть лет отечественное общество, привыкшее более или менее выраженно реагировать только на события внутри Садового кольца, окончательно вычеркнуло из сферы своих интересов Кавказскую кампанию, начисто забыв о молодых ветеранах, южных мирных жителях и подпольщиках. Завершилось формирование параллельных реальностей. Тыловой — с ее офисной жизнью, оправданиями о хлебе насущном, мелкими городскими дрязгами. И фронтовой — с постоянными зачистками, горными рейдами, перестрелками. Естественно, при таком раскладе подробно обсуждать источники противоборства, его характер и возможные пути решения проблемы очень сложно. Ведь практически игнорируется сам факт непрекращающейся бойни, которую классифицировать до сих пор толком не могут. Труднопроизносимое, изредка употребляемое словосочетание “контртеррористическая операция” ничего в себе не несет, тем паче что сам режим КТО отменили еще весной 2009-го. А говорить о чертах, например, гражданской войны почему-то считается дурным тоном. Хотя вот уже на протяжении 16 лет за Тереком друг друга истребляют обитатели одного государства.

Беда с определениями возникла почти сразу, в 1994-м. Ни режима ЧП, ни объявления о начале боевых действий. Только пресловутое “наведение конституционного порядка”. Период 1996—1999-го вообще “выпал” из темы. В 1999-м стартовала вышеупомянутая КТО. После ее официального финала власть даже не потрудилась придумать адекватное название ежедневной череде кровопролитий. Термин “война” стараются не использовать. Но если взять шире, то становится ясно, что и на общественном уровне присутствуют те же “неполадки”. Мы категорически не хотим разобраться в происходящем: вот элементы гражданской войны, вот — колониальной, вот — партизанской, вот — контрпартизанской… Кроме того, почти никого не беспокоят причины, по которым люди берутся за оружие и уходят в лес. Для нас та сторона предстает лишь в виде кошмарных смертников, рвущихся в Первопрестольной. А кто они, каковы их цели, мотивы, организация? Страна не желает задаваться этими вопросами… Не думать о неприятном гораздо удобнее, чем изучить, постараться понять, сделать выводы, попытаться поработать над своим восприятием действительности и покончить с нынешним абсурдом.

Довольно точно подметил правозащитник Александр Черкасов: “У нас принято повторять: кто платит, тот и заказывает музыку. Но что могут сказать о деньгах люди, которые понимают свою скорую смерть? Скорее популярность этой версии говорит о том, насколько мы далеки от происходящего… Идет война, но народ воспринимает ее как нечто чужое и далекое. У нас все, что находится за МКАД, — как будто чужое…” (Александр Черкасов: “Взрывы — это месседж”, OpenSpace.ru, 1 апреля 2010).

Нынешняя кавказская информационная политика “отражает, выражает и защищает” интересы не общества и не народа, а только лишь корпорации, именующейся “российское правительство”, сегодняшним представителям которой нужна легитимная причина для того, чтобы как можно дольше оставаться у руля. Значит, нужны позитив и негатив. Позитив — все у нас хорошо, бандиты практически уничтожены, народы Северного Кавказа дружно осуждают терроризм. Благодаря мерам, принимаемым нашими талантливыми руководителями, угроза постепенно сходит на нет. Негатив — несмотря на вышеперечисленные успехи, враг еще скрывается, не дремлет и угрожает, потому следует сплотиться вокруг президента и премьера, поддержать их мудрые компетентные предложения (покуда коней на переправе не меняют) и, не паникуя, сообща дать отпор экстремизму. Оба подхода представляются “на суд публики” одновременно. Учтем чуть ли не полнейшее отсутствие на страницах ведущих изданий и в эфире основных телеканалов аналитических рассуждений, не попадающих в кремлевский “вектор”, подразумевающий изложение вышеприведенных схем. Между тем, позиция населения, думающего, что на Кавказе у России дела идут отлично, несомненно выгодна Кремлю, поскольку, при подобном раскладе, рассуждения граждан “на тему” идеально совпадают с той системой “действительности”, которую предлагают правительственные политтехнологи.

Вместе с тем, как отмечал эксперт Григорий Шведов: “Ни о какой объективности речи нет. Никакого объективного представления не существует. Существует в разной степени стереотипная информированность. Российское сообщество — даже интеллектуальная, читающая публика, такой ее узкий сегмент, как интернет-пользователи, — не представляет себе в достаточной мере, что же действительно делается на Северном Кавказе… К сожалению, главная причина кроется в самих россиянах, не заинтересованных в том, чтобы искать и находить сведения. Они довольствуются имеющимися у них данными. Они не ориентированы на критическое мышление” (“Северный Кавказ — Terra Incognita для современной России”, Накануне.RU, 31 июля 2009).

Кстати, знакомая из пресс-службы МОБ (милиции общественной безопасности) за дружеской беседой поделилась, что руководство предлагало ей сгонять в командировку в Грозный, отвлечься от рутины, развеяться. То есть в “горячие точки” сейчас ездят отдыхать… Видимо, правильно один приятель, лейтенант ВВС, промолвил: “У тебя что — чеченский синдром? Там резня будет идти вечно. Забей, и не думай об этом. Люди привыкли, им проще не замечать”. Товарищ не парится. Ему самому на Кавказе не довелось побывать. Таковы частности тотальной отрешенности страны от ее собственной войны.

Конечно же, то, что сейчас творится на Кавказе, носит черты гражданской войны. Стрельба ведется людьми, за исключением иностранных наемников и добровольцев, имеющими российские паспорта. Достаточно посмотреть сводки республиканских МВД. В отчетах о боестолкновениях приводятся года рождения убитых боевиков — 1988-й, 1989-й, 1990-й, 1991-й… Ушедшие в лес по каким-то конкретным причинам простые ребята. А кто их ликвидирует? Соотечественники.

Мнение востоковеда Алексея Малашенко: “Я бы это назвал латентной гражданской войной. Потому что все, что мы наблюдаем, продолжается примерно с 1994 года… Если бы мы говорили о другом государстве, другой стране, думаю, что все бы однозначно признали, что это гражданская война… Когда наши руководители говорят о том, что мы имеем дело с бандитами, я не согласен. Потому что бандитизм не может растянуться почти на два десятка лет…” (“Эхо Москвы”, 2 июня 2010). Кстати, однажды в Екатеринбурге проводился “круглый стол” на тему военной журналистики. На предложение подумать о том, почему чеченская, ингушская, дагестанская молодежь выбирает партизанское движение, многие из присутствующих отрезали: “Они бандиты!” “Ну, знаете… Нельзя вот так навешивать на целое идеологическое, социальное и политическое явление криминальный ярлык…” “Нет, они — бандиты!” — было произнесено с еще большей категоричностью. А надо заметить, на мероприятии присутствовали не только представители ведомственных СМИ и сотрудники пресс-служб, которым по должности положено отстаивать подобную точку зрения, но и гражданские журналисты, ранее ездившие по разным “горячим точкам”, плюс учащиеся журфаков.

Впрочем, нынешняя война для Кавказа обладает не только чисто гражданским “общественным” измерением. Постараемся не забывать, что она — братоубийственная. Основной ударной силой правительства в регионе является местная милиция. Она же — главная мишень для подпольщиков, тоже здешних обитателей. Практически те механизмы замирения кровников, которые предусматривают обычаи, невозможно задействовать, поскольку речь идет об определении идентичности. Первые держат над головой зеленое знамя ислама. Вторые — российский триколор. Довольно часто многие из них даже толком-то и не в состоянии детализировать то, за что они выступают, но им твердо известно — против кого. А еще в их среде есть третьи, отлично понимающие, чего хотят, и готовые убивать ради этого. Даже единоверцев, даже представителей своих национальностей. Конечно, в происходящем мало удивительного. Так было при Петре, при Ермолове, при Барятинском, при советской власти, при Дудаеве и Масхадове. Так и сейчас. Ситуация вряд ли когда-нибудь поменяется в корне. Жестокость — непременная черта Кавказа. Верного способа избавиться от нее пока не придумали. Ингушский правозащитник Магомед Хазбиев абсолютно верно заметил в 2010 году в интервью: “Есть много примеров, как людей заставляют брать в руки оружие. Один из них в рассказе матери, у которой недавно убили сына. Она говорит, что ее сына забрали в милицию и несколько дней страшно пытали, насиловали, унижая его мужское достоинство, но он на себя ничего не взял и его отпустили… Через пару дней он ушел из дому. Больше он не вернулся. Ингуш не простит униженную честь, убитого или похищенного брата. С каждого спросят. Если не завтра и послезавтра, то через год или через десять лет” (Лидия Михальченко, Магомед Хазбиев: “Ингуш не простит униженную честь”, http://www.ingushetiyaru.org, 16 января 2010).

Если рассматривать кавказские силы, воюющие за интересы Москвы, то для начала стоит упомянуть республиканские МВД и УФСБ. Естественно, среди местных силовиков у подпольщиков есть масса агентов — родственники, сочувствующие или целенаправленно внедренные. Например, в марте 2010-го в ингушском ауле Экажево, во время операции по ликвидации стрелка-проповедника Саида Бурятского, задержали 15 пособников боевиков. Пять из них оказались действующими сотрудниками правоохранительных органов (“Убитый в Ингушетии Саид Бурятский готовил крупномасштабный теракт”, Lenta.ru, 5 марта 2010). Получается замкнутый круг. Милиция и региональные спецслужбы охотятся на моджахедов, моджахеды знают многое из того, что творится в милиции и спецслужбах. Свои люди у душманов почти везде. Кто же идет на службу в тамошние МВД и УФСБ? Желающие отомстить, желающие заработать, желающие просто работать, желающие самоутвердиться, желающие добыть необходимую информацию и желающие потрудиться на пользу государству и обществу. В условиях партизанской войны рискуют представители каждой категории. Кто-то погибает, кто-то теряет здоровье, кто-то продолжает “тянуть лямку”, кто-то подает заявление. Как сказал журналисту Орхану Джемалю уволившийся рядовой ингушский страж порядка: “…Моя мать меня об этом тоже просила. В Ингушетии все матери милиционеров просят сыновей об одном и том же. У нее как раз день рождения был, ну вот я ей такой подарок и сделал, больше мне ей подарить было нечего…” (Орхан Джемаль, “Подвиг мента, начальству — висяк”, “Новая газета”, № 17, 17 февраля 2010).

Следующая группа — те, кто сражается за Россию исходя из политических соображений. Вернее — сражались. Подразумеваю батальоны “Восток” и “Запад”, расформированные в 2009-м. Личный состав первого при Дудаеве бился за независимость, однако во время новой чеченской кампании перешел на сторону РФ. Командовал им Сулим Ямадаев. Что касается второго, то его ветераны сразу же выступили против моджахедов, дрались и с Дудаевым, и с Яндарбиевым, и с Масхадовым. Этими ребятами руководил Саид-Магомед Какиев. Численность данных подразделений — отдельная “песня”. Весной 2008-го у Ямадаева имелось 580 “штыков”, а в ноябре — 284. В том же месяце в составе “Запада” числились 150 человек (Ирина Гордиенко. “Восток” — дело мокрое?”, Новая газета, 384, 13 ноября 2008). Однако, по прочим сведениям, ранее “Восток” и “Запад” насчитывали по 1500 “юнитов” (доклад “Пытки в Чечне: “стабилизация” кошмара”, ПЦ “Мемориал”, 2006). Востоковед Сергей Маркедонов так оценил сложившееся в 2009-м положение: “Каждый для себя сам решает, куда идти, на чем остановить выбор. Но, в принципе, ситуация рискованная. Особенно когда в республике сложные социально-экономические условия и альтернатив не предложено. Батальон “Восток” попал в немилость, его расформировали. А дальше что? Не страшно, что люди уйдут в противоположном направлении, отнюдь не в пророссийском? Ведь они не станут руководствоваться абстракциями, пропагандистскими терминами” (“Выстрелы в Дубае: почему покушались на Сулима Ямадаева?”, Накануне.RU, 31 марта 2009).

Наличие третьей группы характерно только для Чечни. Имею в виду структуры, укомплектованные амнистированными боевиками. В апреле 2006-го экс-премьер республики Михаил Бабич достаточно определенно отозвался о них: “Не нужно вводить себя в заблуждение, что это регулярные части, которые будут выполнять федеральные задачи. По-видимому, это части, которые будут выполнять некие свои задачи. А вот насколько они будут коррелироваться с задачами федерального центра, неизвестно” (“Новая чеченская армия угрожает Москве”, http://www.axisglobe-ru.com). Кадыров с максимальной пользой для себя применил основную массу капитулировавших. Предоставил им креативную идею — идею де-факто свободной Чечни под его знаменем. И люди пошли за ним. Вместе с тем, они не утратили прежних контактов, связывающих их с лесом. Потому въедливый исследователь наблюдает причудливую картину, когда кадыровцы и боевики отстреливают друг друга, но порой помогают друг другу “новостями” или, в ряде случаев, даже огнем. Кроме того, статус “верных соратников Рамзана” дает защиту от кровников и возможность осуществить кровную месть, не опасаясь возмездия, поскольку автоматически посягнувший и его семья окажутся в разряде “участников бандформирований”, официально подлежащих уничтожению.

Сегодня на Кавказе против наших войск, прежде всего, действуют собственные сограждане, решившиеся на вооруженное сопротивление. Кто-то хочет “отплатить сторицей”, кого-то в лес толкают социальные факторы, кто-то уходит по идеологическим, религиозным причинам. Кого-то банально “довели”, и единственное, что остается, взять автомат и начать партизанить. Александр Минкин: “Внизу, на Кавказе, бедняки пошли в лес собирать черемшу, попали под бомбёжку и погибли. Нам сказали: по ошибке. Нам сказали, что с воздуха их приняли за боевиков и долбанули. А потом нашли тела. А на телах раны от ножей. Таких ран осколки ракет, снарядов и мин не оставляют. А ножом с вертолёта не зарежешь. Попробуйте объяснить кому-нибудь на Кавказе, почему “бомбить” нищих сборщиков черемши — можно, а в московском метро взрывать бедных работяг — нельзя” (Александр Минкин, “Восставшие из сортира”, “Московский комсомолец”, № 25314, 30 марта 2010). В ноябре-декабре 1994-го те же чеченцы дрались преимущественно из-за политики. Но в 1995—1996-м, после того, как артиллерия и авиация перепахали Грозный, Гудермес, горные и предгорные аулы, про красивые объяснения практически не вспоминали. Нужно было мстить. И люди мстили. В августе-сентябре 1999-го, во время дагестанской операции, главную роль сыграли политико-религиозные соображения. Однако, покинув Дагестан, война вернулась в Чечню. Грозный подвергся повторному разрушению. В горах провели масштабную жесткую зачистку. И вновь речь зашла о мести. Путинская десятилетка для кавказского сопротивления стала коктейлем из разнообразнейших мотивов: мысли о свободной Ичкерии, о имарате от моря до моря, о шариате, о расплате с гражданским населением РФ, которое “потворствует” боевым действиям налогами и отправкой детей в армию, о растущих счетах к милиции и “эскадронам смерти” УФСБ за внесудебные расправы… За 16 лет конфликта выросло целое сражающееся поколение, не знающее ничего иного. Поколение, чьими основными чертами являются чувства ужаса, боли, ожесточения, вседозволенности, а также непримиримость и отчаянная храбрость.

Кроме “туземцев”, на Кавказе присутствовали и присутствуют добровольцы из арабских государств, из исламских стран Африки, из Турции, Ирана, Афганистана, Пакистана, Средней Азии, Закавказья, Боснии, Албании, из Крыма. Приезжают из-за религии, чтобы вести джихад “во имя Аллаха”. Арабы вообще в 1996—1999-м организовали целую сеть тренировочных лагерей. Николай Асташкин: “…одним из них руководил сам “Черный араб” (Хаттаб. — Д.К.), у которого обучались около 100 иностранных наемников и несколько особо отличившихся чеченцев. В “Абуджафар-лагере” делался упор на обучение методам ведения партизанской войны. В “Якуб-лагере” курсанты специализировались на изучении тяжелого вооружения. В “Абубакар-лагере” растили асов-диверсантов. “Давгат-лагерь” готовил мастеров идеологической пропаганды” (Николай Асташкин, “По волчьему следу. Хроники чеченских войн”, Москва, “Вече”, 2005). Первым амиром некавказских моджахедов был знаменитый полевой командир Хаттаб, приехавший в Чечню в 1995-м и погибший в 2002-м. Его сменил Абу аль Валид, которого убило во время артобстрела в 2004-м. Новым амиром стал Абу Хафс аль Урдани. В ноябре 2006-го спецназ “достал” его в Хасавюрте. С тех пор зарубежными волонтерами-мусульманами на территории региона руководит Халед Юсуф Мухаммад аль Элитат.

Но есть еще интересный момент. Современное антироссийское кавказское сопротивление все больше обретает славянские черты. В 1990-е в Чечню прибывали наемники. Но в 2000—2010-м силу набирает следующая тенденция — русские идут к боевикам и начинают занимать “в горах” не самые последние должности. В 2002-м возле ингушского аула Галашки действовал отряд полевого командира Виталия Смирнова (он же — Абдул-Малик) (“Чеченские террористы устали ждать”, Lenta.ru, 26 сентября 2002). В 2003-м в Центральную Россию для совершения диверсий забросили группу Павла Косолапова (Мохаммеда) (“Теракты в российских городах организовывал русский мусульманин Павел Косолапов”, NEWSru.com, 13 января 2005). Другую группу, которую удалось разоблачить, возглавлял Максим Понарьин (“Должники Родины, судьба воронежского “взрывателя” и бездомные художники: обзор воронежских СМИ за неделю”, ИА REGNUM, 26 февраля 2006). Все эти люди, ставшие мусульманами, принимали решения явно не из-за боязни того, что им отрежут голову, и не потому, что их обуревала жажда наживы. Тут, по-видимому, побудители принципиально иного свойства. Вероятно, мировоззренческого и психологического.

Вышло так, что современная Россия не в состоянии предоставить стреляющему Кавказу более или менее приемлемую для него модель существования и развития, но, параллельно, не хочет отпускать регион в самостоятельное плавание. Безработица, коррупция, беспредел силовых ведомств, которым необходимо отчитываться о промежуточных результатах борьбы с подпольем, естественно, мало привлекательны. Но поскольку альтернативы нет, возникают неофициальные, или даже иногда — антиофициальные, структуры. В частности, “имарат Кавказ” (условное административное образование, обозначающее территорию, на которой действуют боевики. — Д.К.), предлагающий свои проекты обустройства реальности — вооруженный джихад и шариат. Данный посыл находит отклик в среде горской молодежи. И не только горской. Как выясняется, русским Кавказа креатив мусульманского сопротивления не всегда чужд. И потому вопрос обретает особенную остроту. Ведь хотя бы осмыслить мотивы и задачи противников (в подавляющей массе — собственных сограждан) мы не можем. Привлечь какой-то обновленной позитивной системой ценностей — тоже. А если не хватает ума, знаний и внутренних сил для изменения сложившегося порядка, то что остается? Правильно. Воевать.

Упомянутый выше “имарат Кавказ” был провозглашен в октябре 2007-го. С этого момента, “по документам”, боевики дрались уже не за “самостоятельную Ичкерию”, а за регион более крупный. Четыре вилайята — Дагестан, Нохчийчо (Чечня), Галгайче (Ингушетия и Северная Осетия), объединенный вилайят Кабарды, Балкарии и Карачая (КБР и КЧР), — составляют земли, нуждающиеся, по мнению моджахедов, в освобождении от России. Хотя, надо заметить, партизанские отряды активно действовали в перечисленных регионах и до 2007-го. Тогда же полевой командир Доку Умаров, лидер нового образования, заявил: “Кавказ оккупирован неверными и вероотступниками и является Дар аль-Харб, территорией войны, и наша ближайшая задача состоит в том, чтобы сделать Кавказ Дар-эс-Салам (территорией мира), утвердив шариат на его земле и изгнав неверных. Во-вторых, после изгнания неверных мы должны вернуть себе все исторические земли мусульман, и эти границы находятся за пределами границ Кавказа” (Official Release of the Statement by Amir Dokka Umarov about the Declaration of the Caucasus Emirate (full transcript of the video released 20 November 2007)). То есть налицо две программы. Программа-минимум — изгнание армии за Терек, а в перспективе — за Кубань. Программа-максимум — экспансия. Что касается норм шариата, то это, например, отсечение руки за воровство, избиение камнями за прелюбодеяние, смертная казнь за предумышленное убийство, 80 плетей за употребление алкоголя и наркотиков. Вместе с тем порядки “свободной Ичкерии” продемонстрировали, что репрессии по национальному, религиозному, политическому признаку никуда не исчезают.

“Имарат Кавказ” может быть чреват похожими, мягко говоря, недостатками. Но главная проблема — экспедиции, миграция войны. Нечто подобное произошло после ухода советских войск из Афганистана. Публицист Ксения Мяло: “…вялая оборона сменяется открытым отступлением, которое в свой черед превращается в паническое бегство. И, разумеется, рассматриваемый в этом контексте вывод ОКСВ из Афганистана — к тому же и без создания надежного политического тыла в оставляемой стране — был шагом вовсе не к миру, а к перенесению “Афганистана”, то есть разогревания военно-политической нестабильности на южной дуге, на территорию СССР, а затем России” (Ксения Мяло, “Россия и последние войны ХХ века”, М.: “Вече”, 2002). То же самое началось на Кавказе в 1996-м. Армия покидала Чечню, но война шла буквально по пятам, так как моджахеды сразу стали делать вылазки в Дагестан, Ингушетию, Северную Осетию. Самый яркий пример — август-сентябрь 1999-го: вторжения в Ботлихский и Новолакский районы РД, восстание аулов “Кадарской зоны”. Кроме того, недавно 2010 год выявил свежие опасные симптомы. Весной-летом на Урале, в Башкирии, МВД, ВВ и спецназ охотились за двумя группами боевиков-исламистов. А осенью на Нижней Волге, в Астрахани, задержали другую группу, терроризировавшую городскую милицию в течение нескольких предыдущих месяцев (Денис Колчин. “Война, которой для нас нет”, “Часкор”, 20 декабря 2010).

Никакое диверсионно-партизанское движение не может существовать автономно, пускай даже его бойцы — самые крутые в мире. Им нужна еда, вода, медикаменты. Только лояльно настроенное население в состоянии предоставить требующееся. Только местные, сочувствующие “лесным братьям”, укроют их во время масштабных зачисток “зеленки” или в холодное время года. Только местные выкупят у солдат оружие или боеприпасы и потом передадут их подпольщикам. Только “аборигены” выведут иностранных добровольцев-мусульман из окружения тайными тропами, а также известят партизан о передвижениях отрядов правительственных войск. Не зря в МВД северокавказских республик горные и предгорные районы без обиняков называют “пособнической базой”. Ведь кроме “моральной” и “материальной” поддержки боевикам предоставляется помощь живой силой. Личный состав душманских подразделений регулярно пополняется молодежью. Доходит до того, что их сторону принимают дети милиционеров. Например, 11 сентября 2010-го штурмом взяли квартиру в дербентской многоэтажке. Убит один моджахед — 26-летний сын главы городского уголовного розыска (Полит.Ру, 11 сентября 2010).

Генерал Николай Сивак в мае 2008-го признавал: “Отток молодежи в ряды боевиков по-прежнему имеет место, многим из тех бандитов, которых мы ловим в горах, от силы двадцать лет. То есть некоторые молодые ребята поддаются агитации ваххабитов и, к сожалению, уходят в горы… Местное население либо поддерживает бандгруппы, либо относится к ним нейтрально, не противодействует им и не сдает их федеральным силам. Если бы не такое отношение жителей, с бандгруппами давно было бы покончено” (Александр Тихонов. “Чечня: мир приходит — проблемы остаются”, “Красная звезда”, 20 мая 2008). Но ведь это абсолютно естественно! Простому чеченцу, дагестанцу или ингушу гораздо ближе родич, ушедший в лес, нежели представители государства, сидящие на блокпостах или увозящие неизвестно куда его односельчан. После подрывов смертниц в московском метро, в марте 2010-го, Президент РФ Дмитрий Медведев заявил, что надо ввести равную меру ответственности для “содействующих” и непосредственных исполнителей диверсий. Мол, тот, кто “варит суп для террористов”, должен нести наказание, по суровости не отличающееся от наказания, которому подвергают осужденного подпольщика (Виктор Хамраев. “20 лет без права суп варить”, “Коммерсант”, № 129 (4429), 20 июля 2010). Ну тогда чего уж мелочиться? Ради предотвращения терактов проще отправить за Терек армию, ВВ, милицию. Планомерно окружать каждый аул, предварительно ровнять артиллерией и авиацией, а потом занимать развалины, пристреливая любого, кто уцелел. Зато — ни “бандитов”, ни “пособников”. Красота. Но вряд ли поможет. Даже депортация 1944-го оказалась неэффективной. Чеченские партизаны продолжали сопротивление до 1957-го, пока высланных не вернули на родину.

Вместе с тем, поддержка носит протестный политико-идеологический характер. Журналист Надира Исаева: “Сами по себе коррумпированная власть, коррумпированная милиция, беспредел в милиции, такой же, как по России и, наверное, где-то хуже, порождают антигосударственные настроения в целом и, соответственно, симпатии к тем людям, которые уходят в леса” (“Радио Свобода”, 6 сентября 2010).

Ясное дело, что “имарат Кавказ”, появись он в качестве реального государства в обозримой перспективе, скорее всего, станет на какой-то, малый или продолжительный, период, заурядной территорией взаимных разборок, территорией вооруженной борьбы различных сил друг с другом, как бывало в Чечне после 1991-го или после 1996-го. Но ведь таковы мысли по поводу того, чего нет, а значит — наличествует почва для идеализации проекта альтернативного общественного устройства, для противопоставления его существующим на Кавказе официальным порядкам. В принципе, ничего странного. Стандартная человеческая психологическая установка, в основе которой — надежда на лучшее.

Сегодня все источники “субсидирования” кавказского подполья — внутренние. Существует специальная мзда, которой облагаются тамошние коммерсанты, предприятия, финансовые учреждения. Есть основания полагать, что именно из-за отказа энергетиков платить подорвали Буйнакскую ГЭС и похитили главного инженера “Сулакского гидрокаскада” летом 2010-го. Журналистка Юлия Латынина: “В случае же, когда объекты инфраструктуры взрывают — это чаще всего акт вымогательства. Взрывают сотовые вышки, а потом приходят к компании и просят на закят (военный налог. — Д.К.). Взорвали сейчас несколько раз в Дагестане железную дорогу — тоже понятный намек. В эту логику эксов-вымогательств превосходно вписывается и взрыв на Баксанской ГЭС: ничего такого, что причинит неудобства населению, но серьезный намек на то, что надо платить” (Юлия Латынина. “ГЭС и экс”, “Новая газета”, № 79, 23 июля 2010).

Иной “канал жизнеобеспечения” — бюджет. Деньги из казны поступают в республики СКФО, распределяются по территориям и “направлениям”. Затем местные чиновники выкупают у подпольщиков свою жизнь. По неофициальным данным, две трети глав администраций горных районов Дагестана таким образом тратят средства налогоплательщиков. Журналист Тимофей Борисов: “Спецслужбам давно известно, что бандиты обложили данью многих из тех, кто сидит в высоких кабинетах. И те за свое спокойствие безропотно платят… потому что деньги — не кровно заработанные, а разворованные из бюджета” (Тимофей Борисов, “Боевики с протянутой рукой”, “Российская газета”, 17 июля 2009).

Третий способ “пропитания” — большая дорога. Ограбления государственных служащих, бизнесменов, банков, пенсионного фонда, инкассаторских и почтовых машин. Так, 7 октября 2010-го в дагестанском ауле Белиджи на 2,5 миллиона рублей подпольщики обчистили местное отделение ПФ (“В поселке Белиджи произошло разбойное нападение на кассу местного отделения Пенсионного фонда”, РГВК “Дагестан”, 7 октября 2010). 16 сентября в Грозном 3 миллиона “деревянных” вынесли из дома начальницы отделения “Почты России” (“В Грозном ограбили начальника отделения Почты России на 3,1 млн руб.”, РИА “Новости”, 16 сентября 2010). Продолжать можно бесконечно. Похожим образом действовали абреки, большевики и польские социалисты в начале ХХ века. Шли по пути самообеспечения. Нынешняя ситуация показывает, что современные кавказские душманы хорошо переняли опыт своих предшественников, а также тактику, использовавшуюся различными революционерами, действовавшими в Российской империи.

Оружие и боеприпасы боевики покупают. В первую очередь у самих военных. У солдат, у офицеров… Иногда речь идет о пачке патронов за бутылку спиртного или порцию “дури”. Ветеран Второй Чеченской, писатель и журналист Аркадий Бабченко: “В этом углу забора есть небольшая щель, и здесь уже образовался рынок. По ту сторону весь день сидят чеченята, с нашей стороны подходят солдаты, предлагают свой товар — тушенку, соляру, камуфляж… Комбат поймал двоих новобранцев из противотанкового взвода. Они пропихнули чеченятам несколько цинков с патронами, нажрались водки и уснули около щели” (Аркадий Бабченко. “Аргун”, журнал “Новый мир”, № 9, 2006).

Впрочем, не у всех бизнес мелкий. Например, “стволы”, найденные силовиками в тайниках, частенько опять попадают к своим “лесным” хозяевам. Только обновленным маршрутом. Вот что рассказывал журналисту Вадиму Речкалову в феврале 2005-го сотрудник чеченского УФСБ: “Часть оружия уходит к боевикам через военизированные структуры, которые здесь недавно созданы. Милицейские полки, в которые переформирована Служба безопасности Кадырова. Пособническая база там — от 15 до 30 процентов… Вот изымают эти милиционеры схрон. Оружие, как правило, на склады не сдается и на учет не ставится, хотя это необходимо делать… Многие стволы, после того как их изъяли из схронов, просто продаются боевикам” (Вадим Речкалов, “Горы в законе”, “Московский комсомолец”, 14 февраля 2005).

В 2010-м один из зарубежных представителей подполья пояснил, что моджахедам помогают министры кадыровской Чечни. По его словам, в расчете на будущее они поставляют партизанам оружие и боеприпасы (“Чеченские боевики получают деньги и оружие от окружения Рамзана Кадырова, заявил брат главного террориста Умарова”, NEWSru.com, 27 января 2010). Официальный Грозный тогда, естественно, принялся яростно опровергать информацию. И действительно, заявление сопротивления можно было списать на пропаганду, если бы не аул Алхазурово. 5 февраля 2010-го возле этого предгорного селения бойцы уфимского спецотряда ВВ “Булат” и армавирского спецотряда ВВ “Вятич” натолкнулись на духов. Завязалась перестрелка. В дальнейшем российские военные рассказали, что сотрудники чеченского батальона “Север”, прикрывавшего их с тыла, поддержали моджахедов огнем. То есть спецназ, по сути, начали долбить с двух сторон. Четверо уфимцев и один армавирец погибли. “Севером” в той операции руководил заместитель командира подразделения Абдул Муталиев (“Бойцы уфимского отряда спецназа ВВ, воевавшие на Кавказе, обвинили чеченский батальон “Север” в измене”, Накануне.RU, 15 июля 2010). Что ж, выступающий от лица “имарата Кавказ” имел полное право сказать не только про кадыровских министров, но и про кадыровских стрелков.

Необходимое оружие достают и во время нападений. 21-22 июня 2004-го, зачищая Ингушетию, подпольщики заняли склад республиканского МВД, откуда на двух грузовиках вывезли почти 1200 единиц “огнестрела” и 70 тысяч боеприпасов (Александра Ларинцева. “Пятигорск закрыл дело Назрани”, “Коммерсант”, № 18 (4559), 3 февраля 2011). А в декабре 2004-го кабардинские “лесные братья” разгромили нальчикский Госнаркоконтроль, вынеся из его помещений 253 пистолета и автомата (“Облом “Сейфуллаха”, “Спецназ России”, № 3 (163), март 2010). Кроме того, практически постоянно табельное вооружение пропадает у отдельных милиционеров, расстреливаемых по городам и аулам, становясь трофейным. Правда, бывали случаи, что его просто отбирали у избиваемых правоохранителей.

По мнению автора, все вышеупомянутое дает основания для спора с некоторыми коллегами, утверждающими, будто подполье сражается только из-за мести или из-за непричастности к бюджетным потокам, а то и просто ради самого процесса противостояния. Безусловно, месть остается главным побудительным фактором, главной причиной, толкающей людей в лес. Что касается денег, то мы уже подробно рассматривали схемы финансирования отрядов моджахедов — дань, федеральные субсидии регионам, налеты. Само собой, многие из ветеранов сопротивления давным-давно “вошли во вкус”, стали бойцами до мозга костей, своеобразными “людьми войны”. Но абсолютизировать данный психологический аспект не нужно. Вместе с тем, нельзя забывать — мы имеем дело с представителями двух поколений. Первому пришлось находить новые способы выживания посреди грянувшей в 1994-м катастрофы. Второе выросло на войне. Естественно, они чаще полагаются на “калаши” и “макаровы”, нежели на какие-то амнистии или обещания. У них есть свои идеи обустройства родного пространства. Кому-то эти замыслы могут показаться бредовыми, неприемлемыми, сомнительными… Но справедливо ли отрицать сам факт существования?

Кроме того, недоумение вызывают сообщения коллег о стабилизации обстановки в Чечне. Ведь одновременно, чуть ли не каждую неделю, там проводятся спецоперации. 2010 год был особо показателен. В августе душманы зачистили Центорой — родовой аул главы ЧР Рамзана Кадырова. В октябре моджахеды атаковали республиканский парламент в Грозном. А в начале нынешнего года один из ветеранов рассказал: “…Совсем недавно общался по телефону со своим другом — чеченцем, бывшим “афганцем”, и поинтересовался насчет того, как там у них обстоят дела… Тем, кто воевал в Чечне на стороне федералов, там появляться крайне опасно, поскольку в Грозном и его окрестностях шастают многочисленные группы “индейцев”, которым глубоко насрать и на Кадырова, и на всю остальную чеченскую и российскую власть. Они самолично вершат судьбу попавшего в их руки человека, и горе тому, кого они заподозрят в связях с силовыми структурами РФ” (http://www.navoine.ru/articles/1241).

Удивительно читать и о том, будто ингушское подполье в эпоху президента Мурата Зязикова не являлось отлаженным механизмом и не числилось в нем известных личностей, за исключением амира Али “Магаса” Тазиева. Почему? Да потому, что подразделение моджахедов джамаат “Шариат” работало на территории Ингушетии с 2000 года. “У истоков” ингушского сектора движения стоял полевой командир Ильяс Горчханов, убитый в 2005-м. Кстати, незадолго до смерти Горчханова в Северной Осетии возник джамаат “Катаиб аль Хоул”. Создатель — Алан Дигорский (амир Саад). Самая резонансная акция отряда — уничтожение вертолета Ми-8 в сентябре 2006 года под Владикавказом. Тогда погибли 12 военных. С тех пор участники “боевки” не предпринимали серьезных вылазок, сосредоточившись на отстреле высокопоставленных республиканских милиционеров и чиновников.

При нынешней политической системе, господствующей в России, вариант дальнейшего развития событий на Северном Кавказе есть только один — подавление сопротивления. За последние десять лет отечественная власть продемонстрировала, что для нее подобный способ предпочтителен. Не предпринималось никаких попыток найти компромисс путем диалога с теми, кто скрывается в лесу и не хочет складывать оружие. Определенная часть боевиков сдалась. Из них навербовали кадыровскую милицию и опять бросили в горы на поиски непримиримых. Полевые командиры разных уровней стабильно уничтожаются год за годом. На месте убитых появляются новые — не менее амбициозные, не менее храбрые и не менее жестокие. Спецназ, милиция и ВВ отправляются в рейды, в ответ смертники рвутся и рвутся на улицах российских городов. В 2009—2010 годах федеральные силы в южных районах Ингушетии и Чечни провели три крупномасштабных наступления. Результатов — ноль. Осенью 2010-го в Дагестан ввели “временный контингент” внутренних войск. Результатов — ноль. Зато — потери, потери, потери… К сожалению, вряд ли стоит ожидать изменений в сознании наших “сильных мира сего”. Если в XVIII—XIX веках и при Советах было так, то с какой стати в начале XXI столетия должно сделаться по-другому? Даже в случае “перезагрузки” властного аппарата не надо себя обнадеживать. Скажем, те же большевики. Работали на крушение царизма, а отношение к северокавказским народам во многом продублировали.

Второй вариант — отступление. Теоретически он обсуждаем. Но практически... Режим еще не до такой степени ослаб, чтобы спасаться бегством и предоставлять проблемные регионы самим себе. Да и вообще, убраться за Терек без последствий не получится. Вспомним хотя бы 1996-й. Подписали в августе Хасавюртовские документы. И не успела армия покинуть Чечню, как партизанская война возобновилась. Все войска ушли из Ичкерии лишь в декабре, потеряв, по официальной статистике, еще около сотни убитыми. А уже в ноябре, в Каспийске, диверсанты подорвали жилой дом, в котором были прописаны семьи пограничников. И пошло-поехало… Набеги не прекращались вплоть до начала крупной кампании. А по некоторым данным, летом 1999-го, когда боевики заняли несколько дагестанских аулов, в Москве обсуждался план, согласно которому предполагалось оставить и эту республику. Правда, в конце концов приняли иное решение. Вот и сейчас, или в будущем, отход повлечет продолжение кровопролития. Говорил же Доку Умаров, что, освободив Кавказ, моджахеды направятся в другие “исторически мусульманские” регионы. Значит, на очереди окажутся Краснодарский край, Адыгея, Ставрополье.

Третий вариант — идеальный. Равноправный обмен мнениями. Причем не с главами субъектов Федерации. С ними вести переговоры бессмысленно — они ведь не занимаются партизанской борьбой. Нужно контактировать с такими людьми, как Доку Умаров, Асламбек Вадалов, Тархан Газиев, то есть с лидерами “лесных братьев”. Да, за ними много чего числится. Но и наши правители не ангелы. А иного пути для прекращения резни (если, конечно, мы действительно хотим ее прекратить) нет. Естественно, надо разрабатывать программу предложений, учитывающую не только наши интересы, но и пожелания подпольщиков, содержащую гарантии того, что боевиков не перебьют, когда они спустятся с гор, и что после достижения договоренностей шахиды не примутся взрываться с удвоенной силой. Готовы ли к обмену мнениями кавказские моджахеды — вопрос открытый. Нам гораздо важнее, готовы ли российские власти и российское общество. Возможно, часть населения поддержала бы переговоры, но возлагать на нее большие надежды не нужно. За шестнадцать лет новейшей Кавказской конфронтации в России не зафиксировано ни одного массового протеста с требованием остановить боевые действия. Никто не перекрывал железные дороги с целью остановить эшелоны, никто не осаждал военкоматы, стремясь пресечь отправку своих детей на бойню. Очередную войну страна по-прежнему воспринимает с молчаливой покорностью.

В ближайшие годы ситуация на российском Кавказе, по-видимому, не изменится. Та же партизанщина, те же диверсии в Чечне, Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии. Вероятно, активизируется подполье в Карачаево-Черкесии. Последуют новые теракты в Северной Осетии. Есть риск распространения “зоны нестабильности” на Ставропольский, Краснодарский края и Адыгею — взрывы, покушения на чиновников и сотрудников МВД, какие-то отдельные вылазки. Вполне возможны инциденты в Москве. В качестве сдачи — зачистки аулов и контрпартизанские рейды в горах, убийства полевых командиров, визиты “эскадронов смерти”. Разумеется, подобные вещи не будут происходить “скопом”, одномоментно. Тихая медленная война продлится сколь угодно долго. Пока правящий режим не начнет сдавать позиции по всей стране.

Тогда главным катализатором проблем, на мой взгляд, опять станет Чечня. Точнее, Кадыров-младший и десятки тысяч его отлично вооруженных бойцов. Тут, если честно, вариантов масса. От предположительной борьбы Грозного сразу на два фронта — против боевиков и федералов, занятых разборками в Москве, до “внезапной” гибели Рамзана. Причем поработать “ликвидаторами” могут и москвичи, и соратники чеченского лидера, и моджахеды, которых заранее заботливо снабдят необходимой информацией.

В дальнейшем не исключено, что предводители экс-кадыровских формирований и амиры “имарата Кавказ” предпочтут заключить между собой союз и предпримут совместное наступление на российские гарнизоны. Допустимо, так как чеченская милиция укомплектована преимущественно амнистированными “духами”. В данном случае повторятся события августа 1996-го и января 2000-го (масштабные атаки ичкерийских сил на Грозный, Гудермес, Аргун и Шали). Параллельно аналогичные удары нанесут по правительственным подразделениям в соседних республиках.

Удержавшаяся, восстановившаяся или поменявшаяся центральная власть либо попытается сесть за стол переговоров с полевыми командирами и найти компромисс, либо отправит на юг свежие войска. Ценой огромных потерь армия, ВВ и полиция возьмут штурмом города и поселки, нанесут поражение душманам. А затем регион окончательно превратится в арену регулярных малых и крупных повстанческих и антиповстанческих мероприятий с перманентными “налетами” недружественных горцев на Москву. И тут мы подходим вот к чему. В результате длительной изматывающей подпольной борьбы движение сопротивления в очередной раз (как, например, в XIX веке) задавят. Но проблемы останутся. И спустя 30, 40, 50 лет резня возобновится. Согласно иному, оптимистическому, сценарию, “тайная война” завершится тяжелым диалогом и политическим решением.