Г. Бархудаев, Е. Крючко

Фиктивный реализм

Об авторах | Авторы, представившиеся сотрудниками кафедры современной русской литературы одного из провинциальных университетов, просили редакцию не указывать их биографических и прочих данных, как мы обычно это делаем. Они ссылаются на трудности, которые могут возникнуть у них на работе, т.к. данное пособие составлялось ими вне тематического плана и без ведома начальства. Пришлось пойти им навстречу, хотя редакция не одобряет подобной практики — равно как и некоторых весьма спорных моментов в  предлагаемом тексте.

Проблема выбора книг, которые послужили бы дидактическим и иллюстративным материалом для раскрытия темы, представлялась нам поначалу весьма сложной: слишком много произведений и авторов. Но, помня, что современная литература еще и коммерция — даже в тех случаях, когда она не приносит большой прибыли, мы решили поступить следующим образом: отправиться в большой книжный магазин и приобрести те книги, которые лежат на подиуме перед стеллажами с отечественной прозой. Товароведы называют это открытой выкладкой. Есть еще “топ-выкладка” у самого входа, но книги, там разложенные, в большинстве своем к литературе не имеют никакого отношения.

Таким образом, речь здесь пойдет о книгах, которые вышли за последние год-полтора, пользуются относительным спросом, популярностью и, что немаловажно, доступны для приобретения и прочтения учащимися (учитывая дороговизну, можно посоветовать сложиться и купить набор книг на всю группу, а читать поочередно).

Важно подчеркнуть, что концепция, которая в результате объединила все рассматриваемые произведения, не была чем-то заранее предуготовленным, предрешенным, как это подчас бывает, когда под готовую измышленную теорию подгоняются все попадающиеся под руку явления, напротив, она явилась следствием проделанной работы — причем следствием достаточно неожиданным для самих авторов.

В начале первого занятия мы рекомендуем преподавателям прибегнуть к испытанному приему: на доске или на экране, в зависимости от возможностей, написать два эпиграфа. Первый из В. Пелевина:

“Автор не обязательно разделяет религиозные, метафизические… и прочие мнения, высказываемые персонажами книги…”

Второй из А. Слаповского:

“Мнение автора может не совпадать с его точкой зрения. Все персонажи и события вымышленные, ничего этого на самом деле не было”.

Учащиеся должны запомнить эти эпиграфы, а затем попытаться раскрыть их смысл в свете полученных знаний. Вопрос, поставленный в начале, ответ на который нужно дать в конце, стимулирует внимание на протяжении всего периода освоения темы.

Для закрепления пройденного материала следует предварительно обсудить предыдущие темы, рассмотренные нами в соответствующих методических пособиях2.

После этого необходимо дать вводные пояснения к новой теме.

Фиктивный реализм — наиболее широкое определение того явления современной литературы, которое называют еще квази-реализм, “комп-реализм”, “game-реализм” (т.е. гейм-реализм) или даже play-реализм, неудачный, на наш взгляд, термин, введенный И. Верховьевым: игра в этом значении может не иметь автора, она всеобща, как футбол или хоккей, а игры рассматриваемого ряда можно уподобить компьютерным, у которых всегда есть авторы.

При всей эффектности указанных дефиниций они рассматривают только одну особенность, которая, к тому же, может быть применима и к произведениям иного сорта. Например, гейм-литературой можно считать все жанровые книги — детективы, фэнтези и т.п., квази-реализм больше подходит для внежанровой, поверхностно жизнеподобной прозы самодеятельных писателей вроде О. Робски, С. Минаева, Э. Багирова, Е. Гришковца и других. А комп-реализм — безбрежное море сетевой словесности.

Термин же “фиктивный реализм” (fictional realism, вымышленный реализм) отражает две главные особенности нового литературного явления: а) события, описываемые в большинстве текстов, основаны на фантастических допущениях и смещениях, вымыслах, что роднит их с социальной фантастикой; б) при этом тексты имитируют реализм, играют в него. Таким образом, одно слово выступает сразу в двух своих значениях, ибо фиктивный можно понимать и как вымышленный, и как ложный, фальшивый (ср. фиктивный брак). Значения синонимичны, но, однако, отнюдь не тождественны.

После уяснения учащимися сути предлагаемой темы следует приступить к рассмотрению конкретных произведений; мы даем их в алфавитном порядке — по фамилиям авторов, но преподаватели могут изменить этот порядок по своему усмотрению.

Этот роман, выдвигавшийся в 2010 году на премию “Национальный бестселлер” (а сам автор был лауреатом премии журнала “Знамя”), сразу же предъявляет остроумную фикцию: цитату из “Большой Советской Энциклопедии” 1927 года, где описывается древний народ раяды, якобы существовавший на территории Северо-Восточного округа современной Москвы. Естественно, ни статьи в БСЭ, ни такого народа не было (в 1927 году выпускались тома на букву “Б”, а том со статьями на “Р” появился только в 1940 году).

Но это неважно, для автора насущно необходимо сравнить “дела давно минувших дней” с делами нынешними, которые, правда, тоже придуманы, но имеют в основе реальные проблемы.

Сюжет исторический, зафиксированный в переписке неких ученых, заключается в том, что раяды сначала жили в дружбе и согласии с иноземцами, потом появились подстрекатели и призвали изгнать чужеродные элементы, что и было сделано. Но оказалось, что у подстрекателей имелись свои корыстные мотивы: обогатиться во время этой акции. Раяды, оставшись в одиночестве, начали впадать в ничтожество, явились опять иноземцы — в большем количестве, чем раньше, и все кончилось исчезновением раядов с лица земли.

Сюжет современный: инициативные группы, подстрекательски руководимые начальственными жуликами, движимые чувством ложного национального самосознания, очищают свой район от приезжих, преимущественно кавказцев. Применяется давление — вплоть до убийства. В районе на время становится тихо и чисто, но, когда руководство начинает расширять свое жизненное пространство, махинации обнаруживаются, патриотическое движение сходит на нет, кавказцы возвращаются и буквально оккупируют район.

Мысль В. Бенигсена глубока и оригинальна. Следует предложить учащимся сформулировать ее. Когда они это сделают, обобщить, скорректировать и в ходе обсуждения подвести к итогу: нет хороших и плохих наций, межнациональные конфликты вызваны не этническими особенностями и экономическими условиями, а делением общества на два класса: начальство — и все остальные.

Художественный метод В. Бенигсена скрупулезно отражает все тенденции фиктивного реализма, как это часто бывает у начинающих авторов, стремящихся быть верными адептами новых веяний. Герои — следователь Костя, внедренный в конфликтную зону, его сосед и впоследствии добровольный помощник Кронид Аринбеков, идеолог националистов Геныч, местный правоохранитель Хлыстов и другие — функциональны и плоски, а переписывающиеся ученые выглядят блаженными дебилами из советских фильмов 30—50-х годов, но это нельзя считать недостатком. Автор предлагает свой гейм-сюжет, у которого четкие правила: мы играем только в тему национализма, ни для чего другого нет места. Поэтому попутная любовная линия, едва возникнув, сворачивается, она здесь чужеродна. Учащиеся должны с помощью педагога понять, что нельзя играть в две игры одновременно, невозможны два интерфейса на одном мониторе — не разделенные на окна, а внедренные один в другой. Но это не значит, что в ролевой игре (роман ею и является) не могут присутствовать элементы квеста, бродилки, стрелялки и т.п.

Автор и сам умело не дает забыть о том, во что играет: на 10-й странице книги убивают нерусского следователя Оганесяна, на 16-й мы узнаем, что Веронику, жену Кости, сбил машиной чужеземец (это подразумевается, хотя подтверждается не сразу), на 27-й попутчик в поезде говорит Крониду о нерусских раскосых и русской биомассе, на 33-й Костя узнает, что дочь Лену обижает в школе некий Ринат. И т.д.

Эти мощные аккорды создают необходимое напряжение, как и должно быть в хорошей игре — чтобы не оторваться.

Здесь нужно предложить учащимся самим найти в тексте эпизоды и фрагменты, работающие одновременно и на тему, и на напряжение. Для примера приведем отрывок, когда Кронид приходит в Сбербанк получать деньги.

“Я же сказала, имя и фамилию, — с упором на последнем слове сказала кассирша.

— Аринбеков, — сказал Кроня. Сказал негромко, сам не зная, почему. Возможно, потому, что в сберкассе стало тихо. Или ему снова показалось?

— Как? — переспросила кассирша нарочито громко.

— Аринбеков, — артикулируя, но не повышая голоса, сказал Кроня, чувствуя, как у него то ли от раздражения, то от волнения запульсировала в висках кровь.

— Аринбеков? — снова почему-то максимально громко переспросила кассирша”.

Диалог длится еще полторы страницы, нагнетая и заставляя читателя волноваться.

“— Я спрашиваю, — неожиданно повторила свой вопрос кассирша, — интересно, что она (фамилия. — Г.Б., Е.К.) означает?”

И финал:

“— Давай, давай, русский, — язвительно и зло прошипела ему вслед какая-то женщина в очереди. — Получил наши деньги, иди, отдай своей Гюльчатай.

Теперь в сберкассе засмеялись все”.

Естественно, такой прямолинейно слепленный эпизод в реальной жизни невозможен, дик и нелеп, но учащиеся должны понимать, что перед нами не жизнь, а ее художественное осмысление в гипотетической реальности. В. Бенигсен, как и многие авторы фиктивного реализма, преодолел ограничители не только реализма, но и постмодерна. Если реализм предполагает достоверное поведение достоверных персонажей в достоверных обстоятельствах (ортодоксы обычно уточняют: “типические характеры в типических обстоятельствах”), если постмодерн сделал шаг вперед, описывая либо недостоверное поведение в достоверных обстоятельствах, либо достоверное поведение в обстоятельствах вымышленных (что, собственно, близко к реализму: вспомнить хотя бы “Нос”), то фиктивные реалисты делают еще один решительный шаг: живописуют недостоверное поведение в недостоверных обстоятельствах. И это, конечно, нельзя не признать достижением, а чье-то “Не верю!” можно отнести на счет эстетической слепоты и глухоты.

Завершить разбор можно разговором о языке. Предложить учащимся найти обороты и выражения, которые им почему-то кажутся неудачными. Предположим, они обратят внимание на следующее: “испуганно озираясь, засеменила женщина”, “хлюпая кока-колой и хрустя попкорном”, “электричка неслась, буравя змеиным телом немое и безвоздушное пространство ночи. Она содрогалась всем своим расшатанным существом, но упрямо следовала логике проложенных для нее рельсов. В вагоне электрички, трясясь в унисон, сидели четверо…”, “— Одного не пойму — с чего вдруг народ бросился защищать Гремлина сразу после убийства Оганесяна, давая липовые свидетельские показания?” (не свойственный разговорной речи деепричастный оборот. — Г.Б., Е.К), “Домой пришел без продуктов, без денег и без чувства собственного достоинства”, “Вика вдруг показалась ему каким-то лучом, который своим светом может разукрасить этот блядский мир во что-то хотя бы терпимое для глаз”…

Учащиеся могут, не вникнув, сказать, что это коряво, примитивно, тупо и т.п. Следует, во-первых, довести до их сведения такой термин, как “брутальность”, а во-вторых, объяснить, что эта брутальность входит в правила игры. Естественно, автор мог бы выражаться изящнее, но правила не позволяют. Автор к тому же практически сливается с описываемым миром, начинает говорить его языком и мыслить его мыслями.

Бывает, ревнители фиктивного реализма используют эту особенность как индульгенцию, на все претензии они отвечают фразой из популярной советской комедии: “Так надо!”. С этим аргументом трудно спорить, но и не нужно, учащихся в конце этого занятия можно навести на мысль о беззащитности художника, которая вынуждает его использовать все средства оппонирования.

Хоть А. Рубанов может быть и чистым фантастом (“Хлорофилия”, “Живая земля”), в данной книге он — реалист. Но реалист фиктивный, иначе не попал бы в этот обзор. Его книга — один из самых ярких примеров того, как современные авторы пытаются “и рыбку съесть и мягко сесть” (повод поговорить с учащимися о меткости пословиц и поговорок). А. Рубанов преследует две цели: изложить приключенчески-криминальную историю, сдобренную адюльтером (пояснять учащимся не надо, они знают), и максимально выразить сильную и острую идею: в этом жестоком мире все едят друг друга. А некоторые просто гурманы, изысканно страдающие каннибальской булимией, им важен не столько результат — ограбить человека, разорить и т.п., сколько процесс: унизить его, заставить его жену изменить...

Отсидевший в тюрьме “упырь”, убийца и циник Кирилл, сорокадвухлетний самородный интеллектуал, обижен Борисом, который когда-то, проживая рядом в коммунальной квартире, глядел Кириллу в рот, а теперь вздумал поучать его, как овца поучала бы волка охотиться. Это оскорбляет Кирилла и вызывает его аппетит, он решает сожрать Бориса, разорив его — в частности, отобрав пятикомнатную квартиру в центре Москвы, которая стоит несколько миллионов долларов. Конечно, масштаб мог быть и покрупнее, интрига позаковыристей, но для этого нужны знания о том, какими бывают настоящие аферы и как они прокручиваются. Возможно, эти знания у автора есть, но он боится переусложнить фабулу, отвлечь от главного.

Главное — в отношениях. Мила, невеста Бориса, атлета-качка, умницы и успешного бизнесмена, приняла его за принца, но разочаровалась, она поняла, что Борис только играет в принца, а на самом деле рохля, лузер и задрот (повод поговорить с учащимися о современном сленге). Ее разочарование усугубляется после того, как жулик Гера по заданию Кирилла обкрадывает квартиру Милы и Бориса. Кирилл через несколько дней говорит Борису, что вор пойман, но вещи возвратят не скоро, после следствия и суда. Однако он договорился со следователями (якобы) и есть возможность взять все сразу, для этого нужно встретиться с вором и побить его. Борис, в очередной раз выказывая свою мягкотелость, отказывается. Тогда Кирилл сам возвращает вещи Миле, она возмущается слабохарактерностью Бориса и, чувствуя влечение к Кириллу, отдается ему. Потом, раскаиваясь и чувствуя отвращение к этому подонку, отдается еще раз. После этого узнает о коварных планах Кирилла, отвращение перерастает в омерзение, она отдается Кириллу в третий раз, а затем бьет его вазой по голове, но не до смерти.

Здесь хорошая возможность для учителя поговорить о влиянии телесериалов на современную прозу — как, впрочем, и наоборот, т.к. книга А. Рубанова представляет собой как бы небольшой сериал в прозе. Здесь и очень подробные разговоры о бытовых делах и бытовой жизни, и типажи современных “новых бодрых”. Даже интерьеры вполне сериальны и будто бы ограничены бюджетом: квартира, ресторан, опять квартира, опять ресторан. Примерно половина действия происходит именно в ресторанах. Уровень персонажей опять-таки сериальный, понятный массовому зрителю, т.е. читателю без психологических и интеллектуальных излишеств; по разговорам героев понятно, что они регулярно смотрят телевизор, в беседах часто упоминаются имена шоу-звезд и знаменитостей.

Впрочем, еще больше это похоже на пародийно переосмысленные блогерские форумы.

А. Рубанов мастерски выстраивает необходимую ему речевую структуру, учащимся нужно указать на его умение давать емкие, подчас блестящие характеристики персонажей, используя как авторскую речь, так и их собственную, попутно афористично формулируя парадоксальные и оригинальные мысли:

“Зато я умная и красивая”…

“Хищно схватив очередное сдобное печенье”…

“Ключ от отношений меж мужчиной и женщиной всегда в руках женщины”…

“Весь ваш стиль сочиняет банда обнюханных педиков”…

“Добиться женщины — чепуха… Жить с женщиной… — вот главное”…

“короткие юбки зимой вообще опасны для здоровья”…

“Бухгалтерия — это бухгалтерия, а любовь — это любовь”…

Особенно умело автор использует прием саморазоблачения героя. Ближе к финалу, когда у А. Рубанова, видимо, возникли опасения, что не все поняли его месседж (тема для попутного реферата: американизмы в современном русском языке), он заставляет Кирилла открыто демонстрировать свое звериное нутро:

“Мир — зимой понятный, монохромный — представал скопищем диких животных, лихорадочно алчущих пропитания. Бешеный хаос, плоть гонится за плотью”.

Перед учителем стоит воспитательная задача объяснить ученикам, что это всего лишь позиция героя и отчасти автора, на самом деле в жизни все не так страшно и плоско. Впрочем, при этом необходимо напомнить, что мы имеем дело с произведением фиктивного реализма, то есть на самом деле перед нами не архаичная художественная модель мира, а что-то вроде флэш-игры, симулякра в жанре экшн с разговорами. Это гораздо актуальней и интересней.

Ольга Славникова поступила так, как может позволить себе поступить художник, чувствующий свою силу: фабула ее романа вторична. Схема, когда в начале становится известно, что некий человек (как правило, изначально заурядный) должен умереть во имя чего-либо, но всячески уклоняется, оттягивает, пытается избежать этой участи, неоднократно использована в литературе. Первое, что приходит на память: “Визит старой дамы” Ф. Дюрренматта. Или — “Самоубийца” Н. Эрдмана. Из новых текстов — “У нас убивают по вторникам” А. Слаповского. Должен ли герой убить себя сам или его должны убить другие, разница непринципиальная.

Нельзя также не отметить родство такого зачина с излюбленными зачинами В. Пелевина. У того очень часто исходным событием становится явление к персонажу вестников, сообщающих ему о необходимости выполнить некую общественно значимую миссию.

Справедливо пишет К. Анкудинов: “Роман Ольги Славниковой следует с очень низкого старта. Но, что удивительно, медленно набирает скорость и к финалу выигрывает. Этот выигрыш обеспечен тем, что по ходу действия Максим Т. Ермаков постепенно накачивается индивидуальностью и из ходячего интеграла превращается в живого человека”.

При этом книга не выходит за рамки явления, названного нами фиктивным реализмом (преподавателю нужно регулярно напоминать учащимся, что в этом определении необязательно негативный смысл).

Во-первых, ситуация фантастическая, вымышленная: некие социальные программисты сообщают герою, что он является Объектом Альфа и из-за него происходят крушения, несчастные случаи, болезни других людей и т.п. Чтобы бед стало меньше, он должен застрелиться.

Во-вторых, сюжет развивается по гейм-правилам, в данном случае мы имеем один из самых сложных видов компьютерных игр — стратегию. Герой придумывает ходы, вплоть до инсценировки самоубийства, чтобы получить обещанные 10 миллионов долларов, но остаться живым. А его преследователи загоняют его в тупики, постоянно осложняют ситуации, заставляя покончить с собой без дураков. Характерно, что и в сам текст романа включено описание онлайн-игры “Легкая голова”, ставшей бешено популярной: десятки тысяч игроков стремятся пройти несколько уровней, с тем чтобы уничтожить Максима Т. Ермакова. Эта игра отражается и в жизни: герой чувствует себя обложенным, на стенах и транспарантах он видит призывы: “Сдохни, сука!” или “Застрелись, козел!!!”3 

В-третьих, многие персонажи, как это и должно быть в гейм-реализме, функциональны, одномерны. При этом они весьма колоритны, что, однако, не противопоказано хорошей игре, масштабные компьютерные продукты с искусной графикой, озвученные известными актерами, тому подтверждение. В роли графики у Славниковой — язык, замечательное владение которым общеизвестно и общепризнано.

Не исключено, что учащиеся попытаются оспорить такую трактовку романа, что можно только приветствовать. Некоторые, возможно, сошлются не на сам роман, а на слова А. Немзера, критика, который в последнее время почти не пишет о современной литературе, но удостоил роман Славниковой своим отзывом, что свидетельствует о его особой любви к творчеству писательницы; этот отзыв помещен на обложке романа: “Ольга Славникова написала обжигающе горькую историю о стремлении человека к свободе”.

На самом деле герой стремится не к свободе, а к самосохранению. Гораздо важней вместе с учениками оценить следующий фрагмент в тексте:

“Максим Т. Ермаков начал вдруг чувствовать людей. Через Люсю он внезапно понял, что другие люди тоже существуют. Чужие смерти пугали и раздражали его…”

Момент пробуждения в человеке любви, казалось бы, нарушает правила игры, текст перестает быть геймовым. Да и смысл глубок: только тогда человек способен полноценно жить и чувствовать вокруг себя других людей, когда он кого-то любит. Невольно вспоминается известное изречение Александра Блока: “Только влюбленный имеет право на звание человека” (Рекомендуем преподавателям в качестве домашнего задания поручить учащимся найти пять-шесть афоризмов на тему облагораживающего действия любви. Можно также предложить выучить наизусть одно стихотворение о любви — по выбору учащихся).

Но не следует заблуждаться: это на самом деле новый, острый поворот все той же игры, весьма эффектный, тем более что за ним тут же следует другой: любимая женщина погибает. И виновен, возможно, Максим Т. Ермаков. Но и это не побуждает его покончить с собой. Тогда еще один уровень: прогнозисты сообщают герою, что произошла ошибка, он на самом деле не Объект Альфа. Это беспроигрышный ход: если цель игры не достигнута, она не может быть полноценной. И Максим Т. Ермаков все-таки стреляется. Но не потому, что его вынудили, а — как свободный человек. “Люся наверняка не успела далеко уйти”, — размышляет он и хочет догнать ее. После этого выясняется, что подлые программисты даже это тонкое движение души предвосхитили, именно на него надеялись. Чтобы можно было спокойно резюмировать: “Game Over”.

Роман О. Славниковой, имеющий чуть больше, чем “одной лишь думы власть”, на которую бусинками нанизаны динамичные фрагменты экшн-сюжета, как это обычно бывает в произведениях фиктивного реализма, опасно близок к тому, чтобы из гейм-текста превратиться в текст сугубо реалистичный, но этого превращения, к счастью, не произошло. Следует объяснить учащимся, что такого рода превращение могло бы привести к появлению заурядного реалистического романа, оставшись же таким, как есть, он с полным правом может считаться одной из вершин фиктивного реализма новейшей русской литературы.

Возможно, для раскрытия темы, рассматриваемой нами в данном пособии, больше подходит предыдущая книга А. Слаповского, “Победительница”, где все именно фиктивно и квазиреалистично: героиня, которой сто с лишком лет, описывает наше настоящее как прошлое. Все события — откровенная выдумка, оправдываемая слабостью памяти героини, жанр романа — что-то вроде компьютерной игры для девочек типа “одень ее”: примеривание нарядов, то есть коллизий, перипетий, масок, функций и т.п. По литературной же аналогии — типичный дамский любовно-авантюрный роман. Есть в нем и часто встречающаяся у фиктивных реалистов девальвация классики, т.к. автор устами героини выдвигает тезис: “Красота погубит мир”, — транслируя нехитрую мысль о том, что погоня за материальными благами, в том числе и за женской красотой, приведет к истощению ресурсов. Но Достоевский, постулируя знаменитое “красота спасет мир”, имел в виду вовсе не женскую красоту, не “изгиб” тела Грушеньки, он говорил о Красоте высшей, духовной, о гармонии. А. Слаповский перевел все в упрощенно-публицистический план, как ему вообще свойственно, попутно всласть наигравшись в придумывание слов.

Но и “Поход на Кремль” вполне укладывается в рамки обозначенного явления. Книга сопровождена подзаголовком “поэма бунта”. Естественно, это отвлечение внимания, на самом деле перед нами очередная игра, на этот раз в жанре квест. То, что поводом для похода множества людей на Кремль становится убийство студента, — формально. Повод мог быть любым. Но это непринципиально: какой должен быть повод для игры, кроме желания поиграть в нее? А. Слаповский, как сказано в аннотации, “поставил рекорд по плотности действующих лиц”, он подробно описывает, как к шествию присоединяется похоронная процессия, потом еще одна, решив, что на Красной площади открыли кладбище для всех, а не только для советских лидеров государства и прочей номенклатуры, здесь оказываются представители оппозиции, описанные довольно карикатурно, национальные меньшинства и т.п. Как и положено в квесте, они преодолевают различные препятствия. Помимо движения массы к Кремлю, наличествуют и поиски отдельных персонажей: ищут друг друга приехавшие из Сибири и потерявшиеся любовники, вместе с ними бродят фотограф и поэтесса, тоже любящие друг друга, но чуть мимолетно не влюбившиеся в своих случайных спутников, стремится отыскать жену, мать погибшего студента, сотрудник ФСБ…

После краткого разбора содержания преподаватель может задать вопрос: какова цель идущих к Кремлю? Будут высказываться различные версии, следует стимулировать дискуссию и направить ее в сторону единственно верного ответа: никакой цели нет. Толпа пришла на Красную площадь, кто хотел встретиться, встретились, награда за прохождение всех гейм-уровней одна: само прохождение. Саунд-треком к этой игре могла бы стать песня Шуберта со словами “В движенье мельник жизнь ведет… В движенье счастие мое, в движенье!” (Точный перевод: “О походы, пешие прогулки, радость моя, о поход!”.)

В отличие от О. Славниковой, А Слаповский не только не делает попыток выйти из гейм-пространства, но в финале подчеркивает игровую природу происходящего: убитый студент чудодейственным образом оживает, получив, таким образом, вторую жизнь, словно он компьютерный персонаж. Автор мог бы не поскупиться, дать и третью, и пятую — обычное количество жизней у анимационных гейм-персонажей.

Правда, живее от этого герои сей поэмы не станут, но учащиеся должны четко понять: что является недостатком сугубого реализма, в фиктивном реализме — достоинство. “Праздник совместного действия, объединения людей, которые не хотят никакого бунта, а просто соскучились друг по другу, по самим себе, по безоглядному карнавалу”, — так пишет М. Шаповаленко о романе, но нам видится здесь замена желаемым действительного. Да, что-то ярко, цветисто (до аляповатости), но это относится не к людям, а к техническим параметрам предложенной игры.

Рекомендуется указать учащимся на схожесть сюжетов этой повести и рассказа Л.Н. Толстого “Хозяин и работник”: и там, и там метель, поездка на санях двух людей, блуждание, попадание в гости, в финале один из них замерзает. Герой В. Сорокина, доктор Гарин, выгодно отличается от толстовского купца Брехунова: купец едет покупать лес, то есть с корыстной целью, а Гарин стремится вакцинировать людей, спасти их от загадочной “боливийской чернухи”. Но есть в героях и общее — оба достаточно самодовольны, высокомерны по отношению к возницам. Возницы же, Перхуша Сорокина и Никита Толстого, почти двойники: обоих бросили жены, оба простодушны, исполнительны и скромны: типичные представители работящего русского люда. Финалы зеркальны: у Толстого хозяин отогревает работника ценой собственной жизни, у Сорокина наоборот. Но и там, и там присутствует момент просветления, ощущение стирания социальных и прочих границ перед лицом стихии и возможной смерти, герои, можно сказать, “братаются” перед смертью.

Разница в том, что у Толстого герои безвкусно реальны, как и их цели, их поступки и мысли, поэтому достоверен, но слишком прямолинейно очевиден пафос произведения, Сорокин же описывает некое странное будущее, в котором есть телефоны, телевизоры, называемые “радио”, автоматы Калашникова, но люди передвигаются на лошадях, говорят языком XIX столетия, причем Перхуша называет Гарина “барином” и выражается так:

“— Вам ехать надобно-с, я понимаю очень хорошо-с”.

Налицо обычная для Сорокина стилизация при отсутствии намека на объект стилизации.

Живут же на этом пространстве странные люди и существа: лошади размером то с куропатку (их 50 штук запряг Перхуша в свой самокат), то с трехэтажный дом, люди большие, шести метров роста, и маленькие, например, мельник, весь умещающийся на груди своей супруги, как на сиденье. Да еще загадочные витаминдеры, добывающие из каких-то пирамидок дурманящие средства, они позволяют потребившему их живо увидеть, как его казнят, зато, освободившись от видений, он счастлив, что жив. Именно после этих видений Гарин начинает чувствовать себя счастливым и даже обнимает Перхушу, испытывая любовь ко всему на свете. Население смешанное: русские, казахи, китайцы. И — зачумленные зомби, заболевшие боливийской заразой, умеющие зарываться под землю и перемещаться там, подобно кротам.

Пафос у Сорокина тоже есть, внешне (т.е. обманчиво) вполне в духе реалистической традиции с экзистенциальным (следует пояснить учащимся суть термина) уклоном: цель доктора хоть и благородна, но, как выясняется, абсурдна, спасти зараженных вряд ли удастся. Но фиктивный персонаж упорно движется к фиктивной цели, как это и положено в тексте, написанном по законам фиктивного реализма. Казалось бы, что стоило В. Сорокину написать современную историю про заблудившуюся “скорую помощь”, высокомерного и нервного врача и простягу-водителя? Но это невозможно, и основных причин, на наш взгляд, две. Первая: нелюбовь к реалиям современной жизни и принципиальное нежелание изучать их (в чем мы солидаризуемся: они часто того не стоят!). При этом фиктивность вымышленной жизни необыкновенно достоверна: подробно и со знанием дела описаны упряжь, убранство деревенского дома и т.п. И это неудивительно: Интернет позволяет безгранично черпать любую фактографию. Вторая причина: фиктивность происходящего позволяет В. Сорокину не стесняться своего романтизма и даже сентиментальности, которые нам представляются главными составляющими его творчества. В произведении, написанном буквально, его персонаж вряд ли мог бы размышлять так, как это делает доктор Гарин:

““Двигаться против ветра, преодолевать все трудности, все нелепости и несуразности, двигаться прямо, никого и ничего не боясь, идти и идти своим путем, путем своей судьбы, идти непреклонно, идти упрямо. В этом и есть смысл нашей жизни!” — думал доктор”. (Правда, думает он это после дури, находясь на измене, учащиеся эти выражения знают, к сожалению; тут видна невольная верность традиции: в сентиментальные рассуждения герои многих классиков пускаются, будучи не в себе. Взять хотя бы горьковского Сатина с его пьяным монологом насчет человека, который звучит гордо).

В реалистическом контексте это показалось бы вопиющей дурновкусицей, пародией на соцреализм, но в предложенной игре выглядит как минимум уместно, хотя и не вызывает никаких эмоций — как, собственно, и все остальное. Имеются в виду эмоции эстетического характера, сопереживание, катарсис (объяснить учащимся, что такое катарсис). Тут они не предполагаются, да и было бы странно, например, переживать из-за убиваемых в компьютерной игре десятков и чужих, и своих: это всего лишь игра, забава, приятное препровождение времени. Небесполезное при этом: уже то, что учащихся от Сорокина можно привести к Толстому, дорогого стоит.

Можно сравнить и с В. Пелевиным: в его романе “Т” есть удивительные переклички с книгой В. Сорокина, а Толстой фигурирует прямым образом. Есть и барин-барон, и усадьбы, и конные экипажи, и вообще некоторые места будто один автор писал, что объяснимо: стилизации всегда похожи.

Пелевин, которого почитатели уважительно называют классиком постмодернизма, а недоброжелатели социальным юмористом4, на самом деле как нельзя лучше вписывается в сформулированную нами модель фиктивного реализма с уклоном в геймерство, он вообще блистательный Game Maker, Создатель Игр.

Почти все эти игры начинаются как бродилки или квесты в жанре лабиринтов, выхода из комнаты или небезызвестного Марио. Герой в замкнутом пространстве присутствует чуть ли не везде.

“… когда я попытался опереться о пол рукой, чтобы повернуться с живота на спину, оказалось, что мои руки скручены… Моя камера имела довольно странный вид…” (“Чапаев и Пустота”)

“В ларьке было полутемно и прохладно, как в танке, с миром его соединяло крохотное окошко…” (“Generation П”)

“Шлем ужаса” в этом смысле можно цитировать целиком. “Я нахожусь в комнате. Или в камере, не знаю, как правильнее”, — описывает свое положение один из героев. Остальные тоже в закоулках неопознанного лабиринта.

“Когда я пришел в себя, вокруг была большая комната… Я не падал, потому что мои руки и ноги были крепко привязаны к шведской стенке” (“Empire V”).

“На мне была сковывающая движения упряжь, подобие смирительной рубахи, пристегнутой к креслу на колесиках…”

А это уже из последней книги — “Ананасная вода для прекрасной дамы”, состоящей из механически связанных друг с другом текстов, что и не скрывается, части книги названы “Механизмы и боги” и “Боги и механизмы”. Здесь тема заключения и связанности становится окончательно довлеющей. Вот начало текста “Советский реквием”:

“Я стою у стены. Мое тело, конечности и голова прижаты стальными обручами к холодному пластику”.

Еще один текст, “Тхаги”:

“Он был примотан к железному стулу — тонкой веревкой, много-много раз обернутой вокруг его ног, рук и туловища…”.

Основным текстом рассматриваемой книги является “Операция “Burning Bush””, т.е. “Горящий Куст”. Совпадение с именем американского президента неслучайно: герой произведения Семен Левитан с детства умеет имитировать голос своего именитого однофамильца, диктора Левитана, спецслужбы используют эту способность: вставляют в пломбу его зуба передатчик, а приемник — во рту Буша. Семен должен покоряющим голосом советского диктора убедить Буша, что он, то есть Семен, есть Бог, настраивать американского президента на определенный лад, а потом другие сотрудники в виде ангелов надиктовывают Бушу конкретные задания. Затем наступает момент, когда Бога недостаточно, Семена переделывают в дьявола, и он продолжает работать уже в этой роли. Герой лежит в специальной ванне, накачанный психотропными препаратами — мотив для Пелевина столь же частый, как и постоянное связывание и нахождение в замкнутом пространстве. Здесь педагогу, используя повод, хорошо бы поговорить с учащимися о вреде наркотиков, которые до добра не доводят ни в каком случае.

Другой, менее талантливый писатель вроде Проханова5 (который тоже, конечно, фиктивный реалист), ударился бы описывать, какие именно действия Буш произвел под внушением, выстраивать конспирологические схемы, накручивать события, но для Пелевина это слишком мелко.

Тут надо подвести учащихся к пониманию новизны пелевинской гейм-системы, которой он не изменяет практически на всем протяжении своего творчества. Как известно, всякая игра состоит не только из самого тела игры, уровней, бонусов и т.п., но и, что важно, из инструкции и подсказок. Иногда инструкция только вначале, иногда перед каждым уровнем. Принципиальный отрыв Пелевина в том, что инструкции и подсказки занимают больше места, чем сама игра. В предлагаемой игре не следует обращать внимание на действующих лиц — это так же бессмысленно, как в компьютерной стрелялке пытаться рассмотреть лица убиваемых врагов или, наоборот, спасаемых мирных жителей — они заведомо схематичны.

Заменяя игру инструкцией, Пелевин предлагает играющим самим представить, как мог бы развиваться ход событий, мысленно выстраивать свои варианты, то есть создается интерактивная связь, объясняющая феномен популярности Пелевина: каждый читатель становится не только наблюдателем, но и соучастником. Если это и Stand-up, то такой Stand-up, когда зрители не просто смотрят и слушают, но мысленно подают реплики, кивают, соглашаясь, или отрицательно качают головами, возражая: у них создается эффект присутствия на сцене. Что и говорить, такого эффекта способны добиться только большие мастера, упреки же в однообразии этого монолога несостоятельны, тот же Жванецкий (он из другой области, но, возможно, учащимся будет понятен этот пример) уже много лет смешит как бы на один манер, но зато каково качество шуток!

Недаром Пелевина постоянно цитируют; поэтому самое полезное для учащихся в качестве домашнего задания — составить каждому на основе книги свой цитатник, а потом сравнить, что кому понравилось. Можно брать как авторские афоризмы, так и высказывания персонажей.

Например, такие фрагменты (принадлежащие персонажу, но вложенные в его уста автором):

“Он мог сказать “жидоремонт” вместо “евроремонт” — или, наоборот, “подъевреивать” вместо “поджидать”. А когда я спросил его о каком-то писателе, он коротко охарактеризовал его так: “нежидорукоподаваемый, но еще путиноприглашаемый””.

Или:

“А вот что — о российской филологической интеллигенции:

— Любое место, где эти говноеды проведут больше десяти минут, превращается в помойку истории. У этих властелинов слова не хватает яиц даже на то, чтобы честно описать наблюдаемую действительность, куда уж там осмыслить”.

Естественно, такого рода высказывания льстят современному читателю, поскольку он любит подобный юмор и полностью разделяет такое отношение к “филологической интеллигенции”. Автор в опосредованной форме (стесняясь, быть может, сказать об этом прямо) дает понять, что именно ему дано честно описывать и осмысливать наблюдаемую действительность, в отличие от “говноедов”.

При этом жизни он не боится, не замыкается в хрустальном замке фантазий, а берет часто живое, теплое, настоящее. Например, вводит в повествование текст частушки, попутно переосмыслив и переиначив ее:

Любопытно отметить (хорошо, если это сделают сами учащиеся), что текст этой частушки есть и в повести Сорокина “Метель”, вышедшей почти одновременно с книгой Пелевина. Но Сорокин, верный своим принципам, ничего в ней не изменил:

Эти совпадения лишний раз подтверждают правоту нашей версии о наличии несомненных общих тенденций у рассматриваемых авторов.

Текст этого текста (объяснить учащимся, что это не тавтология, текст давно стал полноценным жанром — как роман, повесть или рассказ) — блистательный образец фиктивного реализма. Содержание сводится к переписке мужчины и женщины, у которых была в юности горячая любовь, а потом они расстались: Володя уехал на войну в Китай, а Саша продолжила жить и любить Володю, хотя и вышла потом замуж. Подробно описано то, чего нет и не было, война с Китаем русских, японцев и американцев вымышлена, события происходят то ли пятьдесят, то ли восемьдесят лет назад, что дает хорошую основу для излюбленной авторами фик-реализма стилизации под абстрактно-условную старину. То есть пишут друг другу люди, разделенные не только пространством, но и десятилетиями, что, впрочем, неважно: письма все равно не доходят.

Начало захватывает: “дачная любовь” описана с ароматами, звуками, деталями, переживаниями, тревогами и восхищениями, удивительно достоверными чувствами. Письма Саши — изощренная имитация дамской прозы. Письма Володи заметно бледнее и беднее, особенно когда он попадает на войну. Зафиксировано много ужасов, трупов, увечий, одиночество в чужой стране, страдания от дизентерии и т.п. Чем дальше, тем письма становятся формальнее, зато текст во многих местах становится почти идеальным. Можно предложить учащимся самим найти примеры, мы даем для образца один:

“Посреди первого двора выстроена деревянная наблюдательная вышка. Я сегодня взобрался на самый верхний ярус, откуда открывался бы восхитительный вид, если бы не думать, что здесь кругом происходит. Прямо на север от арсенала виден Лутайский канал, по обоим берегам которого китайцы выстроили батареи. На западе — китайский Тяньцзинь и чуть дальше европейские концепции. На юго-запад от арсенала лежит наш лагерь. На юго-восток уходит в Тонгку железная дорога. На восток тянется необозримая равнина, поросшая гаоляном. Кое-где чернеются китайские деревеньки и рощи. Где-то далеко на севере и востоке в бинокль было видно движение китайских войск, по-видимому, подходивших из Лутая к Тяньцзиню”.

В данном тексте нет ничего, ноль информации, кроме китайских названий. Но это не значит, что он не нужен. Следует объяснить учащимся, что пустоты в структуре фиктивного реализма обязательны — и не только для набирания объема, они подчеркивают тот ужас окружающего, которое притягивает авторов именно своим фальш-бытием. Наряду с этими пустотами начинают казаться ненастоящими и трупы, и увечья, и страданья, но М. Шишкин не позволяет тексту вести себя так, как ему заблагорассудится, он тут же заставляет героя рефлектировать, обдумывать и обсуждать увиденное — похоже на прохождение одного полюбившегося игрового уровня разными способами. Как и у В. Пелевина, минимум действия у М. Шишкина компенсируется максимумом текста. Собственные смыслы кажутся персонажам и автору настолько драгоценными, что текст служит как бы большой телегой, в которой, заботливо укутав, везут единственное яйцо. Или два.

История Саши намного более насыщена, хотя со второй половины книги напоминает то, что М. Речетов поименовал “повестушки-бытовушки”, совершенно несправедливо называя так современную женскую житейскую прозу: болезни, больницы, моча, кровь, смерть, похороны, еще смерть и еще похороны. М. Речетов ссылается при этом на Л. Петрушевскую, считая ее родоначальницей этой волны, что еще более несправедливо.

Вопрос, происходит ли в тексте то, что происходит, некорректен — по крайней мере по отношению к героям. Главный герой здесь сам текст, размышления о любви и смерти, которая “такой же дар, как любовь”. “Все на свете зарифмовано со всем на свете” — вот кредо автора и текста. Поэтому один из героев мог быть участником русско-турецкой войны и вдобавок турком, а героиня космонавткой из 2999 года. Подлинны чувства, человек пристегнут к ним, текст первичен, персонаж вторичен, таков закон фик-реализма. То, что это напоминает воздушные сады без почвы, не ущербность, а скорее достоинство (предложить учащимся доказать данное утверждение).

Есть в книге один из ключевых фрагментов. Героиня пишет:

“Еще говорили об Иове. Он — ненастоящий, потому что его на самом деле не было. А каждый человек — настоящий. И ему сначала все дают, а потом все отбирают. И без всяких объяснений”.

И вот тут парадокс: если говорить об Иове как о герое художественного произведения, написанного столь мощно, что оно не убивается никаким переводом, то в него-то как раз и веришь, а в героев М. Шишкина не веришь — но это не нужно, попытка превратить игру в художественное произведение привела бы к творческому провалу. Посконная правдивость противоречит законам фиктивного реализма, обедняет его. Верить очевидному легко, но квалифицированный читатель должен уметь верить в неправдоподобное, принимать аксиомы за доказательства. Хотя не надо забывать о том, что недостоверное обязательно окружено достоверными деталями и частностями. И это понятно: Интернет, позволяющий любому человеку, неленивому, с фантазией, владеющему пером, то есть клавиатурой, находясь в любой точке мира, сочинить роман о чем угодно, используя любую фактуру. К примеру, герою “Письмовника” понадобилось вспомнить учителя-биолога, любившего птиц, наизусть помнившего десятки их названий. Как это описать живо, натурально? Очень просто: открывается поисковик, вводится запрос “певчие птицы” — и пожалуйста: “Лапландский подорожник, Краснозобый конек, Тростниковая овсянка, Варакушка, Дубровник, Камышевка, Чекан черноголовый, Чечевица, или Черемошник”… И правдиво — и красиво6.

На итоговом занятии учащиеся под руководством преподавателя должны попытаться сформулировать основные отличительные принципы и признаки фиктивного реализма, отталкиваясь от прочитанных и разобранных произведений.

На наш взгляд, эти принципы и признаки таковы:

1. Практически обязательно присутствует некое смещение или допущение, что роднит данное направление с так называемым магическим реализмом, с социальной фантастикой. Среди представленных в нашем обзоре семи книг только роман А. Рубанова можно считать лишенным фантастики, но зато он построен на такой ситуации, в правдивость которой мало веришь. Учащиеся при этом не должны путать вымысел, который присущ любому художественному произведению, с фикцией, когда происходит не осмысление действительности в образах, а вымышление, подмена.

2. Настоящее авторами переживается часто как ненастоящее, давно прошедшее, уставшее, дурной сон. Сны, кстати, снятся всем главным героям. Преимущественно кошмары.

3. Синоним фиктивного реализма — гейм-реализм: все произведения напоминают компьютерные игры, опасно приближаясь к жанровой литературе. Видимо, сказывается желание расширить круг читателей.

4. Но почему в таком случае не назвать это просто гейм-литературой, при чем тут реализм? Дело в том, что авторам мало вовлекать читателей в процесс игры, они позиционируют себя как серьезные писатели, отражатели современных реалий, пусть и в опосредованной форме, они хотят быть актуальными, анализируя современную действительность, как это и свойственно реализму. Не очень хорошо зная живую жизнь и живых людей и обладая в той или иной степени тем, что мы назвали бы жизнебоязнью, авторы, тем не менее, стремятся высказаться о жизни, однако делают это хитроумными, окольными способами; напрашивается очередное определение: окольный реализм.

5. Нельзя забывать, что писатели существуют в эпоху Интернета, который явственно вторгается в их тексты. Они имеют под руками практически беспредельный справочный аппарат, причем не только фактографический, это еще и банк идей, образов, сентенций. В этой связи интересно высказывание С. Белякова, восторгающегося интеллектуальностью романа “Перс” А. Иличевского7: “Где же найти собеседника эрудиту-энциклопедисту, который легко переходит от астрофизики к геологии, от палеобиологии к генетике, от истории авиации к истории русской литературы?” Как где? — хочется спросить. Там же, где эрудит-энциклопедист черпает свои обширные познания, — в Интернете. Если читателю что-то непонятно, он может с помощью поисковой строки немедленно узнать, о чем идет речь.

6. Авторам не требуются герои в привычном смысле этого слова, они заменены фиктивными персонажами в фиктивных обстоятельствах, поставлены на службу сюжету и/или идеям. Раз уж упомянут Иличевский, то можно предложить особо старательным учащимся прочесть его роман и убедиться, что это такой же Stand-up, как и у Пелевина. Естественно, другие темы, другой подход, стиль, но по сути это тоже монолог автора, исполняемый лично или препоручаемый персонажам-посредникам.

7. Тексты не предполагают и даже отторгают любое проникновение в себя, кроме “умственного”. Эмоциональный фактор игнорируется, героям не сопереживаешь, поскольку слишком ясно видишь их вымышленность, а если сопереживаешь, то поверхностно. Впрочем, это вопрос мастерства и самоотдачи автора — независимо от принадлежности к тому или иному литературному течению.

Л. Кинжаев пишет: “Я сделал открытие: вся эта современная проза, называющая себя интеллектуальной, — приключенческая, детская, в лучшем случае подростковая литература, недаром среди ее поклонников так много молодежи”.

С этим можно согласиться только частично. Молодежь действительно охотно читает эти книги, но нельзя забывать, что социологические исследования отмечают читательскую активность в возрасте 18—25 лет, затем идет значительная группа читателей от 25-ти до 30-ти, а далее количество читателей резко снижается, после 40 лет стремясь к нулю (речь, естественно, идет не о чтении детективов и дамских романов). Но замечание о приключенческой составляющей заслуживает внимания. Действительно, в пору стойкой тенденции к уменьшению роли чтения в современной жизни, сопровождаемого возрастающей дороговизной книг (хотя Интернет и выручает бесплатными текстами), серьезные писатели всерьез озаботились поиском путей к читателю. В сущности, все рассмотренные книги можно считать по форме развлекательными — закручивается интрига, делаются неожиданные ходы, ищутся парадоксальные сюжеты. “Метель” Сорокина, “Психодел” Рубанова, “Легкая голова” Славниковой, “Раяд” Бенигсена — весьма хорошо написанные книги, если отвлечься от их идейно-художественной насыщенности. Их интересно и приятно читать. То есть на самом деле это в хорошем смысле легкое чтение, которого так долго чурались и которое даже презирали русские писатели. Они наконец повернулись лицом к читателю, и это положительная тенденция.

Несомненно, даже без подсказки преподавателя учащиеся обратят внимание на эротические сцены и на ненормативную лексику, то есть мат, которые присутствуют во всех книгах. В самом деле, это так. Но нужно учесть, что эротические эпизоды очень дозированы. Они искусны и романтичны у М. Шишкина, психологичны у О. Славниковой, подробны и обнаруживают знание предмета у А. Рубанова, практически невинны у В. Пелевина, пишущего о сексе всегда с видимой неохотой, формально. То есть эротика в этой литературе гораздо мягче и лиричнее, чем то, с чем учащиеся несомненно знакомы по порносайтам, которые, если не лицемерить, они изучают вряд ли с меньшим интересом, чем современную прозу. Нецензурщина у наших писателей также дозирована, создается впечатление, что они употребляют мат либо как дань моде, либо строго в художественных целях, когда без него нельзя обойтись. В данном случае преподаватель может привести эти книги как позитивные примеры, учитывая, что сами учащиеся употребляют мат гораздо активнее и бессмысленнее. Как ни парадоксально, все вышерассмотренные тексты могут продемонстрировать подросткам и молодым людям, как, изредка прибегая к нецензурным выражениям, можно оставаться интеллигентным человеком и даже писателем.

В итоге можно напомнить учащимся те эпиграфы, которые были записаны в начале первого занятия, и предложить на основе полученных знаний раскрыть их смысл. Оптимальный ответ: авторы-гейммейкеры, снимая с себя ответственность за собственные тексты, поступают, как ни странно, логично: если игра не нравится, то это необязательно вина ее создателя, это скорее неумелость или неопытность играющего.

В ходе подготовки к следующей теме (“Реально реальный реализм”) рекомендуется предложить учащимся прочесть произведения А. Карасева, Э. Кочергина, Э. Лимонова, З. Прилепина, Г. Садулаева, Р. Сенчина и др. — по выбору учащихся.