Евгений Ямбург

Эффект последействия

Об авторе | Евгений Александрович Ямбург родился в 1951 году в городе Москве. Окончил МГПИ. Член-корреспондент РАО, доктор педагогических наук, Заслуженный учитель школы РФ. Более тридцати лет руководит Московской школой № 109. Автор книг “Школа для всех”, “Педагогический декамерон”, “Школа на пути к свободе” и др. Прошлая публикация в “Знамени” — “Дети и отцы: попытка понимания” (о литературном творчестве молодых) (2006, № 10).

От автора | “Школа стоит не на Луне” — справедливо утверждал Я. Корчак. И те драматические сдвиги, что происходят сегодня в школе, безусловно, связаны с ее окрестностями — экономическими, социальными и духовными изменениями, произошедшими за истекшее двадцатилетие. В будущей книге “Школа и ее окрестности”, фрагменты которой здесь представлены, я попытался осознать новую педагогическую реальность, найти пути выхода из кризиса, что переживает сегодня школа.

Десятилетиями педагогов муштровали, приучая их ходить строем. “Разговорчики в строю” – армейское замечание старшего по званию, за которым обычно следует серьезное наказание. Боязнь наказания – еще одна неизжитая эмоция, окрашивающая деятельность педагога в унылые серые тона. Но раб может воспитать только раба. Деваться некуда, рано или поздно, лучше раньше, надо приучаться жить своим умом, не опасаясь получить наряд вне очереди от офицеров человеческих душ, в каком бы облачении — светском или духовном — они сегодня ни выступали.

Грустно размышляю над известной строкой Б. Пастернака, превратив ее из утверждения в вопрос: “Но пораженья от победы ты сам не должен отличать”? Поводом послужил оглушительный успех последнего капустника.

Это давняя традиция школы, которую я сам же завел более тридцати лет назад. Ни один выпуск не ушел с праздника “Последнего звонка”, не отыграв свой прощальный спектакль. С каждым годом удивить искушенную публику становится все труднее. В набитом до отказа зале педагоги, выпускники прошлых лет, ревниво сравнивающие происходящее на сцене со своим спектаклем, родители — солидные папы и мамы, многие из которых четверть века назад блистали на этих же подмостках. В такой аудитории повторять старые шутки и избитые сюжетные ходы невозможно. Не говоря уже о том, что стремительно меняющееся время ломает старые вкусы, требует иного темпоритма, новых сценических решений.

Помимо прочего, каждый новый спектакль (этот сто сорок пятый!) — серьезный экзамен для директора. Требуешь с других — покажи, на что способен сам. Не утерял ли за бездной хозяйственных и организационных забот педагогические навыки? Можешь ли увлечь за собой нынешних прагматичных, до предела занятых выпускников?

Со стороны эти проблемы могут показаться пересыпанным нафталином чудачеством. Этакое, знаете ли, ретро. Управленческая мода резко поменялась: ныне идеальный директор уже не первый педагог и учитель учителей, но прежде всего успешный менеджер, а точнее — кризисный управляющий, обеспечивающий эффективное расходование бюджетных средств и привлечение дополнительных источников финансирования. Кстати: немодному нынче А.С. Макаренко удавалось с успехом совмещать обе ипостаси руководителя воспитательного учреждения.

Сюжет для выпускного спектакля подсказала сама жизнь. Целый год школа отмечала юбилей А.П. Чехова. Не было класса, который не показал бы свой спектакль на театральном фестивале. Но в то же самое время за пределами школы миллионы людей, даже и не вспомнив о дне рождения Антона Павловича и нацепив очки 3D, восхищались фильмом “Аватар”. Грех было не столкнуть эти два события.

И опускались в прологе спектакля с потолка на сцену синюшные существа, сплетающиеся в странном танце, и замирал в изумлении Антон Павлович, вопрошая: “Что означает сей ужас?”. Ему популярно объясняют, почему он “не догоняет”. (Кто подотстал от времени — тому поясню: это молодежное выражение, означающее недопонимание). Все дело в оптике. Если бы безнадежно отставший от прогресса классик сменил свои знаменитые пенсне на очки 3D, он бы думал и писал совсем по-другому. Писатель соглашается на эксперимент, но одному ему трудно противостоять напору попсы в соблазнительной технологической упаковке. Поэтому приходится использовать возможности клонирования, после чего на сцене с переменным успехом единым фронтом против пошлости начинают выступать сразу пять Чеховых. Идея позаимствована у Ю.П. Любимова. В его знаменитом спектакле семидесятых годов “Послушайте” одновременно участвовали пять Маяковских.

Так выстраивается драматургия капустника, определяется его сквозное действие, а дальше — не очень простой, не очень легкий, но зато вдохновенный труд. Все на ходу, все в движении, все в пожаре: сочинить и отрепетировать новые сцены, придумать дивертисменты, поставить танцевальные номера, создать световые и звуковые партитуры.

Результат превзошел ожидания даже нашей искушенной и избалованной публики. Как работали ребята! Сложнейшие джазовые вокальные номера сменялись искрометными танцами, в некоторых из которых участвовало одновременно до тридцати парней. А ведь большинство из них первые свои шаги в хореографии или, вернее, первые па сделали при подготовке спектакля. На остроумные шутки зал отзывался дружным смехом, изготовленные ребятами видеоклипы и презентации включались вовремя, не ломая высокий темпоритм спектакля, лирические сцены удачно сочетались с гротескными и комическими номерами. Одним словом, выпускники этого года общими усилиями создали сумасшедшую атмосферу праздника, и забитый до отказа благодарный зал аплодировал им стоя. Чего ж еще желать?

Тем не менее за сакраментальным вопросом: “Ты сам доволен ли, взыскательный художник?” следует трезвый нелицеприятный ответ: нет! И качество спектакля здесь абсолютно ни при чем. Что же не так?

В искусстве в целом и в педагогике в частности, которая отчасти наука, а в известной степени искусство, существует эффект последействия. Это так естественно: сделав красивое общее дело, подергав за хвост славу, на следующий день собраться всем вместе, чтобы посмотреть свежую видеозапись, заново переживая случившееся, оценить свою работу со стороны и, между прочим, поблагодарить директора, по совместительству режиссера.

На сей раз не пришел никто!

Сегодня многие педагоги, испытывая натиск внешнего мира, ощущают растерянность от всего происходящего.

Как выстроить круговую оборону? Где и в чем искать опору? Какие средства личной духовной гигиены использовать, дабы не дать захватить себя страстной односторонности (метафора Г. Померанца)? Как научиться самостоянию (умению стоять на самом себе) и передать это редкое по нынешним временам качество своим воспитанникам? Все эти грозные вопросы побудили автора к написанию данных заметок.

Готовых ответов нет, но важно хотя бы приступить к их поиску. Способ поиска — напряженный трезвый мужественный разговор. С кем? Для начала хотя бы с самим собой. Что ж, поговорим…

— Ожидал ли ты такого поворота?

— Почти со стопроцентной уверенностью. Уже во время репетиций мои актеры вели себя так, что я угадывал и угадал, как именно будут развиваться события.

— Эмоциональная недоразвитость? Быть может, закрыть на нее глаза? И ЕГЭ на следующий день…

— Экзамен тут ни при чем. И даже наоборот: с плеч сброшен груз первого государственного испытания, и самое время вечером того же дня, собравшись вместе, заново, час за часом, пережить общий для всех праздник.

— Но что в таком случае с ними случилось — со старшеклассниками 2010 года? В какой ступор они попали?

— Школа стоит не на Луне. Это не я сказал, это Януш Корчак. Есть объективные, не зависящие от педагогов причины — и прежде всего нравственное, социально-психологическое и эмоциональное состояние общества. Сменились ценностные ориентации. На смену культу коллективизма приходит — и уже пришла! — фетишизация индивидуализма. Сегодня в первую очередь востребованы такие черты личности, как инициативность, конкурентоспособность, стремление к успеху в достижении поставленной цели и прочие подобные доблести. Другое дело, что, по большому счету, оппозиция коллективизма и индивидуализма является ложной, сбивающей с толку неискушенного человека. (А кто из молодых искушен?) И для достижения успеха совершенно не обязательно расталкивать локтями окружающих и тем более топтать их ногами. Напротив, именно умение взаимодействовать с другими людьми, командная работа чаще всего приводят к успеху.

В советскую эпоху, откуда родом мы, стареющие педагоги, перебирали с коллективизмом, во имя которого могли беспощадно подавить индивидуальность — будь то выстраданное мировоззрение или настигшая семейного человека новая любовь. Сегодня маятник резко пошел в другую сторону. В условиях нецивилизованного рынка в цене напор и натиск, ломающие всех и все вокруг и вносящие в жизнь закон джунглей.

В педагогическом, да и в человеческом плане одинаково бессмысленна как ностальгия по утраченному коллективному “раю”, так и безропотная поэтизация “супергероя”, живущего по ту сторону добра и зла. Философский ключ к разрешению этого мнимого противоречия дал философ Г. Померанц: любой принцип, доведенный до конца, превращает жизнь человека в ад.

Между тем педагог не может остановиться и успокоиться на чисто умозрительном разрешении проблемы, он призван действовать здесь и сейчас. Действовать, трезво оценивая реальность и свои шансы на успех, не впадая в уныние при неизбежных неудачах. В практическом плане это означает, что, в силу нравственной и профессиональной ответственности, он вынужден всегда плыть против течения, уравновешивая крайности. В условиях тотального насаждения коллективизма пестовать индивидуальность, а в среде жаждущих успеха одиночек утроить свои усилия по их сплочению, не боясь при этом выглядеть наивным и архаичным.

Обреченность на постоянную амбивалентность делает такую позицию учителя крайне уязвимой и даже опасной. Государство или социум ожидают, что он будет шагать в ногу со всей ротой, а он упорно идет своей дорогой, полагая, что нравственное содержание эпохи напрямую зависит от состояния человеческой души. Он должен ответить на главный вопрос: вокруг каких ценностей до?лжно добиваться сплочения вступающих в жизнь поколений? Задача сама по себе необыкновенно трудная — а тут еще повсеместно углубляющееся отчуждение людей. Солидарность — но какими средствами? Единение — но во имя чего? Коллектив — но всего лишь ладно подогнанных винтиков или все-таки сообщество неповторимых личностей?

— Стало быть, объективные причины? Нынешний моральный и психологический климат сделал твоих выпускников прагматичными, черствыми людьми? Так?

— Не совсем. Как справедливо было замечено еще в замечательном сборнике “Вехи”, обвинять во всех случаях начальство и обстоятельства жизни есть умственная и нравственная лень, рудимент рабской психологии.

— Тогда разберись со своими собственными просчетами. В конце концов, если бы молодые люди все до единого были поражены прагматизмом, то какой им резон было мучиться в репетиционном зале, не зная ни праздников, ни выходных? По приказу такие вещи не делаются. Здесь нужен энтузиазм и вдохновение.

— Ну, положим, тут сработала мощная традиция, существующая с момента основания школы. Многие из их родителей, старшие братья и сестры еще в прошлом веке (!) участвовали в театрализованном прощании на последнем звонке.

— Что ж, традиция в немалой степени определяет уклад жизни школы, стиль взаимоотношений учителей и учеников. Но, может быть, в ее глубине появилось нечто такое, что при всех ее неоспоримых достоинствах спровоцировало потребительское отношение к тебе и твоим коллегам.

— Пожалуй… Многое, слишком многое настораживало меня с самого начала подготовки к празднику. Год на год не приходится, всякие бывают выпуски. В одном — сплошь или почти сплошь одаренные ребята, в другом — увы — с талантами негусто. Но последний — один из наиболее ярких. Красивые, самобытные ребята, с хорошими голосами, природной пластикой, не зажатые комплексами. Не прошли бесследно и наши ежегодные театральные фестивали с их мощной творческой прививкой. Но главное даже не это. При первой же встрече я уловил азарт в их глазах, почувствовал желание работать.

Дальше вроде бы все, как обычно: человек пятьдесят набивается в директорский кабинет. Спрашиваю: “Все видели, что у меня есть пиджак?”. После недоуменных кивков снимаю с себя пиджак и галстук. Отныне я не начальник, и все мы — одна команда. Властная вертикаль упразднена. Самые смелые, самые нестандартные идеи — давайте, ребята! Беспощадная критика с обеих сторон из всех стволов, невзирая на чины и звания. (И это при всем том, что некоторые из членов команды не раз бывали на ковре у директора по весьма печальным поводам.) Иначе нельзя. Разве возможно творчество, если не снят административный барьер? Отношения директор — ученик должны стать совершенно иными. Скажем так: неформальный лидер — творческая группа.

Иными словами, я говорю о необходимости раскрепощения участников творческого процесса. Но раскрепощение при отсутствии культуры может обернуться неприятными результатами. По сути, речь идет о вечной проблеме педагогической дистанции.

Видит Бог, все предшествующие десятилетия, вытесняя мертвящий дух казенщины, я только и делал, что по возможности сокращал эту дистанцию, поощряя и даже культивируя многие вольности. Дружеские шаржи на педагогов, украшающие первый этаж школы, где обычно в советское время полагалось вывешивать портреты членов Политбюро ЦК КПСС, кукла директора в канцелярии, те же капустники, которые, в конце концов, захватили даже четвертые классы! Это их веселое театральное действо, в котором участвуют дети, педагоги и родители, до сих пор украшает праздник прощания с первыми учителями. Все это и многое другое десятилетиями формировало уклад жизни школы, ее дух, демократический стиль управления. Что, разумеется, не могло не встречать начальственного и иного (даже в академических кругах) сопротивления, не вызывать упреков в подрыве авторитета учителя и т.п. Воспитанники же (так мне по крайней мере представляется по разговорам с выпускниками) по достоинству оценили эту редкую для застойной эпохи атмосферу. Все, что они получали в школе, было попросту несопоставимо с окружавшей их в ту пору жизнью с ее фальшью и мертвечиной. Они ощущали это и потому бережно относились как к самим традициям, так и к их носителям — педагогам. Не помню случая, когда они позволили бы себе сесть на голову тем, кто сознательно сокращал дистанцию между учительским столом и ученической партой.

Тем временем грянула смена эпох. Из школы, да и не только из нее, исчезли наиболее одиозные формы идеологического и административного диктата. Мы благополучно вписались в новую жизнь, почти ничего не меняя в традициях и стиле отношений с учениками. У них же с годами произошел некий перелом во взглядах, и они стали воспринимать все эти когда-то редкие достоинства школы как должные, само собой разумеющиеся. Педагоги при таком взгляде на жизнь просто обязаны обеспечивать им комфортное существование.

И здесь не было бы ничего противоестественного — в конце концов, нельзя же вечно строить уклад школы на противопоставлении, по вдохновенной, но, по сути, грустной формуле: “Нам целый мир чужбина — отечество нам Царское Село”. Но вот печальное наблюдение, лаконично сформулированное одним из наших педагогов: “За последние годы в школе все чаще стали появляться нахалы с сильно развитым чувством собственного достоинства”.

— Не слишком ли резко? Не через край ли? Во-первых, не все молодые люди таковы, а во-вторых, трудно винить детей за грехи отцов, которые “весомо, грубо, зримо” демонстрируют образцы раскрепощенного поведения при серьезном недоразвитии культуры.

— Как ни печально, но тенденция уловлена верно. Я бы сформулировал настораживающее меня в молодых качество несколько мягче: бесцеремонность. Ее-то разнообразные проявления и скребли по душе, когда мы готовились к последнему звонку.

Да: смеемся, спорим, сочиняем первые тексты для сценического воплощения, все вместе сидим до позднего вечера — все хорошо, все мило. За пару недель они вполне освоились в моем кабинете. Девушки на диване, в креслах, юноши прямо на полу, на том самом ковре, на котором их частенько чистили за прогулы, опоздания и прочие школьные провинности. Словом, творческий процесс пошел.

На третьей неделе в кабинете впервые появляются две звезды. Одна из них, томным взглядом пробежав первые наброски сценария, изрекает: “Это катастрофа!”. Ну, всякое бывает — в том числе и катастрофы. Спрашиваю: “Твои предложения?”. Ответ можно истолковать и так — куда вам с суконным рылом в калашный ряд. “Надо попросить моего дядю, он напишет нам качественный сценарий”.

Из капризного ротика выпархивает фамилия известного телеведущего и шоумена. Комизм заключается в том, что ее дядю я помню еще юношей, участником театральной студии. С тех пор мальчик подрос, превратившись в матерого и циничного представителя шоу-бизнеса. Трудно представить его в роли создателя сценария школьного праздника на безвозмездной основе. Внутренне смеюсь, но не подаю вида. “Что ж, мы будем рады любым творческим предложениям, от кого бы они ни исходили”. А пока продолжим наш труд…

А она, наша звездочка? Наивный и, в сущности, несчастный ребенок, которому вскоре после выхода из школы предстоит испытать много разочарований и получить немало тяжелых психологических травм. Близость к медийным персонам, чья значимость улетучивается ровно через неделю после исчезновения с экрана, придает ей уверенность в своем неоспоримом праве на безапелляционные оценки и лидерство. Гипертрофированное чувство собственного достоинства, под которым нет достаточных оснований, ее сверстники на молодежном жаргоне именуют “понтами”1.

Девушке невдомек, что одной неосторожно брошенной фразой можно походя унизить своих товарищей, коллективных авторов рождающегося сценария, после чего незамедлительно получить жесткий отпор. В данной ситуации пришлось незаметно вывести юное дарование из-под удара. Но кто буквально на следующий день после выпуска возьмет на себя неблагодарный труд стелить ей соломку, смягчая очередное падение?

Но в конце концов сценарий создан. Репетиции! Счастливое для меня время. Пусть трудно, пусть голос садится, пусть сплошной недосып — но сердце веселится. Текущие директорские дела светят, да не греют. И вот образуется экологическая ниша, внутри которой можно творить беспримесную педагогику, непринужденную, радостную, вызывающую мгновенный отклик у моих учеников-артистов.

Полтора десятилетия рядом со мной — мои товарищи, коллеги, два совершенно изумительных человека: Дмитрий Френкель и Андрей Юрченко. Дмитрий Френкель, за которым навечно закрепилось прозвание Дядя Дима, — человек-оркестр, блистательный музыкант, аранжировщик всех наших спектаклей и, кроме того, фотохудожник. Андрей Юрченко — выпускник ГИТИСа, вдохновенный балетмейстер, чьи питомцы неизменно выходят в призеры международных конкурсов бальных танцев. Но для нашего общего дела важен не только профессиональный уровень, как бы высок он ни был. В нашем случае искусство идет рука об руку с педагогикой, и потому так важна, как говорят сейчас, фактура личности. И Дядя Дима, и Андрей Юрченко — из счастливой породы веселых, легких, отзывчивых людей, которые могут даже нелегкие репетиции превратить в праздник. Их шутки и взаимные дружеские подколки — это отдельный спектакль, между прочим, дающий выпускникам наглядный образец интеллигентного юмора, разительно отличающегося от того потока пошлости, что ежедневно обрушивается на них с телеэкранов. И когда подвижный, но грузный Дядя Дима утверждает, что танец для него — родная стихия, и с грацией игривого медведя демонстрирует изобретенные им “па”, а хрупкий Андрей подражает оперному басу, уставшие юные актеры взрываются смехом.

По виду — карнавал, по сути же — серьезнейший педагогический процесс. Наш век — увы — беспощадный прагматик. Тем более важно восполнить общее эмоциональное недоразвитие, преодолеть разобщенность, накопить бесценный опыт бескорыстной солидарности людей разных поколений, делающих красивое общее дело, умеющих доставлять радость себе и окружающим. Воспитание горением, кажется, так это формулируется.

Есть, однако, в нашем труде золотое правило: не теряй бдительности! Пусть будет всплеск эмоций, ярчайшие впечатления, духовный подъем — но при всем том гляди зорко и слушай чутко. Чуть ослабил контроль — и унесет совсем в другую сторону. Карнавал раскрепощает личность, но он же, смывая дешевую позолоту, не щадя дутой славы, высмеивая ханжество, переворачивает мир с ног на голову, разрушает любую иерархию и сознательно работает на снижение. Тут легко может проскользнуть шутка на грани фола и явная непристойность. А вот этого нам не надо.

Как шутить, сохраняя чувство такта и учитывая возраст, пол, психологию, состояние человека, неожиданно для себя оказавшегося под юмористическим прицелом? Само собой, все это закладывается еще при создании сценария. Ведь каждая сцена посвящена какому-то педагогу. И одно дело — тонкая, ранимая натура учительницы N, и совсем другое — брутальный физкультурник, весельчак, мгновенно принимающий условия игры. Стало быть, надо чередовать лирическое и комическое, выбирать музыку, не подавляя учителей, родителей, бабушек и дедушек тяжелым роком и жесткими ритмами. Ибо это, милый мой выпускник, не только и даже не столько твой праздник. Радуйся сам — но порадуй и других. А тут еще, к немалому своему изумлению, молодые дарования узнают — и признают! — что и классика, и джаз вовсе, как они говорят, не “отстой”. Напротив: эта музыка и сегодня вызывает восхищение у слушателей любого поколения.

Но вот — очередной кризис. Ничего не получается, полное уныние. Руки опустились. Ободряя молодую команду, мы, взрослые, начинаем подкалывать друг друга. В конце концов добиваемся того, к чему стремились: лица оживают, глаза загораются, в зале нарастает смех. И тут одна из девушек отпускает шутку в адрес Дяди Димы. Шутка явно неудачная, не сказать, чтобы грубая, но ставящая под сомнение его профессионализм. Недоуменно вскидываю на нее глаза и развожу руками. Держи дистанцию, дорогая моя! Или ты не понимаешь, что у взрослых свои отношения и свои шутки? К ее чести, она мгновенно спохватывается:

— Дядя Дима, я вас чем-то обидела?

— Что ты, дружок, — со спокойствием Сократа отвечает он, — я свое отобижался лет тридцать назад.

Урок? Еще какой! Давай, — читаем между строк, — забудем твою глупую выходку и будем рука об руку работать дальше. А как иначе? Они же, в сущности, еще дети, постигающие трудную науку человеческих взаимоотношений.

Буквально с первых же дней работы на сценической площадке выделяется несколько звезд, а точнее, “звездочек”, поскольку это девушки. Они действительно артистичны, пластичны, обладают хорошим слухом и приличными голосами. Но разве это повод выстраивать для себя особый распорядок, являться только к своему выходу и покидать зал, как только начинается постановка массовых сцен? Призывы к солидарности — глас вопиющего в пустыне. “А что нам лишний раз приходить? — не без высокомерия отвечает на мои упреки одна из “звезд”. — Все равно, — сообщает она, — вас здесь как режиссера только мы одни по-настоящему и понимаем”.

Вот как! Вокруг серость, массовка, а посреди — два бриллианта. Но если лечению “звездной болезни” не помогла терапия, перейдем к хирургии. Давайте-ка тогда изменим план и займемся финальным танцем. На сцене — тридцать с лишним исполнителей, бешеный темп, заводная мелодия! Никаких соло — все вместе, все в лад, все — как один! И “звезды” наравне со всеми. А в первую линейку танца, подогреваю я, встанут самые подготовленные. Остальные — в глубину сцены.

А дальше — работа до седьмого пота, и бодрящие возгласы режиссера: “Еще пятьдесят четыре ведра — и золотой ключик наш”. Теперь уже вряд ли даже самой “звездной” девочке придет охота, как говорят, тянуть одеяло на себя; теперь короля играет вся свита.

Общий итог совместной работы — выше всех ожиданий. Шквал аплодисментов, все счастливы, все любят друг друга, все ликуют… На следующий день не пришел никто.

— Обиделся?

— Когда Антона Семеновича Макаренко спрашивали об отношении к нему воспитанников, он отвечал довольно жестко: “Я не нуждаюсь в их припадочной любви”. В этом отличие его мужской педагогики от дамских стремлений любой ценой выжать из подопечных трепетное обожание. Другое дело, что чувство благодарности тоже надо воспитывать.

— Догадывался ли ты, что так случится?

— Я уже говорил: был уверен почти наверняка.

— Можно ли было избежать этого?

— Конечно. Объяви я во всеуслышание место и время встречи, и все явились бы как миленькие.

— Получается, ты спровоцировал молодых людей?

— Грешен.

— А в чем смысл?

— Дожив до семнадцати лет, покидая стены школы, молодым людям пора бы научиться действовать без подсказок. Если они к этому не готовы, не помешает некая встряска, небольшой скандал, который при определенных условиях является воспитательным средством.

— Что за условия?

— Не взрывайся немедленно, тотчас. У ребят возникнет полное ощущение, что в педагоге говорит исключительно личная обида. Хочешь вдумчивого разбора полетов? Подожди хотя бы несколько дней. Жизнь показывает: непременно случится нечто, куда более серьезное, нежели досадный, но малозначимый в их глазах эпизод. И наконец: во имя чего весь этот сыр-бор? Отвечу: до последней минуты пребывания воспитанников в школе мы не перестаем оставаться педагогами. Легче всего умыть руки и не расходовать душевные силы на тех, кто вот-вот покинет школу. Но с таким отношением к делу надо менять профессию.

— И ты был уверен, что повод найдется?

— Если у молодого человека нет чувства такта, благородного умения соблюдать достойную дистанцию в отношениях с педагогами, приглушена признательность, то неприятностей не миновать. За несколько минут до начала первого ЕГЭ один из моих подопечных обратился к однокласснику с вопросом: у кого получить бланки? “Вон у той старой тетки”, — прозвучал незатейливый, а по сути хамский ответ. Пожилая дама (это более изысканное определение пола и возраста не пришло в голову выпускнику) в справедливом гневе потребовала удалить его с экзамена. Мне пришлось приносить извинения за этого, как бы мягче выразиться, не comme il faut.

На следующий день, собрав ребят, я без всякой пощады вывернул наизнанку все их вольные и невольные прегрешения, не забыв упомянуть о неблагодарности по отношению к режиссеру. “Мне лично, — сказал им я, — она не нужна. Возможно, некоторых из вас, спустя месяц, я никогда больше не увижу, но вам жить дальше в сложном мире, где не прощается малейшая оплошность. Все то, что произошло на экзамене, не случайность, а вполне закономерный результат общего недоразвития культуры. Отсутствие такта, и, простите за резкость, обыдление еще не раз поставит вас в подобные и, вполне вероятно, в еще более тяжкие ситуации”…

Дошла моя гневная филиппика? Стукнуло ли ей в ответ чье-то сердце? Отзовется ли она когда-нибудь? Не знаю. Но есть, знаешь ли, проклятие профессии, есть неизжитый идеализм — и потому я обречен отстаивать заповедную территорию культуры.

— Но стоит ли биться головой о стену? Заповедная территория — звучит возвышенно, заповедник — более прагматично, поскольку для его сохранения в первозданном виде требуется охрана, часто вооруженная. И наконец, резервация — совсем иной смысл. Пафос уходит, остается горькое ощущение искусственного, выморочного существования в отведенных границах, отгороженных от мира колючей проволокой, пусть даже проволока виртуальная, а колючками служат твои едкие саркастические высказывания. Зримое воплощение такой резервации — телеканал “Культура”, смотрят который два (!) процента зрителей. Какие претензии здесь могут быть к юношеству?

— Стоп. Слышу нотки жалости к самому себе, бьющемуся как рыба об лед, с минимальными шансами на успех. Не сегодня все это началось, ты не первый, кто в меру своих сил пытается противостоять напору воинствующей пошлости. Но стыдно быть всего лишь зрителем, ведя при этом, скажем откровенно, достаточно комфортное существование в вегетарианскую эпоху. Бывали в истории и более крутые времена, когда за противостояние люди платили жизнью.

— Ты хочешь сказать, что разговор только с самим собой не дает достаточной опоры для педагогического стоицизма?

— Именно. Конечно, приятно поговорить с умным человеком, но этого явно недостаточно. Передо мной фотография. Светлое одухотворенное лицо, мягкая улыбка, внимательный взгляд сквозь круглые линзы очков. Типичный интеллигент: немецкий философ и теолог Дитрих фон Бонхеффер. Ему всего тридцать четыре года, но жизнь подходит к концу. Участник заговора против Гитлера — в 1944 году в нацистской тюрьме он ожидает смертной казни2, при этом не переставая заниматься странной для его положения философской рефлексией. Неисповедимыми путями “Письма к другу” попадают на волю. В них он ставил знак равенства между чувством дистанции и качеством личности человека. Привожу одно из его последних писем из тюрьмы:

“Если у нас недостает мужества восстановить подлинное чувство дистанции между людьми и лично бороться за него, мы погибнем в хаосе человеческих ценностей. Нахальство, суть которого в игнорировании всех дистанций, существующих между людьми, так же характеризует чернь, как и внутренняя неуверенность; заигрывание с хамом, подлаживание под быдло ведет к собственному оподлению. Где уже не знают, кто кому и чем обязан, где угасло чувство качества человека и сила соблюдать дистанцию, там хаос у порога. Где ради материального благополучия мы миримся с наступающим хамством, там мы уже сдались, там прорвана дамба, и в том месте, где мы поставлены, потоками разливается хаос, причем вина за это ложится на нас. В иные времена христианство свидетельствовало о равенстве людей, сегодня оно со всей страстью должно выступать за уважение к дистанции между людьми и за внимание к качеству. Подозрения в своекорыстии, основанные на кривотолках, дешевые обвинения в антиобщественных взглядах — ко всему этому надо быть готовым. Это неизбежные придирки черни к порядку. Кто позволяет себе расслабиться, смутить себя, тот не понимает, о чем идет речь, и, вероятно, даже в чем-то заслужил эти попреки. Мы переживаем сейчас процесс общей деградации всех социальных слоев и одновременно присутствуем при рождении новой, аристократической позиции, объединяющей представителей всех до сих пор существующих слоев общества. Аристократия возникает и существует благодаря жертвенности, мужеству и ясному осознанию того, кто кому и чем обязан, благодаря очевидному требованию подобающего уважения к тому, кто этого заслуживает, а также благодаря столь же принятому уважению как вышестоящих, так и нижестоящих. Главное — это расчистить и высвободить погребенный в глубине души опыт качества, главное — восстановить порядок на основе качества. Качество — заклятый враг омассовления. В социальном отношении это означает отказ от погони за положением в обществе, разрыв со всякого рода культом звезд, непредвзятый взгляд как вверх, так и вниз (особенно при выборе узкого круга друзей), радость от частной, сокровенной жизни, но и мужественное приятие жизни общественной. С позиции культуры опыт качества означает возврат от газет и радио к книге, от спешки — к досугу и тишине, от рассеяния — к концентрации, от сенсации — к размышлению, от идеала виртуозности — к искусству, от снобизма — к скромности, от недостатка чувства меры — к умеренности. Количественные свойства спорят друг с другом, качественные — друг друга дополняют”3.

Дитрих Бонхеффер писал эти строки в нацистской Германии, но наступление хамства в истории периодически принимает разнообразные идеологические и политические формы, в том числе рыночно-демократические. Поэтому и спустя десятилетия призыв расчистить и высвободить погребенный в глубине души опыт качества не теряет своей актуальности.