Анна Кузнецова

Марина Вишневецкая. Кащей и Ягда, или Небесные яблоки: роман, повести, рассказы. Вступительная статья: А. Немзер. — М.: Эксмо (Библиотека всемирной литературы), 2010.

Серия издательства “Эксмо”, основанная в 2002 году для пополнения золотого фон- да русской литературы современными авторами, продолжена томом Марины Виш- невецкой. Во вступительной статье Андрей Немзер делает глубокий разбор ее произведений. В книгу вошли циклы рассказов “Увидеть дерево” и “Вещественные доказательства”, цикл повестей “Опыты”, цикл притч “О природе вещей” и роман-миф “Кащей и Ягда”. Все это было опубликовано ранее отдельными книгами, а малая проза — и в периодике. Я люблю прозу Марины Вишневецкой, особенно малую, за философичность и изящество.

Вторая книга серии “Антология современной литературы”. Первой был сборник рассказов “Осень в раю” Екатерины Донец, вышедший в 2009 году. От первой книги ко второй серия, задуманная, видно, как некоммерческая, сделала большой шаг по пути демократизации: от рассказов к роману, от стильной обложки к аляповатому глянцу с транспарантом “Наши лучшие писатели” и десятком фамилий в верхней части обложки.

Роман “Хуш” Ильдара Абузярова, открытого “Знаменем” (“Два рассказа”. — 2002, № 2), впервые вышел в “Октябре” (2008, №№ 6—7). Этого прозаика читать интересно. Даже когда он дует романный объем и вставляет детективный сюжет с участием ФСБ. Приметы посторонней творчеству корысти обнаруживаются почти у всех молодых прозаиков, возросших в эпоху дикого книжного бизнеса. Но у Ильдара Абузярова при этом есть и почти нигде не рвется текстовая ткань — подлинная, органичная, маркированная нервными точками его индивидуальности.

В книге Елены Холмогоровой, вышедшей в “женской” прозаической серии издательства “АСТ”, — роман “Начальник воздуха”, впервые опубликованный в “Дружбе народов” (2008, № 7), три повести, прошедшие в толстожурнальной периодике: “Танцуют все” (НМ, 2008, № 10), “Картинки с выставки” (ДН, 2002 № 6) и “Женатый ветер” (“Нева”, 2003, № 7), а также повесть, давшая название книге.

Серия петербургской “Алетейи” продолжает печатать писателей русскоязычной ойкумены. Рассказы и пьесы Ирины Чайковской, живущей в Бостоне, — о выходцах из России, живущих в Италии и Америке. О сходстве и разнице русских и итальянских характеров. О непреклонности жизненных траекторий, заданных жесткими обстоятельствами, и о трагической невозможности с этих траекторий сойти.

Вадим Фадин, живущий в Германии, в 60-х годах прошлого века работал на ракетном полигоне. В 80-х он написал роман на этом уникальном материале и вот теперь решился его издать. Там, правда, все больше о девушках да о доме в Москве, по которому очень скучает главный герой.

Писательница, до 17 лет жившая в Хабаровске, а последние 17 лет — в Киеве, пишет стильные рассказы с неожиданными поворотами сюжета, которые могли бы быть очень хорошими, если бы не ошибки техники: перечислительный ряд, который автор использует там, где не надо, — в глагольных формах: “Одна плитка выбилась из-под его ноги и загремела. Денис вздрогнул”. Между сдвигом плитки, звуком и реакцией на него не может поместиться столько слов, точка и пауза, разделяющая предложения. Иногда портит дело неумение вовремя поставить точку: “Он заглядывал в огромные глаза кроликов, удивляясь своему вздувшемуся там отражению, и думал, правда ли эти кролики видят его таким уродом” — вот здесь бы и остановиться. Но так здорово начатое предложение заканчивается на редкость банально: “но кролики только быстро-быстро шевелили своими носами и не могли ничего отвечать”. Тем не менее, Елена Мордовина — очень способный и достаточно молодой человек, от которого можно ждать многого.

Еще один киевлянин, художник, написал роман, посвященный памяти украинского скульптора Ивана Кавалеридзе, на биографию которого автор и опирается. Герой-художник учился у Архипа Куинджи, затем продолжал обучение в Париже, а после революции, “повинуясь воинскому долгу”, вернулся, но окружающая обстановка все меньше содействовала творчеству… Во второй части романа внук этого художника пишет дедову биографию с анализом его творчества, а собственные картины сжигает и сам исчезает, “как снег на болоте”. Роман весьма объемный, 800 страниц, написан он на украинском русском — густо оснащенном избыточной образностью на грани дурновкусия.

Первая книга “трижды лауреата Всефинляндского русскоязычного литературного конкурса в разделе прозы” и “победителя конкурса одного стихотворения журнала “Литературная учеба”” — запоздалый девичий альбом с излияниями нежной души то в столбик, то в строчку, почему-то оформленный интересным художником Андреем Геннадиевым.

Серия, в которой выходят книги очень разного качества, продолжается чрезвычайно удачным изданием. Оно открывается программным эссе “Био”, дающим ключ к поэзии Владимира Гандельсмана и вместе с избранным из его поэтических книг (“Школьный вальс”, выходивший отдельной книгой, включен целиком), литературными заметками “Запасные книжки” и блоком эссе о литературе составляющим книжную цельность. “БИО” расшифровывается как “безусловно истинное отсутствие”, “обсуждению не поддается, но из прикосновений к нему складывается биография” — та подлинная уникальная биография, которая противопоставлена биографии внешней с ее стандартными вехами. “Эти состояния — вспышки, которые освещают все, что рядом, — остальную жизнь. Они — обрывы сердца, огромные обвалы неумения, безыскусного и безысходного сиюминутного горя (…)”. Стихи Владимира Гандельсмана построены на уловлении и запечатлении этих вспышек, обрывов и обвалов, поэтому продолжают линию раннего Мандельштама (времен “Камня” и “Тристий”) и раннего Пастернака, открывших эту линию в поэзии. В “Запасных книжках” и эссе он проживает на письме то, что дает ему моменты отсутствия во внешней биографии, выбрасывая в подлинную жизнь, будь это книга Фолкнера, любовные письма механика-сослуживца Николая Григорьевича к милиционерше Гале или окружающая жизнь, склоняющая к философичным афоризмам: “Культура прошлого хороша тем, что не устраивает тебе семейного скандала. Культуры настоящего нет. Есть сплошной скандал”.

Серия “Поколение”, представляющая тех, кто появился на литературном поле в нулевых, продолжается поэтической книгой одного из самых толковых молодых критиков, интересной как шаг в сторону от привычного всем амплуа. Сначала мне в ней нравились отдельные строфы и строки: “Встречи, лица / объединяются в гнезда / как в словаре Даля”; “Все, что не страшно, должно мигать”, примерно с середины голос становится крепче, жест свободнее, эволюция в пределах одной книги показывает, что стоит ждать следующих.

Книги этого стихотворца по мере его титульного роста все больше напоминают инсталляцию конца 90-х: обложка становится все изощреннее и продуманнее, а длинный, рыхлый, несфокусированный текст, похожий на китайскую лапшу, с ней все больше контрастирует, и именно этот контраст дает эффект воздействия. Умеющие упаковать любой продукт “снобистские круги” в лице Данилы Давыдова предлагают ему стать родоначальником самостоятельной субкультуры.

Родоначальником самостоятельной субкультуры имеет шансы стать и автор этой книги. Геосимволизм — “новое течение, продолжающее и развивающее русский символизм начала ХХ века”. “Гео-” — потому что решили холод неба победить теплом земли. “Историю становления геосимволизма” летописец излагает с 2005 года, были там и драмы — раскол в геосимволистах; были и высоты вроде Первого малого съезда геосимволистов с шашлыками и девушками, состоявшегося в погожий день 2008 года в горах над Пятигорском. На нем постановили проводить малые съезды два раза в год и осудили “бомбардировки Югославии и захват Ирака”… О стихах и прозе лидера “нового течения”, представленных в этом издании, я бы сказала, что они графоманские, если бы автор не поверг меня в смущение последним разделом своей книги, где он яростно полемизирует с критиками, использующими этот термин: Л. Костюковым, В. Губайловским: “А кому-то, может, по душе именно такая вот идея, нашедшая для себя такую вот оптимальную форму. Для воплощения данной идеи нужны были именно “глаза” и “слеза””… Так в смущении и пребываю.

Ироикомический эпос на сюжет попытки стихотворца, пишущего матом, вступить в СП, причем он так и не смог запомнить, какой — их сейчас много. Описывая свой творческий путь, в начале его он рисует такую картину литературного процесса: “В те времена известные поэты / могли собрать народу стадион, / где масса, обалдев, завороженно / внимала их неистовым словам”, сам он тогда творил “в тишине и втайне”. Следующей вехой были уже девяностые, а вынести свое творчество в мир герой решился еще через 12 лет, в эру Интернета. Выходит, на момент дебюта ему было лет 60… Больше всего мне в этой книжке понравились иллюстрации — рисунки Кати Рубиной.

Михаил Вирозуб больше эпик, чем лирик, длинная повествовательная мысль у него часто выражается в нескольких стихотворениях, как в нескольких предложениях, — он пишет циклами. Экономя выразительные средства, он добивается того, что каждое появление метафоры запоминается и впечатляет. Чаще же он прибегает к менее эффектным, но не менее эффективным приемам, вроде вот этого парадокса, рисующего отношение к будущему: “бывает, даже мечтают, / чтоб оно, наконец, наступило / и за ним уже не было / будущего”.

В книге есть еще два раздела: большой цикл детских стихов “В мире животных” (неучебное пособие для детей и родителей) и раздел переводов из британских поэтов Нового и новейшего времени, из Кристиана Моргенштерна, немецкого поэта XIX— начала ХХ века, и акростиха-молитвы венгра Балинта Балашши, религиозного поэта XVI века.

Книга стихотворений русско-американского поэта и переводчика состоит из трех разделов: “Наброски и портреты”, “Листы из архива” и “Пейзажи и дневники”. Стих его очень музыкален. Возможно, он злоупотребляет символами и поэтизмами, но все это уравновешивается наследием авангарда, своеобразно преломившимся в его стихах: развиваясь по какому-нибудь канону, стихотворение всегда “приезжает”, куда не ждешь, причем не сминая музыкальной ткани: “(…) Только осень злым туманом / по полям меня носила. / Бог не вздрогнул, гром не грянул, / бабка рот перекрестила”.

Автор этой книги — человек способный, стихи его обаятельны пластичным движением образа, дающим развитие стихотворению. Но страдают эти стихи типично молодежными огрехами: злоупотреблением компьютерными терминами и сленгом, наивной параномазией — это когда поэт радостно бросается за словом, созвучным только что использованному, и слепо следует за языком, теряя авторскую волю. Понравилось сближение союза писателей с совместным предприятием через расшифровку аббревиатуры “СП”. Радует также явная эволюция в пределах одной книги, последние стихи — о родине — понравились больше всех.

Серия “32 полосы” — а именно столько в каждой из этих книг удлиненного формата — представляет Ростовское региональное отделение Союза российских писателей. Серия оставляет хорошее впечатление — потому ли, что от стихотворной продукции писательских союзов привычно ждешь напыщенной культурной графомании, потому ли, что во всех четырех книгах серии стихи действительно профессиональные и живые.

Стихи Александра Соболева привлекают абсолютным бескорыстием и спокойным достоинством. Кредо автора — ““выше головы не прыгнешь, но голову выше”. Он понимает поэзию как средство действенного самовоспитания (…) и, конечно, как великую и радостную игру” (анн.). Стихи длинноваты, отчего несколько расфокусированы, традиционны по форме — но с собственной интонацией и завидной внутренней свободой.

Многие стихотворения этого сборника навеяны подготовкой к кандидатскому минимуму по философии. В катренах и рифмах автор — школьный учитель (математик) из Ростова-на-Дону — отрефлексировал приобщение к творчеству великих мыслителей. Наиболее удачны здесь стихи живые, неиллюстративные, вроде “Никто никому не обязан ничем”. Есть виртуозные шутливые стихи — юмористика только тогда и удачна, когда виртуозна… Но действительно понравилось “Осеннее трехстишие” — эта краска, мне кажется, у поэта подлинно своя:

Слишком длинные стихи — это, похоже, местная аномалия. Но у Ольги Андреевой они построены на интонационных извивах, хотя интонационная взвинченность, до истеричности, требует музыкальной поддержки — скорее всего, эти тексты поются. Тем не менее поэтические находки в бурном потоке менее ценного тонут, и их жаль. Сильное высказывание: “Ты жалкий подкидыш, подброшенный миром / Твоим, самым главным, — / в какой-то другой, / транзитный, случайно летевший навстречу” — сплошь и рядом ослабляется названием, дающим мельчащий контекст, — “Эмигрантское” — и дальнейшими словами перед точкой, размазывающими смысл: “ты — мокрый младенец, / твой путь — самый млечный, / но тучи смыкаются над головой”.

Нина Огнева в длинных, длиннословных и многословных стихах соединяет высокие поэтизмы с научной терминологией, буквализируя термин “интеллектуальная поэзия”: “Меж стиснутых век пламенеют соцветья азалий. / В устах — леденцом подъязычным мозолят десну / нетленные строки. Сквозит носоглотки дыра / Фантомным свищом в бытии”.

Автор этой книги, вышедшей в 2007 году в парижском издательстве “Галлимар”, проследив с древних времен формирование типа человека, который он называет человек экономический, отраженное в работах теоретиков и реализованное в рыночных практиках, осуждает превращение традиционных религиозных обществ в современные, с высокой экономической эффективностью, а также перспективу этих обществ соблазнить своим примером другие. Неолиберализм для него — “радикальная и догматическая форма классического экономического либерализма”, к которой пришел Запад, убеждение в том, что стремление к материальному благополучию — главная цель человечества, а поиск личной выгоды во всем — цель отдельного человека, поэтому нужно дать рынку свободу развиваться во всех направлениях без всяких ограничений, что чревато природными и политическими катаклизмами. В какой-то мере все это верно и до каких-то пор читается, пока не становится ясно, что противопоставляется этой ужасной перспективе марксизм и Страна Советов… Лаваль считает, что человека сделали функцией экономики, но не противопоставляет этому никакой свободы, кроме абстрактной “жизни для себя” — однако, не будучи сознательным существом, ведущим свою жизнь к определенным для себя целям, человек тут же снова становится функцией, от детородной природной до любой из массы манипуляционных, которые вряд ли лучше экономической.

Новый виток философии позитивизма, основанный на новейших достижениях естественных наук. Книга вышла в 2007 году в издательстве “Галлимар”. Тезис о человеческой исключительности — картезианское противопоставление природы и культуры — автор этой книги считает ошибочным, а эту ошибочность — препятствующей целостному пониманию человека как природного существа вместе с его культурной составляющей. По его мнению, все социальное и культурное находится в глубокой зависимости от биологического, здесь он приводит цитату из Дж. Серля: “Между культурой и биологией не может быть противоречия, потому что, если бы оно было, биология наверняка бы выиграла”. Эта формулировка кажется ему блистательной. Мне же она напоминает бессмертное “Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда”. Мне думается, что в одних условиях биология наверняка бы выиграла, а в других — с той же неизбежностью появляются случаи, когда выигрывает культура.

То, что культура, возможно, лежит внутри натуры и должна изучаться биологами, — тезис занимательный, а его доказательства — весьма увлекательны. Уникальность каждого человека в них понимается как эволюционная стратегия природы, вложившей силы в нашем случае не в филогенетическую гибкость, выраженную в числе видов, как у насекомых, а в индивидуальность. “Пока работает индивидуальная пластичность, она дает нам огромное селекционное преимущество, о чем и свидетельствует наше нынешнее господство в мире, но будет ли она по-прежнему работать, если, скажем, Земля войдет в фазу сильной и длительной экологической нестабильности? В такой фазе, проявлением которой станут крупномасштабные перемены в окружающей среде, индивидуальная пластичность — то есть приспособление благодаря когнитивно-социальным стратегиям — вероятно, может быстро достигнуть своих пределов”.

Популяризаторство — это особый дар посредничества между наукой и обыденным сознанием. Хороших популяризаторов любой науке очень не хватает — эту проблему нагляднее всего иллюстрируют школьные учебники. Поэтому популяризаторские серии нужны и пользуются спросом — они дают шанс любознательному обывателю стать образованнее.

Опричнину популяризаторы истории любят в основном за возможность смаковать кровавые подробности. Эта книга — лучшее из всего, что я об этом читала, она — для тех, кто хочет не просто знать, а понимать историю. Она будто дает объемное изображение, позволяя посмотреть на тему с разных точек зрения. Сначала автор говорит о том, чем опричнина, по его мнению, не являлась, опровергая распространенные клише. А затем — чем она, наоборот, являлась: для царя, для тех, кто был в начале этого предприятия, — служилой аристократии, желавшей сравняться с “княжатами”, и для персонажей поздней опричнины, когда “отборные” рекрутировались из захудалых родов или просто случайных людей.

Вспоминая об участии в книжной серии “Окраины Российской империи” издательства “НЛО”, автор признается: “…то, что я воспринимал как краткосрочную любительскую экспедицию на периферию империи, обернулось участием в коллективном освоении нового историографического пространства”. Данная монография — итог продолжения этого освоения — посвящена деконструкции двух клише, давших книге название. Шесть губерний: Виленская, Гродненская, Ковенская, Минская, Витебская и Могилевская, вошедших в состав Российской империи в конце XVIII века после трех разделов Речи Посполитой, в 1860-х стали провозглашаться уже не “возвращенными от Польши”, а исконно русскими, и тому, как решалась задача преодоления культурной чуждости их населения, прежде всего “борьбе с латинством” и “очищению” иудаизма, посвящена эта книга.

Справочное издание с установкой на полноту: исторический очерк татарского нашествия от битвы на Калке в 1223 году до победы над крымским ханом, правопреемником Орды; подробный перечень в таблицах столкновений русичей с татарами, списки источников, из которых взяты эти сведения, и использованной литературы.

Востоковед утверждает, что летописцы донесли до нас неверное представление о том, каковы были взаимоотношения Золотой Орды и Руси, поскольку смотрели на происходившее с религиозных позиций. Сам он смотрит с позиций государственных и показывает, что эти отношения намного сложнее, чем сбор дани и выдача ярлыков на княжение. Золотая Орда была очень своеобразным государственным образованием, ее историю и традиции автор излагает с большим сочувствием. Издание снабжено красочными картами Золотой Орды во второй половине XIV века и Руси накануне Куликовской битвы.

Автора этой объемной монографии интересует восприятие войн, и прежде всего Столетней войны, отраженное в исторических сочинениях позднего средневековья (ХIV—ХV вв.). Такой ракурс исторического исследования лежит в русле общей тенденции отказываться от “комплекса поиска исторического виновника войны” и выделения какой-то из причин в качестве главной в пользу внимания к ментальности, социальной и культурной составляющим политической истории. Для английских процессов исследуемого периода чрезвычайно важны были категория справедливости и ощущение национальной идентичности, в контексте которых эти процессы и рассматриваются в книге.

Семь мартовских дней в Ницце Аркадий Ваксберг брал у Ренэ Герра интервью, посвященные его коллекции, для телеканала “Культура”, где готовился “лирический” документальный сериал. “Хотелось сделать именно лирический сериал, чтобы зритель не только узнал множество драгоценных подробностей из жизни наших героев, но и ощутил атмосферу, в которой протекала их жизнь на чужбине. <…> Из записанных на магнитную пленку наших бесед в конечном ”телепродукте” почти ничего не осталось. Но остались пленки. Прослушав их заново, мы поняли, что наши диалоги пригодны не только для кино”. Ценность этой книги для нелирического читателя — обширный иллюстративный материал, который может дать ей статус альбома. Ренэ Герра собрал действительно хорошую коллекцию материалов и библиотеку зарубежных русскоязычных изданий прошлого века.

Еще одна книга, вполне заслуживающая статуса альбома: лирическое литературоведение Ренэ Герра, обильно иллюстрированное документами его архива, что придает книге дополнительную ценность.

Обзор исследований по заявленной теме, опубликованных за последние 15 лет, когда был введен в научный оборот и осмыслен основной корпус текстов эмигрантской критики, с именным указателем и списком литературы. По именному указателю можно установить, чьими силами спасена и освоена эта часть корпуса “возвращенной литературы”. На двадцати страницах стадесятистраничного обзора автор ссылается на О.А. Коростелева, введшего в научный оборот творчество Адамовича и участвовавшего во множестве других изданий. На двенадцати — розановеда С.Р. Федякина, которого “розановский след” в стилистике эмигрантской прозы нон-фикшн заставил заниматься наследием Ходасевича, Н. Бахтина и др. На десяти страницах автор обзора упоминает или цитирует газдановеда Т.Н. Красавченко...

С интересом открыв эту книгу — как же, новое о “незамеченном поколении”, — я озадачилась уже аннотацией: “Это “поколение незамеченных” выдвинуло целый ряд блестящих поэтов, таких как Б.Ю. Поплавский, Л.Д. Червинская, А.С. Присманова, В.Л. Корвин-Пиотровский…”. Во-первых, словосочетание “незамеченное поколение” перефразировать в “поколение незамеченных” мог только дилетант; во-вторых, “блестящих поэтов” там не было — то, что было в этой поэзии ценного, находится в максимальном удалении от этого эпитета. А прочитав книгу, я удивилась еще больше: ничего нового о “незамеченном поколении” в этом пересказе чужих опубликованных работ по теме нет. Издание может быть полезно студентам, ленящимся записывать лекции, пока пересказанные здесь статьи не собраны в хрестоматию, но при чем тут гриф “научное издание” и серия “новое в науках”?