Анастасия Бабичева

Название (Самара)

В литературном пространстве Самары молодые авторы традиционно занимают важное место. И литературный альманах “Название”, первый номер которого увидел свет в 2009 году, иллюстрирует эту традицию. По задумке редакторов, новое издание предполагалось отражением “неоднозначного, а порой и спорного” лика “сегодняшней молодежной литературы”. Впрочем, по сравнению с первым, второе “Название” уже не столь “неоднозначно” и “спорно”. Однако эта метаморфоза, на мой взгляд, изданию скорее на пользу: произошло своего рода естественное взросление. А вместе с ним пришли и содержательная зрелость, панорамный взгляд: представленные тексты, не отрицая своей несомненной отличности друг от друга, существуют как единое целое альманаха, собранного уже не только (и не столько) по принципу региональности.

Что стало причиной такой метаморфозы? Возможно, за год, разделяющий два выпуска, самарская “молодежная литература” успела несколько изменить свой лик. А может быть, это связано с тем, что взгляд второго “Названия” направлен не только на, но и за пределы, вовне этой самой литературы.

Стремление расширить горизонты фиксируемого художественного процесса, не ограничиваясь строгой региональностью, является отличительной особенностью обоих “Названий”. Более того, я возьму на себя смелость утверждать, что эта особенность отличает самарскую современную литературу в целом. Неслучайно попытка выхода за областные художественные границы предпринимается Самарской областной юношеской библиотекой — здесь регулярно занимаются осмыслением не только самарской и даже не только отечественной современной словесности, но и актуального зарубежного опыта.

Такая установка на отмену границ стала острее ощущаться в редакторском выборе второго “Названия”: рубрика “Гости “Названия”” представляет еще один литературный регион — Нижний Новгород, а кроме того, появляется переводческая рубрика “С другого берега”, в которой представлены классик современной (как ни парадоксально звучат эти два слова вместе) американской поэзии Марта Ронк и знаменитый английский писатель ХХ века Лоуренс Даррелл. Наконец, казалось бы, нехитрый ход — включение мини-рубрики “Автор рекомендует прочитать…” — создает сеть литературных и философских коннотаций: альманах оказывается связан с безграничным культурным универсумом. Да и внутри него непреднамеренно возникают связи между, казалось бы, никак не связанными друг с другом авторами.

Поэзия Любови Глотовой создает особую образную систему текучего, подвижного, живого (логичное продолжение этого ряда просится само собой) — женского: образы подвижных вод (рек, морей, слез, дождей), живых небес (звезд, снега, туч, теней, воздуха, солнца, Бога), ребенка (в колыбельной напевности некоторых текстов, в атрибутах детства). Эта система поддерживается, кроме того, самим языком — особыми синтаксисом и ритмом, даже фонетической структурой. Опыт женского неотделим от опыта творчества, и в этом мне видится скорее архетипичность, чем стереотипность.

Если подборка Глотовой — женское альманаха, то его мужское — стихи Игоря Тарасова, суть напряжение и динамизм, новая драма отчужденности, одиночества — битва без объекта и субъекта, само состояние битвы, треск электричества, исходящий от слова. Это живой социальный пафос, лаконично вплетенный в личный опыт.

Бесхитростность, граничащая в моем читательском восприятии с художественной наивностью, предстает в подборке Светлы Шленниковой. Ее усиливает элемент автобиографичности. Эти стихи — самое лаконичное из всего, что представлено во втором “Названии”. Лаконизм здесь — не только в количестве представленных стихотворений и их объеме, но и в поэтических амбициях автора, в спектре художественных средств и экспериментов. Впрочем, народная мудрость соотносит лаконизм с талантом. Поэзия Светлы Шленниковой находит отклик, обращаясь не к художественной искушенности, но к живому эмоциональному опыту читателя.

Подобный эффект автобиографизма имеет принципиальное значение и в работе, ставшей, на мой взгляд, событием второго “Названия”. Это повесть Елизаветы Кузьмичевой “Возьмите меня под руку”. Для самарского читателя этот текст можно назвать даже историчным: автор довольно искусно препарирует молодежный литературный процесс; вскрывает, разделяет на фрагменты, рассматривает внутренности именно того, чему посвящено “Название”, чем оно является. И, что важно, автор делает это, не отделяя себя от объекта препарирования. На этом строится ирония повести: ирония тоски по уникальности, по исключительности, свойственная, я уверена, не только героине Елизаветы Кузьмичевой; ирония тонкой работы по инсценированию драмы собственной жизни — по созданию суррогата уникальности. Современный юный сальери сам выбирает свою одержимость, заставляя себя страдать и погибнуть. У повести, правда, не очень удачный финал — а точнее, автор предлагает читателю несколько возможных вариантов финала на выбор. Это очевидное копирование приема, который еще недавно был художественным откровением, но за последние десятилетия превратился в постмодернистское клише. Кроме того, творческий замысел и художественные усилия автора были направлены как будто на реальность, поэтому такой финал воспринимается очевидно сконструированным и разочаровывает.

Разговор о том, рождаются творцами или становятся, будто продолжает интервью с Лоренсом Дарреллом, переведенное на русский язык Дмитрием Тилли. Подобные интервью, на мой взгляд, интересны безотносительно того, знаком ли читатель с творчеством интервьюируемого или впервые слышит его имя. Развернутое интервью писателя дает информацию более ценную, нежели просто биографическая справка. А что до уровня перевода (ведь в контексте “Названия” читателю представляют все же переводчика) — главное, что интервью схватывает авторскую манеру, и потому не хочется вдаваться в тонкости передачи синтаксиса и фразеологизмов.

Лаконизму, о котором говорилось выше, противостоит в “Названии” целый корпус текстов. Прежде всего это рассказ “Парк птиц” автора, пишущего под псевдонимом Дракон Дурак. Так же, как это имя (по словам самого автора, являющееся “намеренным творческим псевдонимом”), работа “намеренна”. Она намеренно избыточна, амбициозна, нарочито аллюзивна. “Парк птиц” — текст предельно избирательный, он обращается исключительно к читателю искушенному: такой читатель, по задумке автора, столь же уникален, как сам герой рассказа: “Но таких (…) — единицы”. Несомненным достоинством этой работы является прямота автора: свой замысел он раскрывает сразу же, в аннотации к псевдониму, таким образом спасая “случайного прохожего”. Честность амбиций — довольно редкая сегодня особенность.

Здесь стоит обратиться к гостье альманаха Евгении Сусловой, читать которую — все равно что изучать теорию актуальной поэзии “в картинках”, разгадывать ребус для интеллектуала. Ее стихи не просто академичны и отчасти научны, но и ориентированы на читателя если не профессионального, то по крайней мере осведомленного. Но вот остается ли такая литература собственно литературой и тем более литературой художественной — вопрос и для читателя, и для автора.

Еще одна подборка, демонстрирующая вполне определенные художественные амбиции, — это сборник Сергея Грэя. Автор всячески старается превратить свои стихотворения в готовые афоризмы, в книгу рецептов жизненной мудрости. Это происходит отчасти из растворенной в воздухе фобии “все уже сказано до меня”, отчасти из тяготения автора к лаконизму восточной культуры. Жанр афоризма подразумевает глубину заключенного в ней смысла, и в этой стилистике возможны размышления об истине, божестве, идеале, которыми насыщены тексты Грэя, однако на ожидаемую глубину они выходят не всегда. Причиной или следствием этого становится ирония — одна из любимых красок автора — вопрос открытый.

И наконец, есть во втором “Названии” корпус текстов, которые уравновешивают содержание альманаха, выравнивают и объединяют описанную разнородность материала. Стихи этих трех авторов — Татьяны Лукьяновой, Григория Гелюты и Артема Филатофа — визуально походят друг на друга: динамичное вертикальное оформление, где свобода интерпретации важнее знаков препинания. Содержательно они несомненно различны. Поэзия Татьяны Лукьяновой иносказательна и плавна; стихи Григория Гелюты неожиданно лиричны; Артем Филатоф сдержанно пишет полные, состоявшиеся образы. А все вместе эти три подборки образуют, возможно, самую прочную связь внутри альманаха.

Есть еще один текст, о котором нельзя не упомянуть. За свою пока еще недолгую историю альманах успел сформировать и собственные традиции: например, предисловия от действующих лиц современного российского литпроцесса, связанных с Самарой. Первое “Название” открывал Юрий Орлицкий. Во второе читателя вводит Данила Давыдов. И насколько живой, обещающей звучала аннотация первого, настолько же формальным, констатирующим, написанным наскоро воспринимается текст второго — после такого приглашения к чтению, увы, не приходится ожидать многого. Но и в этом можно найти плюс: всегда лучше, если издание превосходит ожидания читателя, чем наоборот.