Татьяна Морозова

Людмила Поликовская. Есенин

Есенин в “вече”

Биография Сергея Есенина неизменно вызывает интерес и у серьезных любителей литературы, и у тех, кто в жизни поэта, в его трагической гибели может искать соответствий своим представлениям о художнике, выражающем народную душу, или подтверждения своим конспирологическим мыслям о том, как темные чужеродные силы погубили русского поэта.

Людмила Поликовская рассказывает о поэте в традиционном ключе, соединяя более или менее подробное изложение событий жизни с обращением к главным и самым популярным его произведениям. Видимо, автор считает, что стихотворения хороши и значимы сами по себе, и настойчиво предлагает их прочитать лишний раз, поэтому в книге так много огромных стихотворных цитат. Анализ же стихотворных текстов, преломление их смысла в творческо-философском контексте времени находится вне внимания Поликовской. Книга эта должна понравиться учителям средней школы, несмотря на приблизительность некоторых литературоведческих формулировок: по этой книге хорошо давать делать доклады на уроках.

Автор сообщает, что она с детства “страстно любит” стихи Есенина, и, видимо, адресуется она к таким же “страстным любителям”. Цитируя Георгия Иванова, который сказал, что беспристрастно оценят Есенина те, на кого очарование его не будет действовать, Поликовская отказывается от такой “беспристрастности”, приравнивая ее, т.е. в сущности, объективность, к недоброжелательности, и торопится заявить: “Скажем сразу: на нас очарование поэзии Есенина действует очень сильно”.

Сильное действие “очарования”, видимо, дает определенную свободу действий в рассказе о любимом поэте. Например, выбрать доверительный тон разговора, который, безусловно, возможен и хорош (при соблюдении все же некоторых условностей, хотя бы избегания жаргонизмов и неоправданных просторечных выражений, в изобилии присутствующих в тексте), но неизменно снижает общий уровень книги. Частые обращения к самому герою (“Полноте, дорогой Сергей Александрович!”), “дорогому читателю”, призванные вовлечь в процесс сопереживания жизни поэта, только раздражают и выглядят амикошонством. Особенно же часто Поликовская обращается к женщинам и девушкам, что создает впечатление, будто они и составляют ту аудиторию, на которую рассчитывает автор. “Безусловно, большинство читателей этой книги (особенно женщины, побывавшие в шкуре Изрядновой), осудят Есенина. Мы же скажем другое: не связывайтесь, девушки, с поэтами”. “Увы, хронический алкоголизм — болезнь практически неизлечимая. Не верьте, девушки, ни обещаниям “завязать”, ни рекламе, гарантирующей исцеление”.

Многие факты из жизни поэта или попытка их анализа вообще напоминают синопсис сериала. “Зинаида Райх, как большинство женщин, хотела иметь домашний очаг, жить с мужем под одной крышей. И по вечерам не вытаскивать его из кабаков, пробиваясь сквозь толпу поклонниц. (Есенин спивался очень быстро). Чтобы сохранить семью, она решилась на отчаянный шаг — родить второго ребенка”. И тут же, скороговоркой, о том, как дальше сложилась жизнь покинутой Есениным женщины. “Для прославленного режиссера (Мейерхольда. — Т.М.) Зинаида Николаевна (а не театр) стала самым главным в жизни. Театр из-за нее он чуть не погубил”.

Собирая материал для книги, Поликовская, конечно, обращалась к воспоминаниям современников. Одних она обильно цитирует, других — почти не упоминает. Такое умолчание, собственно, и есть ее оценка этого человека. Мариенгофу, например, места совсем нет, да и Бог бы с ним, но ведь только из обмолвок можно догадаться, что его словам она не доверяет, однако автор не вдается в объяснения, чем он так нехорош.

Использованные живые свидетельства — воспоминания И. Одоевцевой, Н. Крандиевской-Толстой, замечательные письма Г. Бениславской (вот где живое чувство, и боль, и обида, и ощущение трагического конца), другие источники только ярче оттеняют разницу между живым словом, живым впечатлением — и компиляцией, почти превращающей биографию в книгу для чтения уже известных и часто цитируемых отрывков.

Последовательное изложение событий жизни поэта чередуется с главами, посвященными тому или иному человеку из окружения Есенина. Такой композиционный принцип влечет неизменные неоправданные повторы. Так, глава “Софья Андреевна Толстая. Персия и Баку” налезает на предыдущую — “Никогда я не был на Босфоре” и почти дословно повторяет едва ли не целые абзацы. И это не единственный случай в книге.

Интересно, что Поликовская относится к современному читателю без идеализации, но пишет, явно ориентируясь на его уровень. “Хорошо, если читатель знает, кто такой Устрялов и что такое сменовеховство. Конечно, проще всего сказать: не наше дело заниматься ликбезом и отослать к соответствующей литературе. Да знаем мы своего читателя, не полезет он ни в какие справочники. Что ж, не желаете слушать специалистов, послушайте дилетанта”. И далее — на абзац — ровно для такого читателя — что такое сменовеховство.

При такой явной оглядке на непритязательный читательский уровень автор находит достойный тон для рассказов о есенинских кутежах и скандалах, взрывов “внезапного буйства”, по выражению Айседоры Дункан. Поликовская очень сдержанна, полна сочувствия и искренней боли за человека. Именно такое понимание действия в нем “черного человека” позволяет найти правильную интонацию в рассказе о последних месяцах поэта, которого влекло на край так же, как позже Высоцкого. При таком изложении, такой подаче событий даже не возникает мысли о политическом убийстве, хотя автор кратко дает “историю вопроса”, нисколько не разделяя ее.

И все же, несмотря на целомудренный подход к описаниям мятущейся души, Поликовская, кажется, сама определяет то, что сегодня оказывается в тренде. Непростые отношения с поэтом Клюевым — это да. “Тот, кого Есенин хотел видеть старшим другом, учителем и наставником, с первой же встречи впился в него, отнюдь не только как в поэта. Клюев был геем. И конечно, мальчик-херувимчик сразу же стал объектом его вожделений. Что до Есенина, то он питал к содомии самое глубокое отвращение. … Такая любовь была не только не нужна Есенину, он ощущал ее как тяжелую ношу, которую приходится носить. …В то время Клюев был нужен Есенину намного больше, чем Есенин Клюеву. Клюев — при желании — вполне мог перекрыть кислород начинающему поэту”.

А вот история отношений с полковником Д.Н. Ломаном, одним из главных организаторов “Общества возрождения художественной Руси”, введшим поэта к императрице Александре Федоровне, с неославянскими кругами, — едва намечена, несмотря на то что это малоизвестная широкой публике страница биографии поэта. О встрече с Германом Лопатиным, революционером-народником, — только одним предложением. Нет источников? Считать, что читателям это неинтересно? Но это как раз не так. Человек другой культуры, другого опыта, другого времени должен был произвести на Есенина сильное впечатление. Эта встреча сказалась в “Поэме о 36”. Об этом Поликовская упоминает буквально в двух словах: “Этой поэмой Есенин остался доволен. Она тоже написана пером большого мастера. …Но в еще большей степени не “есенинская”. И все.

Вообще автор с анализом произведений не церемонится, видимо, считая, что это “дорогому читателю” не важно. О чем-то говорит очень поверхностно, например, о ранней повести “Яр”, вещи, несмотря на самобытность, выпавшей из внимания читателя, может быть, именно потому, что там нет еще того налета легендарного “хулиганства”, который стал отличительным знаком Есенина в массовом сознании. Поликовская приводит большую цитату оттуда, и только, правда, для интересующихся есть отсылка к литературоведческой работе на эту тему. А ведь именно смешение в крестьянском сознании древних языческих верований и православия, своеобразное отношение к природе сообщает то неповторимое содержание крестьянской жизни, крестьянской русской душе, выразителем которых и был Есенин.

На фоне такого подхода к “Яру” внимание к “Пугачеву” и “Стране негодяев” выглядит почти настоящим литературоведением. В “Пугачеве” хоть и схематично, но ярко обозначена связь заглавного героя и предводителя тамбовского крестьянского сознания Антонова: “Крестьянский “бунт” рисуется вовсе не как бессмысленный и беспощадный”. Неожиданно точным и ярким выглядит приведенное мнение Троцкого об этой поэме: “Когда Есенин рекомендует себя почти что кровожадным хулиганом, то это забавно; когда же Пугачев изъясняется как отягощенный образами романтик, то это хуже”.

Вообще же Л. Поликовская часто отсылает, видимо, слишком дотошного читателя, интересующегося собственно литературой, к “докторским диссертациям”, тому самому чуждому ей “беспристрастному взгляду”, который только затеняет, по ее мнению, живое впечатление от стихов, лишая его той “цельности”, в которой ей видится истинная любовь к поэту. Сетуя на то, что какая-то вещь не была оценена “не только советской, но и эмигрантской критикой”, Поликовская с гордостью утверждает: “...зато ее оценили читатели”. “Такова вообще судьба Есенина. Ни одни критик не выразился о Есенине так точно и четко, как обычная читательница: “Мне кажется, что Вы владеете тайной простых, нужных слов и создаете из них подлинно прекрасное”.

Похоже, что автор тоже придерживается точки зрения этой простодушной читательницы и считает, что настоящая любовь несовместима с погружением в творчество.

Такое противопоставление “докторских диссертаций” и рассказов о жизни, давно всем известных, едва ли правомочно. А в результате получилась морально устаревшая книга, правда, способная бы шокировать лет двадцать назад цитатами то из Троцкого, то из Воронского, опять же без указания на то, кем же был этот человек в истории нашей литературы. Хотя, кажется, более уместными были цитаты из небольшой, но очень емкой статьи Ходасевича о творчестве Есенина, они бы внесли так недостающую глубину в эту биографическую книгу.

Анализ лирики как главный ключ к пониманию жизни художника чужд автору. Сложность времени, без которой невозможно понять метаний и мучений человека, чувствующего себя на разломе эпохи, отношение к революции, к насилию, к теме вседозволенности, к цели и средствам, другие проклятые русские вопросы — всего этого Поликовская едва касается. Вот и получается, что вместо анализа нам предлагаются цитаты.

Без вдумчивого рассмотрения творчества, без отношения к ткани поэзии как к главному проявлению личности поэта, его сердцевины жизнь любого художника будет восприниматься как набор более или менее скандальных фактов, а рассказ об этой жизни может быть оформлен фразами на грани хорошего вкуса: “С нашей точки зрения, ничего случайного в жизни Гения вообще не бывает (проходящее — другое дело)” или “Вдохновение — это состояние, когда человек способен работать без устали, не замечая времени”.

Природу “подлинно прекрасного” можно и нужно увидеть, понять — в этом задача критика, исследователя, он должен показать “обычным читательницам”, что “простые и нужные слова”, стоящие на своем месте, так изображают предмет, выводят сознание и чувства и поэта, и читателя на такие обобщения, так показывают мир, как до этого никто не мог. Тогда будет понятна та, пусть таинственная, сила художника, если уж говорить в категориях, любимых “простыми читательницами”. Иначе человек, искренне и страстно любящий поэзию Есенина, как Людмила Поликовская, тоже превращается в “обычную читательницу”, конечно, знающую больше, умеющую работать с источниками, но знание это лишь количественное, не поднимающее читателя на новый уровень восприятия.

Ведь разговоры о тайне поэзии лишь тогда основательны, когда исследователь, по крайней мере, может обозначить те глубины, куда направляет свой взор автор и увлекает читателя, а говорить про “тайну простых и нужных слов” — значит, остаться на обывательской точке зрения. Подумать же, что автор и издательство работают на обывателя, мы, безусловно, не можем.

Издательство “Вече” начало серию, в которой вышла книга Людмилы Поликовской, в прошлом году. Серия называется “Великие исторические персоны” — в нарочито броском наименовании чувствуется не только диалог со знаменитой ЖЗЛ, но и желание сказать новое слово в жанре биографии, всегда интересной для читателя, будь то глубокое научное исследование, которое привлечет внимание серьезной аудитории, или обращение к самому широкому кругу. Первые книги, заявленные по рубрикам: культура и наука, война и армия, государство и власть — были посвящены Иоанну Грозному, Брюсу, сподвижнику Петра, С. Есенину и Чапаеву. Первый залп издательство спланировало правильно: сразу ясны темы и возможный круг персон. Это — традиционно интересующие и продвинутую публику, и любителей почитать что-нибудь про тех, кто выражает размашистость и противоречивость русской натуры: царь Иван Грозный и Сергей Есенин, и как-то выпавший в последнее время из общественного сознания Василий Иванович Чапаев, и совсем почти не известный широкому читателю Яков Вилимович Брюс.

Авторы этих книг знакомы тем, кто интересуется историей. Так, про Чапаева написал В. Дайнес, историк, выпустивший книги и о Троцком, и о Жукове (о последнем вышла книга в ЖЗЛ); о Есенине — Л. Поликовская, автор книг и статей о русской поэзии, биографической книги о М. Цветаевой, нескольких переложений для детей классических книг; Д. Володихин — историк, преподаватель исторического факультета МГУ, написал о Грозном; а о Брюсе — директор Дома-музея своего героя в Глинках, что как минимум говорит о бесспорном знании всех деталей и петровской эпохи, и жизни этого замечательного человека.

Книга о Есенине, ориентированная на такой подход к биографии художника, оказала бы плохую услугу серии, задав слишком уж популярную рамку, в ущерб содержательности, если бы не книга об Иване Грозном. Историк и писатель Дм. Володихин предлагает пусть не подробное изложение жизни своего героя, хотя детство будущего царя, полководческие и дипломатические стороны его деятельности, конечно, опричнина рассмотрены более подробно, живо, читаются на одном дыхании. Исследование вообще насыщено знанием эпохи, деталей, первоисточников, и при этом мы видим вписанность рассуждений об этой важнейшей фигуре нашей истории в ее метаконтекст. Задача историка — понять, “как выглядит роль государя Ивана Васильевича, если смотреть на русскую судьбу из толщи Русской цивилизации”.

В книге чувствуются широта мышления автора, его собственный взгляд на те важнейшие силовые линии “биографии русской цивилизации”, которые продолжают быть актуальными и по сей день. Недаром с таким интересом и знанием дела Володихин рассуждает о фильме П. Лунгина “Царь”, называя его “христианской драмой”, и о литературной основе его — книге А. Иванова “Летоисчисление от Иоанна”, своеобразном “мистико-религиозном трактате”, по оценке Володихина. Эта книга демонстрирует тонкое соединение исторической точности и ощущения дыхания русской истории, ее непрерывности. Автор мощным интеллектуальным усилием расширяет представление читателя о течении времени, о закономерностях смены идеологических векторов, о неизменно присутствующем Божьем Промысле о России и о тех личностях, через которые он проявляется, даже если об этих личностях можно сказать, что это бич Божий. Эта книга — несомненная удача серии, хотелось бы именно ее видеть в качестве визитной карточки новых исторических биографий.

И еще: читателям наверняка хочется более подробно познакомиться с творческой биографией авторов, но вместо нескольких слов об авторах на последних страницах обложек, что практикуют многие издания, видишь лишь перепечатку аннотаций.