Анна Кузнецова

Всеволод Бенигсен. Раяд. Роман. — М.: Время (Самое время), 2010.

Раяды в мифологии романа — славянское племя, жившее в древности на территории Москвы — как раз на этом месте в наше время появился квартал, где убивают нерусских. Еще в названии романа — контаминация слов “рай” и “ад”, ставшая метафорой нашего мира. “Мы знаем, что уйдем в землю, но верим, что попадем на небо”, — думает герой-следователь, ветеран чеченской войны, у которого погибла жена, — шла по улице, попала под машину... Теперь он растит дочь-школьницу и пытается раскрыть преступление — внешний сюжет романа выстроен вокруг проблемы национализма и коррупционных игр, в которые попадает идейный человек, неизбежно начиная работать на чью-то корысть — так уж устроен мир. Временной и философский план романа усложнен фронтовыми письмами в Россию историка, воевавшего в Первой мировой, занимавшегося племенем раядов, из которого, возможно, вышел Рюрик.

Всеволод Бенигсен — киновед, дебютный роман которого “ГенАцид” (Знамя, 2008, № 7) сразу сделал его известным писателем. “Раяд” — роман, по многим признакам, более ранний, но не опубликованный в свое время.

Семейная сага в двух книгах, продолжающих одна другую. История семьи староверов, прослеженная с конца XIX века, что на самом деле совершенно не важно — они могли быть маловерами и жить в любое время, на повествовании это не отразилось бы. Ни быт, ни большая история не прописаны до той глубины, чтобы дать книге колорит. Все на уровне игры в дочки-матери: кто на ком женился, кто кого родил, кто в кого пошел — дочки-матери, сценарий сериала.

Серия из питерской “Алетейи” перешла в московское издательство. Автор этих рассказов, завернутых в стильную обложку, окончившая Литературный институт им. Горького, а нынче живущая в Штутгарте, — как утверждает аннотация, финалист и победитель ряда литературных конкурсов и фестивалей. На мой взгляд, место им — в женском полуглянце для бедных, после текста популярного сексолога — в качестве литературных иллюстраций. Эпитет “литературный” в применении к конкурсам и фестивалям русского зарубежья, по-моему, требует переосмысления.

Смесь совка и эротики стала маркером ностальгии постаревших романтиков по тому сладкому времени, когда не все было дозволено. Зона любви Эдуарда Просецкого в непостижимой России — между первым абортом героини по имени Татьяна Ларина и ее же восторженными родами от мужа Алеши — фамилия его Народов, но угадывается застенчивый сладострастник вроде Карамазова. Зона проживания этих непостижимых героев — позднесоветское время, на которое пришлось становление автора, в 1960-м окончившего МГУ, в 1977-м вступившего в СП. Герои совершили супружеский акт в неположенном месте, за что преследовались непостижимым советским законом. Таковы последние литературные известия одноименного издательства.

Драматическое действо, похожее на миракль, проходящее и на небесах, и на земле. Чудо о Марке — с экраном, на котором вывешиваются работы Шагала, с пением, раздающимся из синагоги, и с таким количеством персонажей, что и впрямь — феерия.

Переиздание в связи с присуждением Русской премии книги стихотворений 2006—2008 годов, вышедшей во Владивостоке, в книжной серии “Линия прилива” альманаха “Рубеж” (см. рецензию Евгении Вежлян “Речь о невозможном”: Знамя, 2009, № 11).

Мария Тиматкова, с 2005 года живущая в Калифорнии, входила в круг поэтов самиздатовского журнала “Алконост”, что очень чувствуется в стихах первого раздела, написанных до 2005 года. Некоторые из них держатся на умении создать форму практически из ничего: из романсовой фразы, вплоть до “Я Вас люблю”, и повторов, отсылающих к чему-то стоящему за словами, как это делали второстепенные символисты. Теперь эта отсылка ведет к литературному штампу, поэтому не работает. Но есть и среди тех стихов совсем свои, как “В детстве ты просто следуешь…” или “Ноябрь”. Лучшие стихи в этой книге — “Закрываю глаза”, “Богатырша”, “По маленькой мерке мелеет глубокое в прошлом”, “Мой дед”, “Дачный вечер”, “Фотография”, “О любви”. Посоветовать хотелось бы не писать стихов просто так, от осенней или вечерней грусти.

Сорокалетний украинский поэт Олег Завязкин, пишущий и по-русски, использует выразительные средства блатного шансона, но без явных признаков жанра получается еще лучше — голос у поэта сильный, изобразительный и музыкальный дар изрядный:

Вторая книга ирониста Игоря Федорова, вышедшая в поэтической серии издательства Филимонова, не имеющей названия, но узнаваемой по типовому оформлению, ничего существенно нового к первой (“Стихи Игоря Федорова”, 2005) не добавила: в этой книге он, что называется, равен себе. Лирический герой — начитанный алкоголик, доморощенный философ, родной брат героя Венечки Ерофеева.

В той же серии вышла вторая книга Константина Гадаева (первая — “Опыт счастья”, 2005), сына скульптора Лазаря Гадаева, умершего в 2008 году в возрасте семидесяти лет. Она посвящена памяти отца, и именно стихотворения об отце и обращенные к отцу в ней — очень сильные.

Избранное из трех книг стихотворений: “Делириум” (1993), “В повторном чтении” (1998), “Красное смещение” (2005), а также новые стихи и эссе. Одно из них — речь на вручении премии им. Андрея Белого — модная нынче автопрезентация в самоуважительных определениях: “сознательный разрыв с коммуникацией”, “критика товарного фетишизма в его эстетических проявлениях”…

Поэт родился в Ленинграде, живет в Иванове. В новом сборнике, оформленном его собственной графикой, больше всего запоминается первый раздел “Яблоки” — стихи о детстве там вырастают в философскую лирику.

Вятский (хотя и много путешествует) поэт передает те же социальные ландшафты, что и публицист Юрий Жидков, хотя и с большим умилением. Любит ритм частушки и примитивистскую юродивую интонацию. К явным недостаткам его стихотворных опытов я бы отнесла озабоченность вопросами стихописательства и книгоиздания — на мой взгляд, тема поэта и поэзии с некоторых пор — прерогатива графоманов.

Основанная в 2007 году серия большеформатных изданий для чтения (из аппарата — краткое предисловие составителя, объясняющее отсутствие части сочинений Ахматовой при заявленной названием серии установке на полноту, популярное послесловие Е. Клюева, хроника жизни и творчества, составленная Н. Васильковой, и именной указатель), без иллюстративного материала, только тексты, расположенные в хронологическом порядке, — выпускает том за томом русской и переводной классики. Издание удобно для малогабаритных квартир.

Стосорокалетие Бунина составитель отметил отбором шестидесяти стихотворений из всего корпуса, по большей части это пейзажная и философская лирика. Аннотация дает удивительное определение: “стихотворения, представляющие романтическую линию его поэтического творчества”.

К стотридцатилетию Андрея Белого приурочена попытка сделать книгу для чтения из его стихотворений — отобраны тридцать стихотворений из разных сборников, без объяснения символики их образов, что лишает издание полезного смысла: даже широкому читателю в этом случае надо объяснить, что такое символ, чтобы не удивлялся, почему имя такое известное, а стихи такие неказистые. В аннотации — опять удивительное заявление: “Принцип отбора покоится на личных пристрастиях составителей, поэтому обсуждению могут подлежать эти пристрастия, а не состав книги”.

Эпоха Эдо (XVII — начала XIX века) — время, когда были пресечены попытки христианизации Японии и изгнаны европейские миссионеры. Япония осталась синтоистской, на два столетия отрезав себя от внешнего мира. За эти два столетия поднялась городская культура и возникла философия укиё — сродни эпикурейству. Коута (песенки), сложенные гейшами из “веселых кварталов”, — шедевры литературы укиё. В предисловии переводчик рассказывает о жанре коута, о происхождении, воспитании и судьбе гейш, изгонявшихся из “чайных домов” после двадцати восьми лет.

Бетси Шидфар (1928—1993) — ученый-арабист, биограф и переводчик арабского поэта Абу Нуваса — в 1976 году в издательстве “Наука” вышла книга “Подлинные рассказы о могущественном халифе Харун ар-Рашиде, острослове Абу-Нувасе и хитроумном Джухе” с ее предисловием, а в 1978 году в серии “Писатели и ученые Востока” вышла популярная монография Бетси Шидфар “Абу Нувас”. “Четки” — мусульманский литературно-философский журнал на русском языке. С этой беллетризованной биографии, более тридцати лет ждавшей издания, он начинает издавать свою книжную серию.

Яков Вилимович Брюс (1669—1735) — один из самых незаменимых порученцев петровского государственного аппарата: он был инженером-фортификатором — он же был баллистом, разработчиком и испытателем новых видов оружия, создал русскую артиллерию как новый род войск; он руководил дипломатическими миссиями — он же возглавлял Берг-коллегию и Мануфактур-коллегию; он был первым русским учеником И. Ньютона — и он же был переводчиком европейских трудов по самым разным дисциплинам, от географии до медицины…Биография этого русского шотландца одной из целей ставит снять с героя обвинение в колдовстве — пиаровский заход на широчайшего читателя.

Биография Чапаева создает впечатление научной: в книге есть аппарат — основные даты жизни Чапаева и примечания (сноски цитат). Исследование достаточно подробно, прослежены даже судьбы детей Чапаева, родных и приемных. Книга изобилует человеческими документами, что придает ей живость, вот одно из свидетельств: “…посчитав раненного комдива умершим, Петька (который был не ординарцем, а командиром полка) закопал его на берегу. Белогвардейцы выкопали полуживого Чапаева и выходили его. Петька, узнав об этом, застрелился над разрытой могилой” (с. 437).

Серия для издания этой книги выбрана ошибочно — ни поэзии, ни прозы в ней нет. Это книга нон-фикшн — исторические очерки для широкого читателя. Наиболее интересные — биографические расследования в разделе “Наследники престола. Рюриковичи”.

Николай Александрович Варенцов (1862—1947) — владелец нажитого с нуля одиннадцатимиллионного состояния, нескольких доходных домов в Москве и подмосковного имения Бутово, директор двух торговых фирм, председатель правления текстильной мануфактуры, октябрист. После октябрьского переворота два его сына, Марк и Лев, участвовали в белом движении; сам он, собираясь эмигрировать, в 1920-м оказался в Одессе, где случайно нашел и выходил больного тифом Марка, туда же приехала его жена с младшими детьми, но выехать семье не удалось — за границей оказался только отступавший с армией Колчака Лев — он умер в 30-х в Китае. В 1922 году Варенцовы вернулись в Москву. НЭП дала надежду наладить жизнь — Варенцов тут же организовал товарищество по торговле тканями с Туркестанским краем, но снова был обобран. С 1927 года начались репрессии против его семьи. В 30-х годах он записал свои воспоминания, ставшие раритетным источником — обычно купцы мемуаров не писали. Воспоминания Н.А. Варенцова охватывают период с середины 1870-х по 1905 год. Самого мемуариста больше всего интересует торговое дело, о котором он повествует с большим аппетитом, читать же интереснее всего его наблюдения путешественника — по торговым делам он бывал и в российской глубинке, и в европейских столицах, и в Средней Азии, где не видел здоровых детей, и в Египте. Почти семьсот страниц первой части продолжают тринадцать страниц второй — “Жуткие годы”. Они обрываются на растерянной интонации.

“Является ли законодательство адекватным инструментом, с помощью которого современное общество может регулировать свои отношения с прошлым”, — отвечая на этот вопрос, автор прослеживает историю проекта маловнятного закона, регулирующего историческую память, вроде бы запрещая реабилитацию нацизма, но в нашей ситуации номенклатурного реванша, расцвета этнопопулизма и тотальных политтехнологий преследуя определенные цели в настоящем. Закон, подготовленный партией “Единая Россия” в 2009 году, поставлен на запасный путь ожидать “своего часа, который может настать, если вновь ухудшатся отношения с Западом” — так Н. Копосов оценивает шансы принятия мемориального закона.

Книга начинается с популярной истории средневековых готов, парой слов задевает литературную готику, затем превращается в красочный альбом клубных нарядов представителей современной субкультуры и работ модельеров, использующих элементы “готских” нарядов. Визуальный ряд сопровождается исследовательским текстом: “Пожалуй, первым значительным образом готической моды можно считать призрачно-белую неоклассическую ночную сорочку, в которую одета находящаяся в обмороке женщина на картине Генри Фюзели “Ночной кошмар” (1781). Картина сразу же произвела сенсацию и вызвала множество пародий, однако до сих пор остается иконой готического стиля благодаря необъяснимому сочетанию секса и смерти”.

Кинематографический авангард — это ответ на ограничения, которые задает режиссеру мейнстрим, где все изобразительные средства подчинены задаче максимально доходчивого изложения сюжета. Американский авангард — это еще и самая радикальная оппозиция Голливуду (артхаусное кино — мягкая оппозиция, в последнее время идущая на сближение с оппонентом). Как две линии американского экспериментального кино: сюрреалистическая и абстрактная, наметившиеся уже в 20-х годах ХХ века, сближались и расходились, модифицировались и менялись в связи с развитием киноаппаратуры и притоком эмигрантов из нацистской Европы, показывает этот интереснейший обзор основных направлений американского авангардного кино ХХ века. Приложением даны (вероятно, в авторском переводе) эссе (без указания, откуда взяты) Йонаса Мекаса, Стэна Брекиджа, Майи Дерен и интервью с Брюсом Познером. Книга снабжена примечаниями, именным указателем и биографическими справками с фильмографией.

В том, изданный к столетию со дня рождения хрущевско-брежневского министра культуры, слились две книги, которые авторам не удалось издать ранее. Нами Микоян знала Фурцеву через второго мужа — ее зама В.Ф. Кухарского — и пользовалась его дневниковыми записями, кроме того, она беседовала с дочерью Фурцевой. В основу книги легла ее работа. Встреча со Светланой Фурцевой побудила и Феликса Медведева начать свой труд, его часть книги состоит в основном из интервью с ней и с другими людьми, помнящими Е.А. Фурцеву. Книга начинается с контрастного сегодняшним нравам рассказа о крупных неприятностях, постигших министра в последние годы жизни из-за постройки личной дачи в Подмосковье, стройматериалы для которой покупались по государственным, а не коммерческим ценам, — дачу из-за этого пришлось сдать государству.

В периодическом издании, выпустившем уже тринадцать номеров, впервые повторяется тема: № 7 также вышел с названием “Технология власти”. В сборнике пять разделов: Источники, Выбор имени дисциплины, Формирование советского режима, Власть в науке, Мифы как реальность политических технологий. В “Источниках” этого номера — переписка А.А. Киреева и Ф.Д. Самарина (публикация И.В. Лукоянова), посвященная возможности создать жизнеспособную правую партию. Во втором разделе — две статьи, посвященные трактовкам политики. “Когда технология власти становится основой политики, это несчастье для эпохи и для страны, где такое случилось. Сломаны правовые рамки, в которых власть действует, потеряны духовные ориентиры. Власть обнаглела и потеряла чувство своих границ. (…) Любая сила, импульс, принцип, идея, вырвавшаяся из связки с другими силами культуры, разрушает ее целостность” (Г. Померанц. “Технология власти и власть технологии”). Два больших и интересных раздела — о советских политических практиках и о мифах как политическом инструменте. В разделе о мифах С.Е. Эрлих рассматривает борьбу имиджей в деле “Юкоса”: “Государство навязывает представление о справедливом царе, который искореняет вороватых бояр. Пиарщики М.Б. Ходорковского продвигают образ героя-мученика, вступившего в бой с неправедным царем. Обе модели восходят к общему инварианту: “Георгий Победоносец поражает змия””.

В роли Георгия Победоносца, поражающего змия популярной тележурналистики, выступает носитель странноватых регалий: академик, но не наук, а образования; ректор университета, но с дополнением “профсоюзов”… “Научный доклад”, адресованный широкому кругу читателей (анн.), состоит из косноязычных демагогических сентенций, заставляющих сомневаться, что докладчик хотя бы наслышан о действительных проблемах культуры, в том числе и политической: “Вряд ли можно возражать, например, против целого ряда политических проектов телевидения в поддержку укрепления властной вертикали в государстве, возрождения уважения к отечественной истории, укрепления обороноспособности России и ее суверенитета, борьбы с коррупцией и т.п.”. Возражает господин Запесоцкий против Ксюши Собчак, Тины Канделаки и иже с ними, видя катастрофу российской культуры, стало быть, в существовании телеканала “ТНТ”. Слушал его Конгресс петербургской интеллигенции, здраво возразила журналист-стажер О. Рахимджанова: “…автор предлагает способы регулирования и реформирования системы массовой информации. Они очень декларативны и формальны, нет механизмов воплощения”…

Что это за вуз — Университет профсоюзов? Профсоюз, по идее, — противовес государственной власти, создающий в здоровом обществе баланс сил. Полиграфическая база бесчисленных бессмысленных изданий — а доклад издан в твердой обложке, с иллюстративным рядом высочайшего качества: поясной портрет докладчика и лица тех, кто его слушал, — позволяет предположить, что этот муляж общественной организации создан на средства налогоплательщиков.

“На мой взгляд, теория культуры академика Степина является уникальным феноменом российской науки конца ХХ — начала ХХI века”, — заявляет г-н Запесоцкий во введении “Выдающийся теоретик культуры”.

“В том, что я говорю о культуре, нет ничего нового. Об этом говорили и писали другие”, — справедливо полагает академик Степин, по всей видимости, в заявлениях г-на Запесоцкого не виновный.