В городах и академгородках
Роман Солнцев. Дважды по одному следу. — Красноярск: “Офсет”. 1997. — 878 с. 3000 экз.
Книга избранной прозы Романа Солнцева включает две повести и полтора десятка рассказов — и все это, если верить авторской датировке и собственному читательскому впечатлению, написано за два-три-четыре последних года. Герои Солнцева ходят в частные бары, смотрят мексиканские телесериалы — и уже никак не могут, да просто не имеют права слушать с утра до вечера радиотрансляции съездов народных депутатов, посещать кооперативные кафе и восторженно следить за экранными манипуляциями психотерапевта Кашпировского. Этим — по внушенной автором логике — должны заниматься герои солнцевской прозы 1989, 1990, 1991 годов. Автор берется за руганый и пуганый жанр — пишет реалистическую сюжетную прозу, выражающую энергию авторского интереса не только к частной жизни героев, но и к общественной жизни. Каждый участник солнцевской прозы осознает свою социальную роль и играет ее, насколько это позволяется автором. В последнее время стало чуть ли не хрестоматийной истиной предположение, что такая “социальная” литература является особенностью отечественного характера, в известном смысле противоположного характеру европейскому. Для европейской де литературы общественные идеи никогда не были так важны. Беглый взгляд на историю мировой литературы опровергает это для кого-то из патриотов лестное, для кого-то из космополитов тяжкое определение уникальности (или ущербности) русской литературы. Дидро и Де Сад, Золя и братья Гонкуры были такими же заклятыми современниками, как наши Некрасов и Полонский. Заметим, что и Полонский — “для немногих поэт”, противопоставивший некрасовской позиции поэта-гражданина собственную позицию поэта-жреца, в одном из самых энергичных своих стихотворений писал:
Писатель, если только он —
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущён,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражён,
Когда поражена свобода!
Эти стихи не отменены временем, они не менее искренни, чем “чистая лирика” того же Полонского, и не менее человечны. Прозаик Роман Солнцев обладает счастливой способностью заслуживать одинаковое читательское доверие и когда речь заходит о мучительных отношениях отца и сына, и в сиюминутно актуальной беседе об “истоках и смысле” суверенитета Татарстана.
Название книги — “Дважды по одному следу” — обманчиво, как и ее блестящая расписная обложка. Нет, перед нами не детектив и не приключенческая литература, хотя о сюжетах Солнцева можно говорить как о домашней табуретовке — крепкие сюжеты. Следы прошлого, настоящего и будущего, которые оставляют герои Солнцева, скорее относятся к внутреннему миру человека, чем к области улик, слежек и алиби. Впрочем, герой повести, давшей название всей книге, скрывается от преследования, как заправский преступник, а “интеллигент” (как он сам себя аттестовал) Вячик из рассказа “Маша Холодная” в нужное время в нужном месте ловко орудует пистолетом, спасая заблудившуюся в зимнем городе и зимнем же академгородке девушку-подростка. Читая прозу Солнцева, начинаешь верить газетам: Россия девяностых — страна криминала. Только для газет это — дурная новость, которая, как известно, лучше продается, а для прозаика Солнцева — атмосфера, в которой не только маленький человек, но и феноменально одаренный ученый, профессор Плетнев оказывается в роли преследуемого и почти обреченного на гибель неудачника. Атмосфера страха, охватившая солнцевские города и академгородки, нужна автору, чтобы лучше выразить мучительное бессилие любимых героев нашего автора — заводских, университетских, институтских немолодых образованных людей. И, конечно, не разбойники, не жестокая молодежь и не всячески плохое правительство довели солнцевских интеллигентов до тупика. Лишних людей ведь всегда угнетало не крепостное право, не финансовая политика Абазы, Вышнеградского и Витте, не сталинские черные воронки и не брежневские “сиськи-масиськи”. Суть их депрессии сложнее, эту муку не победить успехами медицины, экономики, криминалистики. Вирус высокой болезни все равно найдет, в чей бокал нырнуть.
Настоящее огорчение вызывают уместные на страницах черновика стилистические и некоторые фактические погрешности, которые все-таки попали в книгу Романа Солнцева, как попадают на страницы всех газет, так охотно пишущих о “страшной криминогенной ситуации” в наших городах и академгородках. “Романтическая литература умерла, мало кого сегодня трогают ахи и охи, смутные видения во тьме “нощи”, да и не пристало мне, специалисту по стохастическим явлениям (грубо — по теории игр), ходить вокруг да около, как переодетому милиционеру на базаре”. Выходит, что переодетому милиционеру на базаре не пристало ходить вокруг да около? Но автор-то, конечно, хотел сказать: “Не пристало мне ходить вокруг да около, как переодетый милиционер на базаре”. И профессор Плетнев, выступающий здесь в роли рассказчика, должен справляться с падежами даже в сложных предложениях с разными видами связи... Обратим внимание и на другой эпизод: “—Аркадий, ты? Просрали свободу? Говорил я тебе, Аркадий: не говори красиво?! — Ох, эта надоевшая мне за мою долгую жизнь чеховская острота”. Таинственный голос в телефоне, конечно, мог принадлежать человеку, не знающему, что это острота не чеховская, а базаровская и тургеневская, но профессор Плетнев, а пуще автор повести, конечно, помнят хрестоматийный разговор из “Отцов и детей”, тем более что Плетневу (см. текст Р. Солнцева) эту тургеневскую остроту “всю долгую жизнь” напоминают. Если Плетнев или Солнцев, или они оба сгоряча перепутали Тургенева с Чеховым, то до выхода в свет книги избранного можно было исправить эту оплошность.
Увы, это не единственная стилистическая погрешность и не единственная фактическая ошибка книги.
Замечательно, что все любимые герои Романа Солнцева то и дело сами себя называют интеллигентами: “У нас, у интеллигентов” и т.д. При этом за такими самоопределениями не кроется никакой иронии, это они всерьез. В борьбе с семейными неурядицами, с элементарной бедностью, с постоянными неисправностями домашнего электричества и водоснабжения (в нескольких рассказах подчеркивается низкое качество коммунальных услуг, раздражающее любимых героев автора) обитателям городов и академгородков комфортно причислять себя к таинственной когорте интеллигентов.
Некоторые эпизоды рассказов и повестей Солнцева все-таки оправдывают псевдодетективное название всей книги. Чего стоит, например, следующее описание парадных ощущений героя рассказа “Принцип фуги”, в прошлом — геолога, в настоящем — консультанта фирмы “VITAL”: “В дверях “Сириуса”, как во всех богатых учреждениях, стояли охранники в пятнистой форме. Мне пришлось пройти, как в аэропорту, через магнитную раму, фиксирующую металл. Сразу же за рамой встретил чернявый тип в черном же костюме — то ли армянин, то ли азербайджанец — с двумя симметричными запятыми усиков над губой, ни дать ни взять — герой-любовник. Он показал на лифт массивной рукой в “гайках” (золотых перстнях) — и мы взлетели, стоя лицом к лицу, на седьмой этаж”.
В синтаксических мудрствованиях Солнцева куда сложнее свести концы с концами, чем в его энергичных сюжетах. Обратимся к центральной повести книги — “Дважды по одному следу”. Герой-интеллигент задумал избавиться от своего вечного преследователя — злодея и мошенника. Под хитрым предлогом он выпрашивает у своей подруги (подруга эта — прекрасный и несчастный человек) яду, начиняет им пивные бутылки, затем вручает эти бутылки своей жертве и в страхе удирает из своего академгородка в Казань, а затем и в Москву. Возвратившись домой, он находит вечного злодея Фару живым и невредимым, а свою благодетельницу отравленной: женщина оградила нашего героя от греха, подсунув ему безвредный порошок, а сама выпила яду. И все это — лишь одно звено сюжетной цепочки этой повести — на мой взгляд, самого удачного произведения книги.
Главный герой повести “Дважды по одному следу”, тот самый интеллигент — профессор Плетнев, личность одновременно и вполне жизненная, реальная и фантастическая. Он талантлив, энергичен, находчив, он — яркий ученый и общественный деятель, он является творцом, автором очень многого и в жизни города, и в жизни академгородка. С его подачи в городе открывается казино, он дает названия клубам и ресторанам, он создает своему другу-поэту репутацию властителя дум и проводит его в парламент, он делает своих приятелей губернаторами, учеными, миллионерами. Он создает семьи, при этом сам семью теряет. Он предпочитает оставаться в тени. И такой почти сверхчеловек оказывается бессильным и перед предательством бывших друзей, и перед стужей новой эпохи. Профессор Плетнев становится мнительным, его охватывает страх — и из его страха, как демон, рождается Фара — вечный черный человек нашего героя, угнетавший его с детства. Жаль, действительно жаль, что этот вдохновенный, интересный сюжет то и дело сводится на нет стилистическими огрехами, которые, кажется, так нетрудно исправить.
Интересны сатирические образы Солнцева, напоминающие тургеневских биндасовых и губаревых. Это руководители фирм, губернаторы и вице-губернаторы, охранники, “жестокая молодежь”. Конечно, авторское отношение к ним не отличается многоплановой загадочностью, но тем не менее эти образы написаны искренним пером, которому веришь.
Думаю, что трудно описать кутерьму городов и академгородков нашего времени точнее, чем это сделал автор книги “Дважды по одному следу”. И мысль, что все эти рассказы и повести написаны лишь вчера или позавчера, почему-то кажется мне очень и очень комфортной.
Арсений Замостьянов
